А как-то он вокруг одной «Волги», пока она стояла в очереди у бензоколонки, ходил так долго, осматривая ее со всех сторон, что водитель с черными усиками, не выдержав, вышел из кабины и, оскалив белые как сахар зубы, подмигнул ему:
– Нравится?
– Нравится, – признался Михаил.
Водитель «Волги» небрежно бросил:
– Тридцать косых.
Михаил еще раз обошел вокруг «Волги» и, заглянув под нее, даже постукал ногой новые скаты с шипами и покачал рукой задний и передний бамперы.
– Двадцать пять.
Водитель осведомился:
– Шалышки при тебе?
– Отсюда полчаса до сберкассы. Всего сорок километров, – пояснил Михаил.
Водитель нырнул в кабину «Волги» и о чем-то долго шептался там со своей красивой женой, а может быть, кралей, в летней, с большими полями шляпе. Она отрицательно качала головой. Вернувшись к Михаилу, водитель с разочарованием развел руками:
– Нет, только за тридцать. На моторе еще ни разу колец не меняли. За Крестовым перевалом мы за нее все сорок возьмем. – Он вдруг попятился от Михаила. – Что ты так вызверился на меня? Не тянешь – не бери. – И сочувственно признался ему: – Если бы это только от меня зависело…
Не ответив, Михаил сел в кабину самосвала, захлопнул дверцу и с места рванул так, что на асфальте даже дымок из-под скатов вспорхнул.
По одним сведениям цыганского радио, у Михаила Солдатова за время «левых» рейсов по степи накрутилось на сберкнижку двадцать тысяч, по другим – уже к тридцати подошло. Вполне достаточно, чтобы свою новую жену из правобережного казачьего хутора в районный Дворец бракосочетаний на собственной «Волге» представить. Вот тебе и гвоздики по рублю за штуку, которые Михаил каждый раз по возвращении из очередного рейса на могилу Насти привозил.
Обгоняя на дорогах и «Волги», и всякие другие машины, цыганское радио сообщало обо всем этом в таких подробностях, что никому и в голову не могло закрасться не поверить ему.
Заезжая к Екатерине Калмыковой по пути на станцию Артем, на кирпичный завод в Новочеркасск или на базу облснаба в Ростов, никогда не забывал Михаил и ее маленькой Насте что-нибудь привезти. Куклу с закрывающимися глазами, кулек конфет, круглую коробку с тортом, перевязанную розовой лентой. А потом даже привез ей трехколесный велосипед, на котором она сразу же и стала путешествовать по всему дому, наезжая на ноги матери и дяди, пока они, обедая за столом, разговаривали друг с другом.
Зная, что Михаил за рулем, Екатерина за обедом никогда вина ему не ставила, но все остальное, когда бы только не подвернул он к ее дому, – и запеченный на сковороде чебак, и пирог с курагой, и кофе с каймаком – к его приезду всегда оказывалось у нее на столе. Как будто она в точности могла знать, в какую именно минуту его самосвал должен будет подвернуть к ее дому. Подперев голову рукой, она с нескрываемым удовольствием наблюдала, как он, проголодавшийся, все подбирает, пока под ее взглядом вдруг не отодвинет от себя тарелку и не поднимет глаза, покраснев до корней волос.
– Ничего, – успокаивала его Екатерина, – я когда за день нащелкаюсь секатором или натягаюсь корзин с виноградом, вдвое больше твоего съедаю. Шутка ли, такую баранку все время ворочать.
Соседки Екатерины старались ни в коем случае не пропустить, когда самосвал с чубатым водителем уже не только днем будет подворачивать к ее двору, но однажды неминуемо задержится под стеной ее дома на ночь, и все больше недоумевали, что им так и не удается подстеречь этот момент. В конце концов, если бы это и произошло, никто бы Екатерину не стал слишком сурово осуждать. Как женщина одинокая, она вправе была сама распорядиться собой. Да и вообще, обсуждая поведение Екатерины, небезопасно было задерживаться на этой теме, зная, что она не останется в долгу. Еще не забыли в хуторе, как после своего возвращения из роддома с девочкой на руках она на бригадном полевом стане публично объявила: «А теперь договоримся по-хорошему: если какая-нибудь еще раз вздумает меня Аэропортом обозвать, я ее косу на руку намотаю и об пенек». Никто из женщин не усомнился, что так оно и будет, – Екатерина слов на ветер не бросала. И никто, в конце концов, не мог запретить ей кого угодно принимать в своем доме хоть днем, хоть ночью. Только бы это не затрагивало семейного благополучия других. А тому чубатому водителю, который стал наведываться к ней, и вообще Бог судья. Такая у шоферов жизнь. Мало ли их попутно подворачивает к хатенкам одиноких женщин сперва попросить ведро залить в радиатор воды, а потом и переждать непогоду. В особенности когда с неба, как из прорвы, всю ночь ломится дождь или бушует в степи пурга и в заметенных снегом балках сбиваются колонны машин, по обочинам дорог чадят костры. Иногда буран в степи разыгрывается не на один, а на три и на пять дней, и после него дорожные бригады, бульдозерами расчищая заносы, даже находят в кабинах машин заледеневших шоферов. Пусть бы лучше они, заблаговременно заночевав под чьей-нибудь гостеприимной крышей, потом в целости и невредимости являлись домой к своим женам и детям.
И если бы не было у холостых еще шоферов этих вынужденных остановок, то и не заключалось бы по маршрутам их рейсов столько счастливых браков. Всю свою жизнь так бы и прозябало в печальном одиночестве великое множество молодых женщин, лишь по воле судьбы еще не замеченных никем, но вполне достойных гораздо лучшей участи.
