Когда-то Будулай стоял у могилы над хутором на крутобережье Дона в уверенности, что в ней похоронена Галя. Теперь он стоит у ее могилы в заволжской степи. Все давно разошлись с кладбища, последней увел его рыдающую безутешно дочь ее жених. Будулай остался один. Совсем один.
Но нет, какая-то машина подъехала к воротам кладбища, из нее вышел хорошо одетый мужчина. Подошел к Будулаю, положил руку ему на плечо.
– Здравствуй, Будулай. Я тебя долго искал и вот наконец нашел. Думал, что и Галю найду, да вот не успел, – говорит он.
Будулай узнает его почти мгновенно, припадает к его плечу.
– Спасибо, дядя Данила. Спасибо тебе. Как же ты меня нашел?
– Цыганское радио помогло. Я тут за Волгой оставшихся от немцев першеронов закупаю. А мне сказали, что их какой-то цыган кует. Я и вычислил тебя. Кто же еще сможет першеронов подковывать? Ты на всю донскую степь один умел.
– Я рад тебе, дядя Данила.
– Ты теперь здесь совсем один остался.
– У меня есть дочь, дядя Данила.
– Но мне успели сообщить, что она вот-вот замуж выскочит. Это уже отрезанный ломоть. А на Дону у тебя много родичей. И я как-никак тебе родной дядя. Поедем со мной, есть у меня для тебя дело. Мне верный человек нужен. Ты лошадей любишь, Будулай, знаешь в них толк. Мне как раз такой человек и нужен.
– Дочка у меня здесь, дядя Данила, – говорит Будулай.
– И дочку потом заберем с собой. Вместе с мужем. Мне сказали, он из немцев. А я там на Дону с германской фирмой дело имею. Мне ты очень нужен, Будулай. И я, по-моему, нужен тебе. Давай поедем к тебе домой, там и поговорим.
И вот они уже едут в хорошей дорогой машине, продолжая разговор. Собственно, почти всю дорогу говорит один Данила, а Будулай только слушает.
– Там тебя и цыгане, и казаки помнят. Они никак не могут на всю табунную степь атамана найти. А ты ведь как-никак всю Отечественную в конном корпусе прослужил.
– У моей дочки скоре дите будет, дядя Данила. У меня больше, как ты знаешь, ни детей, ни внуков нет.
Машина подвозит их ко двору Будулая, в котором уже толпятся гости, пришедшие помянуть его жену Галю. Заплаканная Мария встречает Будулая и дядю Данилу в дверях.
– Ну точь-в-точь Галя, – радостно удивляется дядя Данила, обнимает и целует Марию и достает из кармана теплой, подбитой хорошим мехом шубы большой сверток. Многоцветная, яркая и дорогая цыганская шаль мягко укутывает плечи Марии. – Вез я ее твоей матери, пусть достанется тебе, – говорит дядя Данила. – Носи, Маша. Да помоги мне уговорить твоего отца съездить со мной на Дон. Нельзя ему теперь со своим горем оставаться один на один. Будет на могилу ходить и совсем зачахнет. Помоги мне, Маша, уговорить моего племянника и своего отца.
С этими словами они и входят в дом, в котором уже собрались гости вокруг заставленного тарелками и бутылками стола, чтобы помянуть покойницу.
На конезаводе к клубу, который посередине поселка, тянутся люди, подъезжают машины. Из них выпрыгивают мужчины и женщины, казаки в шароварах с красными лампасами, цыгане, которых сразу же можно узнать по одежде. Из степи подъезжают на полуобъезженных лошадях табунщики и, привязав их к стволам деревьев, к штакетнику, тоже спешат в клуб, хотя он давно уже битком набит.
На сцене за столиком всего два человека: начальник конезавода генерал Стрепетов и бравый молодой казак с усами, как поется в казачьей песне, торчащими в разные стороны, как копья мечей. Вставая за столиком, казак предупреждает:
– Концерт афганцев начнется только после того, как мы проведем казачий круг.
Из зала раздаются выкрики:
– Это уже третий раз кружитесь?
– Придется атамана у соседей покупать.
– Сворачивайте круг и давайте концерт.
Потрогав усы и шашку на боку, казак сурово предупреждает:
– Всех присутствующих баб… извиняюсь, женщин с ребятишками, а также цыган прошу удалиться. Остаются только казаки.
Из зала к самой сцене выскакивает Егор Романов с негодующим протестом:
– Я в Донском корпусе служил. Так кто же теперь казак? Который молокосос или который верхом до Австрийских Альп дошел?
Егора поддерживают репликами:
– Как при табунах, так все равные, а здесь мы не казаки?
Кричат и цыганки. Голос Шелоро перекрывает всех. Она встает в переднем ряду, бренча монистами и сверкая серьгами:
– Не имеете права женщин выгонять. Вот забастуем, и тогда идите все к бабушке Макарьевне целоваться.
Но бабушка Макарьевна не согласна с этим:
– У меня в корчме все равные: и казаки, и цыгане, и разные гости с далеких краев.
Зал отвечает на ее слова всеобщим смехом:
– Макарьевна поит всех подряд. Насыплет в другака махорки и продает за первый сорт.
Так и взвивается Макарьевна:
– Брешешь, Гришка Пустошкин. Это твоя Малаша настоянное на махре вино продает, а у меня как слеза.
