– Это он меня, когда в один год умерли папа и мама, а соседи сдали меня в детский дом, отыскал. И после почти каждый месяц заезжал проведать. Он с моим дедушкой вместе на фронте воевал.
– Тебе много осталось вязать?
– Еще один рукав.
– Ну вяжи. Потом сама разберешься, кому лучше подойдет. Кроме тебя, никто в этом разобраться не сможет.
Между тем и в самое тяжелое время жизнь продолжает идти своим чередом. Не только умирают, разлучаются, но и рождаются, играют свадьбы люди. Торжествуют любовь и дружба над злом и враждой. Наступил день свадьбы и в осиротевшей семье Будулая. Выдает он замуж свою дочь. Приехал наконец из Казахстана отец ее жениха, высокий и седой немец, и сразу же решил сыграть в своем доме свадьбу. Русская жена его хлопочет по дому, хозяин встречает гостей, но дороже всех ему отец невесты, цыган Будулай, которого Карл Карлович, так зовут отца жениха, не знает, на какое место посадить. Все больше прибавляется за столами, расставленными через открытые двери на обе половины дома, гостей. Много среди них местных жителей, есть и немцы, есть русские казаки с лампасами. Во главе стола, как обычно, сидят жених и невеста, и целуются они по русскому обычаю под крики «горько». Вскоре гости начинают петь песни. Карл Карлович, сидя рядом с Будулаем, вполголоса разговаривает с ним:
– Нет, Будулай Романович, вас мы никуда не отпустим, будем все вместе жить. – По-русски Карл Карлович говорит совсем хорошо, четко, может, потому, что у него русская жена, которая в отсутствие мужа оставалась с сыном в волжской степи. – Вы на фронте в казачьем корпусе служили?
– Да. Не в Кубанском, а в Донском, – отвечает Будулай.
Казак с лампасами поясняет:
– В нашей Двенадцатой дивизии, в разведке. Не одного языка на своей спине приволок.
Другой, молодой, казак, тоже с лампасами, дергает ветерана за локоть:
– Ты, отец, соображаешь, что говоришь? Где ты сейчас находишься? Еще неизвестно, кто был среди этих языков.
Между тем Карл Карлович спокойно продолжает расспрашивать у Будулая:
– А под Будапештом это ваш корпус воевал? – И, обращаясь через стол к другому, еще более старому, но полному розовощекому немцу, он сообщает Будулаю: – А это мой старший брат, Генрих Карлович. Но только по-русски он знает всего несколько слов. Правда, Генрих?
– Гитлер капут.
Ветеран казачьего корпуса добавляет вполголоса:
– Еще яйки, млеко, клеп.
Брат Карла Карловича слышит это через стол и подтверждает со смехом:
– Яйки, млеко, ку-ри-ца.
– Вот-вот, – мрачно соглашается ветеран казачьего корпуса.
Карл Карлович продолжает:
– Мой брат под Будапештом в корпусе Галле служил.
Будулай говорит Карлу Карловичу:
– На озере Балатон нашему корпусу от корпуса Галле плохо пришлось.
Карл Карлович переводит его слова брату.
Будулай продолжает:
– Они хотели нас в Дунае выкупать.
Карл Карлович переводит его слова брату. Брат радостно кивает головой:
– Я, я! Дунай, казаки, Дон.
Будулай продолжает:
– У нас все обозы с боеприпасами оставались на том берегу, но мы все-таки отбились. А когда навели переправу, погнали этого Галле через всю Венгрию. Вы переведите ему.
Карл Карлович переводит, его брат опять радостно кивает головой:
– Будапешт капут, война финиш, Гитлер капут.
Ветеран казачьего корпуса с удовлетворением говорит:
– Веселый немец. И память у него хорошая. – Протягивая через стол бокал с вином, предлагает брату Карла Карловича чокнуться с ним: – Давай по старой дружбе выпьем с тобой.
Они пьют. Пьют другие за свадебным столом. Целуются жених с невестой. Но только перед Будулаем стакан с вином нетронутый стоит. Карл Карлович понимающе говорит ему:
– Никуда мы вас не отпустим. Скоро у нас семья прибавится, будем вместе жить. Я опять буду в школе детишек на скрипке учить. Может быть, и нашего внука или внучку чему-нибудь научу. Или вы, Будулай Романович, научите его по своей части. Я видел, как у вас в руках металл играет. Красивые у вас руки, это тоже музыка. Еще вчера мы были врагами, а теперь родня.
Будулай отрицательно качает головой:
– Мы с вами никогда не были врагами.
– Ну, с моим братом Генрихом.
Его брат, услышав свое имя, радостно кивает головой и тянется через стол к Будулаю со своим бокалом:
– Я, я, Будулай.
Будулай чокается с ним, отпивает глоток из своего бокала и ставит его на стол:
– Это не мы с вами были врагами, Карл Карлович. Война все перепутала. Если бы Гитлер до Сталинграда не дошел, то, может быть, и Сталин не тронул вас за Волгой. Конечно, не надо было всех немцев высылать.
Карл Карлович соглашается:
– Сталин не только немцев высылал. Там у нас в Казахстане и калмыки, и балкарцы, и чеченцы были.
Старый ветеран казачьего корпуса поясняет:
– До Волги дошли, до Терека дошли, почти половина России уже под немцем была. Покойников теперь легко судить. Как ты думаешь, Будулай?
