– Смотри, ты сам отказался от тренировок. На этот раз я поддаваться не собираюсь.
И они снова сходятся в поединке. То один, то другой наступает, но ни один, ни другой никак своего соперника не может одолеть. В яростной схватке не слышат они, как подъехала к балке верхом на лошади Татьяна Шаламова и, заглянув в овраг, наблюдает за их поединком. Ни один из соперников не уступает другому, но уже выбиваются из сил и тот и другой.
– Вам судья не нужен?
Увидев ее, растерянно прекращают они свой бой, и Ваня отвечает:
– Нет, не нужен. Это мой адъютант решил меня в цыганскую науку произвести. Мы сами все рассудим.
Как будто бы и не догадываясь ни о чем, Татьяна Шаламова говорит:
– Пока вы здесь рассудите, за вас другие рассудят, кому теперь над всей табунной степью командовать. Вы казаки или нет?
– Смотря кого считать казаками.
– Кто в степи при лошадях вырос, тот и казак. Тому и на казачьем кругу положено быть. Скоро всю степь распродадут и растащат, вместо коней здесь какие-нибудь немцы или американцы начнут овец разводить, а вы тут цыганской наукой занимаетесь. Смотрите, как бы у вас из-под носа всю табунную степь не увели.
И, с презрительной отмашкой вскидываясь в седло, она отъезжает, оставляя их на дне оврага.
Едет по степи новый директор конезавода. А в другую сторону выезжает из балки старенький «виллис», на котором едут Ваня Пухляков и его соперник.
Между лесополосами на ипподроме шумит казачий круг, в ярости схлестываются голоса. Председательствующий объявляет:
– Судьбы казачества решаются, а ни одна кандидатура голосов не может собрать. Кто вас расколол опять на белых и красных, казаков и цыган, демократов и коммунистов? Ни один не прошел. Может, кто желает свою кандидатуру предложить?
Молчание воцаряется после его слов. Молчат ветераны, молчат молодые казаки, застигнутые необычным предложением представителя областного круга.
– Господа и товарищи казаки, – говорит он, – по уставу не возбраняется и самому себя предлагать. Кто хочет быть атаманом, пусть сам об этом скажет.
Из-за края лесополосы давно уже подъехала старенькая военная машина с Ваней Пухляковым и его соперником. Давно уже слушают они перепалку на ипподроме между казаками. Еще раз председательствующий спрашивает:
– Если кто желает табунные степи спасать, пусть подаст голос.
Все молчат в растерянности. С тем большим изумлением встречают они одинокий голос оттуда, где стоит рядом со своим соперником Иван Пухляков:
– Если доверите, то я согласен атаманом быть.
Тут же взрываются возгласами бывшие подчиненные Вани Пухлякова, афганцы:
– Любо, любо, капитан.
Переглянулись и поддерживают их Ожогин, Шелухин, Егор Романов и другие ветераны:
– Согласны на Пухлякова.
– Он тут на конокрадов страху нагнал.
– Не зря в Афгане побывал.
– Орден Красного Знамени зря не дают.
– Голосовать за Пухлякова!
– Любо, любо!
Председательствующий спрашивает:
– Кто против?
Один Харитон Харитонович неуверенно поднимает руку и тут же опускает ее.
– Единогласно. Поздравляю с законно избранным атаманом. Сейчас приведем к присяге – и приступай к делу. А потом будут скачки, – объявляет председатель. – Все конезаводы участвуют. Разыгрывается приз для трехлеток.
Ни одной женщины нет на ипподроме, и потому снова удивление охватывает всех, когда раздается женский голос:
– Только казакам разрешается или можно и казачкам?
Рокот одобрения прокатывается над ипподромом:
– Можно, можно.
– Мы уже атамана выбрали, теперь и женщинам можно.
– Поглядим на директора конезавода, как она владеет конем.
И вот уже идут скачки на ипподроме между лесных полос. Скачет Егор Романов на своем гнедом жеребце. Иван Пухляков скачет на вороном коне. Его соперник – на серой лошади в яблоках. Скачет на рыжей кобыле новый директор конезавода Татьяна Шаламова. Все кричат, подбадривают то одного, то другого. Вот уже поравнялась лошадь Татьяны с лошадью ее неудачливого жениха. Вот обошла она его и равняется с Иваном Пухляковым. Их лошади идут рядом стремя в стремя и никак не могут опередить друг друга.
Присутствующие кричат:
– Держись, атаман!
– Не дай бабе одержать верх!
– Еще неизвестно, кто из них атаман!
Стремя в стремя скачут Татьяна Шаламова и Иван Пухляков. Но вдруг выворачивается из-за их спины на своем жеребце Егор Романов и в последний момент обходит их. Звенит колокол. Вопль восторга поднимается над ипподромом между двумя лесополосами в табунной степи.