Конечно, не обходилось при этом и без обманутых надежд, приумножалась безотцовщина по обочинам автомобильных трасс. Но какому же счастью, пусть и самому мимолетному, не сопутствует печаль? Да и вообще, что такое счастье? То ли это внешне ничем не нарушаемое благополучие одиночества, то ли внезапная и короткая вспышка, озаряющая потом всю жизнь, как след звезды, перечеркнувшей ночное небо?
Как-то застала Михаила у Екатерины заглянувшая к ней за дрожжами Клавдия и тут же ушла. В другой раз она встретила Михаила, спускаясь из степи в хутор, когда он на самосвале поднимался в гору, и молча поклонилась ему.
Однажды, когда Михаил, пообедав, заигрался с маленькой Настей, которая уже так привыкла к нему, что стала дергать за чуб, Екатерина спросила у него:
– А свояка, которого ты от смерти выходил, у тебя так и не найдется часа проведать?
Михаил спустил Настеньку с плеч на пол.
– Ты ему говорила про меня?
– Я уже давно не видела его. Но кто-нибудь другой мог видеть тебя у меня.
Тут же она и пожалела о своих словах.
– Когда-нибудь в другой раз, – сказал Михаил. – А теперь мне уже пора ехать.
– Еще бы побыл. Настенька каждый раз дожидается тебя.
– Нет, на паром в Семикаракоры всегда очередь. Надо мне засветло успеть, – твердо ответил Михаил.
В следующий свой приезд он, посадив маленькую Настю на плечи, долго бегал с нею по двору, а потом, поставив ее на ножки, сам напомнил Екатерине:
– А как же мне к Будулаю на остров попасть?
Улыбку, с которой Екатерина наблюдала за его играми с Настенькой, как будто кто-то резинкой стер.
– Ты сейчас можешь его на месте не застать. Как раз под воскресенье сюда всегда съезжаются дикари, и ему все время приходится остров на моторке объезжать. Чтобы не запалили они лес.
– Все-таки я попробую, – сказал Михаил. – Ты же сама говорила, что он может обидеться на меня.
– Я не так тебе говорила.
– Ну, значит, я сам так подумал. – Михаил запустил руку в свой чуб. – Не плыть же мне на самосвале через рукав Дона?
Екатерина вдруг обозлилась на него. Только что пообедал, немного поиграл с дитем и вот уже сразу собрался к Будулаю. Она уже успела забыть, что сама же и навела его на эту мысль.
– Зачем же на самосвале? – с насмешливой язвительностью сказала она. – Можешь его на берегу оставить, а сам через рукав телешом переплыть. Все городские так и командируются туда.
Сразу же она и раскаялась в своих словах. Но Михаил не обиделся или же ничего не заметил. Наоборот, обрадовался:
– Заодно и всю пыль с себя смою.
И вот уже, помахав ей из кабины рукой, он отъехал от двора. В нестерпимой обиде и на него, и на свой язык Екатерина вдруг изо всех сил шлепнула ладонью Настеньку, сползавшую по ступенькам с крыльца, подняв кверху задок, и, не обращая внимания на ее плач, скрылась в доме.
И что это за мужики пошли, если их по целым неделям ждешь не дождешься, специально к их прибытию достаешь из сундука свои лучшие юбки и кофты, наряжаешься и напомаживаешься, как шестнадцатилетняя дурочка, и даже тренируешься подводить тушью глаза, всего нажаришь, наваришь, напечешь и выставишь на стол, а они, как только нажрутся, тут же и тягу спешат дать. Как будто боятся, что женщина готова вот так, сразу, и запрокинуться на спину. Много они понимают и чересчур высокую цену стали себе набивать. Возрадовались, что после войны так и не убавляется, а даже прибавляется одиноких женщин.
Но тут вдруг Екатерина услышала, как беспомощным котенком царапается в дверь, захлебываясь слезами, ее безвинно обиженная дочка. Бросившись на ее плач и забыв обо всем остальном, Екатерина подхватила ее на руки и стала бурно осыпать поцелуями, осушая своими губами ее глаза и смешав ее слезы со своими.
– Ненаглядная моя, прости свою глупую, дурную мамку, ну, пожалуйста, прости. Да неужто это пятна у тебя от моих пальцев? Дай я поцелую их. Вот так, и еще раз, и еще. Никого я на тебя не променяю, никто нам с тобой больше не нужен. Пусть так и знают.
Замкнув в кабине самосвала одежду, Михаил переплыл через рукав Дона и сразу же, сам не успев сообразить, как все получилось, в одних трусах оказался на большой вербе, цепко обхватив руками ее ствол и стараясь вскарабкаться по нему все выше и выше. Хорошо еще, что кора у старой вербы была шершавая, иначе бы большая волчьей окраски собака, выскочившая из кустов, едва он переплыл на остров, подпрыгивая, могла и достать его. Как это Екатерина не догадалась предупредить его о возможной встрече на острове с этим зверем.
– Дозор, на место! – взбираясь по стволу еще выше, услышал Михаил под вербой глуховатый голос. Покорно подчиняясь команде, собака отошла от вербы и залегла в стороне в осоке, выставив из нее серые уши. – А вам, чтобы искупаться, совсем не обязательно было переправляться на остров, – с укоризной продолжал внизу все этот же голос. И лишь после того, как Михаил, соскользнув с вербы, очутился на земле, смущенно смягчился: – А я сразу и не узнал тебя. Спасибо, что не забыл. – С двустволкой за спиной перед Михаилом стоял, виновато улыбаясь, Будулай.