Молчит Будулай. Поют за столами разные песни. Молодой казак запевает донскую. Ожогин с Егором, которых генерал Стрепетов послал разыскать Будулая, подтягивают ему. А потом Егор запевает какую-то цыганскую, и ему уже вместе с невестой подтягивает Ожогин. Уже научились они на конезаводе друг у друга казачьим и цыганским песням. Но непривычно им слышать, как старый немец Генрих, встав из-за стола, подходит к старенькому пианино и, откинув крышку, начинает петь немецкую песню, аккомпанируя себе:
О, майн либер Августин, Августин…
Старый казак вдруг стучит кулаком по столу так, что бокалы и бутылки подпрыгивают:
– Не смей! Под эту песню в крематорий гнали и русских, и евреев, и цыган, и коммунистов, и всех других.
Веселый толстый Генрих растерянно прекращает играть и петь. Но Будулай сурово говорит:
– Вы, Карл Карлович, переведите ему, чтобы играл. Песня не виновата ни в чем. Война перессорила нас, Гитлер, а не песня. Вот и чеченцы сейчас бушуют, потому что их выслали тогда. А теперь и здесь между русскими и немцами пошла вражда, потому что все перемешалось. Немцы возвращаются домой, а русские теперь тоже здесь дома. Почти по полвека уже живут. Вы, Карл Карлович, передайте Генриху, чтобы он играл.
– Генрих! – кричит через стол Карл Карлович и переводит на немецкий слова Будулая. Повернувшись снова к Будулаю, Карл Карлович настаивает: – Не отпустим. Хорошо, когда большая семья. Вместе будем разные песни петь, вместе внуков на коленках качать.
Вдруг вмешивается молодой казак с лампасами:
– И наше казачество вас не отпустит, Будулай. Не только ветераны Донского корпуса вас уже узнали, но и все другие. Недаром к вашей кузнице очередь стоит. И русские, и украинцы, и немцы, и казаки.
Ветеран Донского корпуса поправляет молодого казака:
– Казаки – это тоже русские. Не туда гребешь, выравнивай другим веслом.
Молодой казак своенравно возражает:
– Казаки – это гремучая смесь из разных народов, потому теперь и никак не могут договориться между собой. Как в стране пошло, так и среди казаков. А кое-кто хочет их стравить между собой, натравить молодых на старых. Вот потому-то мы вас и не отпустим, Будулай. Таких, как вы, уже мало осталось казаков. Не хотите быть атаманом, мы к вам за советом придем.
Вдруг вмешивается в разговор Ожогин, приехавший сюда по поручению генерала Стрепетова и попавший на эту свадьбу вместе с Егором:
– Но нет. Не за тем мы сюда приехали, чтобы вам Будулая отдать. Он не только на военной службе донской казак, он у нас на всю табунную степь мастер. Такого табунщика у нас больше нет. Не отдадим вам Будулая. Правда, Будулай?
Будулай молчит. За столами веселье, над столами взлетают песни, невеста и жених целуются под крики «горько».
У ворот Клавдии Пухляковой сигналит автомашина. Клавдия Петровна накидывает платок.
– Должно быть, за мной председатель прислал.
Но Ваня снимает с вешалки шапку.
– Нет, это за мной, – уверенно говорит он. – У вас в колхозе пока ни одного КамАЗа нет.
И, опередив мать, он выскакивает на крыльцо.
Из кузова большого КамАЗа как горох высыпались афганцы, открывают калитку, здороваются со своим командиром:
– Здравия желаем, товарищ капитан.
– Вот, заехали к вам по дороге на Терский конезавод.
– Уже все донские объехали с концертами.
– Вы тут не соскучились без нас?
Ваня Пухляков растроганно говорит:
– Еще как соскучился! Проходи, Усман, проходи, Армен, – приглашает он всех. – Поднимайтесь, ребята, в дом.
Клавдия Петровна встречает бывших афганских солдат с радостью, суетится между печкой и столом, бежит в погреб, выставляет все, что у нее есть. Из большой кастрюли разливает по тарелкам борщ, разрезает моченый ажиновский арбуз, наливает в стаканы и кружки из оплетенной красноталом бутыли вино, но сын останавливает ее жестом:
– Нет, мама. Ребята в дороге, им нельзя.
Солдаты весело набрасываются на обед, все хвалят. Хозяйка радуется вместе с ними, как вдруг сержант срывается с места, выскакивает из дома и возвращается с большой корзинкой в руке.
– Тут, товарищ капитан, одна ваша знакомая для вас кое-что передала.
Клавдия Петровна берет у него из рук корзину и ставит на стол пироги, жареного гуся, бутылку с вином. Разворачивает завернутый в толстую красную бумагу свитер. Ваня с удивлением спрашивает у сержанта:
– Какая знакомая? У меня на конезаводе теперь никаких знакомых нет.
Усман весело говорит:
– Это вы забыли, товарищ капитан. Есть, есть. Она на нашем концерте военную афганскую песню запела. Помните, мы ее на свадьбе в ресторане пели? – И Усман очень тихо напевает песню:
Над всей землей метет метель…
– Всю запомнила? – недоверчиво спрашивает Ваня.
Армен подтверждает:
– Всю, от начала до конца. Вот бы нам такую солистку. И голос, и красавица на всю табунную степь.