Казак со сцены пытается успокоить присутствующих:
– Будете так шуметь, не дождаться вам концерта. Очистите зал. Мы пока атамана не выберем, ни за что не уйдем.
Опять из зала летят выкрики:
– Пускай генерал Стрепетов выскажется насчет цыган. У нас половина табунщиков казаки, а половина цыгане.
Вставая за столом, генерал Стрепетов разъясняет:
– Это я на конезаводе начальник, а казачий круг поручено представителю из области провести. Я могу только свое личное мнение высказать как старый донской казак. У меня в дивизии кто служил, всех казаками называли. И на моем конезаводе у нас никакой разницы между русскими, цыганами, чеченцами, осетинами и другими нациями нет.
Казак, представительствующий от областного круга, уступает:
– Мы к ветеранам прислушиваемся. Хотя и не во всем. Пускай все мужчины останутся, а женщины пока, до концерта, погуляют во дворе. Мы их вежливо просим, чтобы после казачьего круга послушать музыку и вместе потанцевать.
Главный коневод конезавода Татьяна, вставая с места и направляясь к выходу, насмешливо говорит:
– По четвертому кругу одни женщины останутся в клубе атамана выбирать.
Шелоро, тоже направляясь вслед за ней к выходу, добавляет:
– У нас уже есть на примете свой атаман. Остается только на штаны лампасы нашить. Все мужики конокрадов боятся, а Татьяна двоих сумела застукать.
Тянутся женщины к выходу, но ребятишки, рассеясь по клубу, прячутся по темным уголкам.
Вечереет. Площадь перед клубом заполнена женщинами, разговаривающими с афганцами, которые гуляют среди них в ожидании, когда их позовут давать концерт. Из освещенных окон клуба льются потоки света, из-за дверей раздаются выкрики:
– Любо, любо.
– Не желаем. Пускай он сперва из партии выйдет.
– Я в партию в госпитале вступал. После того, как мне обе ноги отняли.
Женщины на площади, прислушиваясь, сопровождают эти крики своими комментариями:
– Никогда у нас на конезаводе такого раскола не было.
– Скоро и у нас, как в Грузии или в Молдавии, пойдет.
– Кому-то, значит, интересно людей друг с другом стравить.
Вокруг Татьяны столпились афганцы:
– Так это ты со свадьбы сбежала?
– Значит, так надо было, – отвечает Татьяна.
– Наш капитан, кажется, тебе знакомый был?
– Вы у него сами спросите.
– Вот дадим концерт и по пути заедем к нему в хутор. Привет от тебя передать?
Из-за дверей клуба опять доносится:
– Какой из Харитона атаман? Ему только собак бродячих обдирать. Весь район в собачьи бурки обул.
– Генерала Стрепетова в атаманы.
– Любо, любо!
– Долой, долой!
Бас генерала Стрепетова вырывается из раскрывшейся двери, из которой вышвыривается на площадь стайка ребят:
– Я свое откомандовал. Вот отобьем донскую элиту – и на пенсию уйду.
Женщины на площади ропщут:
– Без него мы совсем пропадем. У каждой семьи теперь отдельный коттедж, машинами обзавелись.
– Он только по наружности суровый.
– Неужто уйдет? Пропадет без него конезавод.
Шелоро подтверждает:
– Старый Данила, дядька нашего Будулая, сразу его купит. С германской фирмой связался и скоро всю табунную степь закупит.
Услышав эти слова, Татьяна решительно заявляет:
– Не светит дядьке вашего Будулая табунную степь сгубить.
– Правильно, Татьяна!
– Если генерал уйдет, бери конезавод в свои руки.
– Молодая она.
– Не то молодо, что молодо, а то, что без ума.
Между тем афганцы, нервничая, спрашивают у Татьяны:
– Скоро они там раскружатся? За нами вот-вот автобус с Первомайского конезавода должен прийти.
Вдруг настежь распахиваются двери клуба, появляется на пороге мрачный как туча генерал Стрепетов.
– Можете, кто хочет петь и плясать, заходить.
Из клуба раздается:
– Любо, любо!
– Долой, долой!!
Проходя через расступающуюся перед ним толпу, генерал Стрепетов говорит:
– Я в этой вражде больше не участвую. Никогда на нашем конезаводе такого не было. Опять белые и красные, свои и чужие. По четвертому кругу будут атамана выбирать.
И вот уже в клубе выступает оркестр бывших на войне в Афганистане солдат. Одну за другой поют афганские, казачьи и другие песни. Набившиеся битком в клуб люди восторженно удивляются:
– И казачьи успели выучить?! И цыганские?! Но свои, афганские, они лучше всего поют.
Выходит на сцену сержант и объявляет:
– А последнюю песню мы посвящаем вашему главному коневоду Татьяне Шаламовой.
Из-за его спины появляется солист оркестра и поет:
Над всей землей метет метель…
Но не успевает он продолжить песню, как по ступенькам поднимается из зала Татьяна, главный коневод, и, отстранив его рукой, заявляет:
– Раз эта песня посвящается мне, то я и буду ее петь. Я ее хорошо запомнила.
После некоторого замешательства оркестр опять начинает играть мелодию, и Татьяна поет:
Мне говорят: дороги нет
И нет любви в наш век жестокий,