В одиночестве живет в доме, где он еще совсем недавно жил с женой и дочерью, Будулай. Пусто во дворе. Но корову рано утром он выгоняет в стадо, предварительно подоив ее. И вечером, когда встречает из стада, тоже доит ее. Уходит рано утром в кузницу, почти не переговаривается за наковальней со своим зятем, односложно отвечая на его вопросы, и возвращается домой уже к тому времени, когда гонят мимо двора стадо. Все, что только можно было отремонтировать в обветшавшем доме и во дворе, за это время сделал Будулай и докрашивает теперь большие новые ворота голубой краской. Точь-в-точь такой, какой окрашен был дом в казачьем хуторе, в котором квартировал Будулай уже давным-давно.
Вот вышел он за ворота с чемоданом, сел на скамейку и как будто кого-то ждет. Все время поглядывает куда-то налево, в конец улицы. Но не оттуда подъезжает к его дому большой автобус «икарус», открываются его дверцы и высаживаются пассажиры. Совсем седой человек, сухопарый, в пенсне, приподнимает шляпу, здороваясь с Будулаем, и спрашивает:
– Я не ошибся? Это улица Степная, дом тридцать семь?
Будулай встает со скамейки, дотрагивается до своей шляпы:
– Нет, не ошиблись. – Он протягивает приехавшему ключ. – Это ваш дом.
Большая немецкая семья, высыпавшая из «икаруса» с чемоданами, обступает Будулая, здороваясь и удивляясь.
– Совсем тот же дом, – говорит пожилая полная немка. – Даже ворота такого же цвета остались. Спасибо за то, что сохранили.
– Спасибо вам за крышу, под которой жила моя семья, – отвечает Будулай. А сам поглядывает налево, в конец улицы, пока прежние хозяева этого дома, приехавшие из ссылки немцы, весело перетаскивают из автобуса во двор свои вещи. Хозяйка радостно плачет, упав посредине двора на колени и отдавая поклоны дому, взрослые ее дети и совсем маленькие внуки разбежались по двору – продолжается жизнь. Будулай остается за воротами, к которым подъезжает на машине его зять, берет чемодан своего тестя, спрашивает:
– Это все?
– Все, – спокойно говорит Будулай и просит зятя: – Пойди скажи хозяйке, чтобы не забыла вечером встретить корову из стада. Это племя от их старой коровы.
И вот уже встречает отца дочка Будулая в воротах дома, в котором она теперь живет с мужем и с его родителями. На руках у Марии ее сын, он уже узнает своего дедушку и тянет к нему руки, зарываясь ими в его бороде. Смеясь, Будулай подбрасывает его и вносит в дом. Дочка ведет отца в большую комнату.
– Карл Карлович сказал, это будет твоя комната.
Осматривается Будулай, как-то на краешек стула садится у окна, позволяя внуку прыгать у него на коленях и теребить его за бороду. Дочка спрашивает у отца:
– Нравится?
– Нравится, – отвечает Будулай.
– Они люди хорошие, – говорит она отцу. – Такие же, как и мы. Это Карл Карлович для тебя и диван, и все другое из магазина привез.
Вставая, Будулай молча передает ей сына.
– Ты куда? – спрашивает дочь.
– Я скоро вернусь.
В степи Будулай стоит у могилы, в которой похоронена его жена Галя. Ветер шевелит его волосы, вокруг никого не видно, он совсем один на сельском кладбище. Не слышит он и того, как подходит к нему его дочь и, тронув за руку, говорит:
– Все уже собрались, папа. Ждут тебя. Пойдем.
– Иди, Маша. Я потом приду, – отвечает Будулай.
– Время, папа, идет, у тебя уже подрастает внук. Будет еще одним Будулаем больше на земле. И мама не похвалила бы тебя за то, что ты совсем стал другой.
– Такой же, Маша, как и был.
– Нет. Ты как будто здесь и не здесь. Пора уже, папа, тебе привыкнуть. Ты теперь не один. Опять большая семья.
– Еще не вся, Маша, – медленно говорит Будулай.
Дочь искренне удивлена:
– Как же не вся? А кто же еще должен быть?
– Я и сам, Маша, не знаю. Когда-нибудь расскажу тебе. Может быть, скоро, а может быть, и нет. Но до этого мне еще надо будет съездить туда.
– На Дон?
– На Дон.
– К этой казачке, у которой ты на квартире стоял?
– К ней, Маша.
– Ты маме о ней рассказывал?
– Рассказывал.
– Все-все?
– Об этом, Маша, поговорим после, потом.
– И когда ты собираешься туда?
– Не знаю.
– А кто же знает?
– А ты, Маша, запомнила эту казачку?
– По-моему, очень хорошая женщина. Она, мне рассказывали, за тобой ухаживала, когда ты еще без памяти был.
– Не совсем без памяти. Я все помнил, но только то, что было со мной на войне. Я и теперь это хорошо помню. Там остались мои товарищи. К ним мне нужно еще съездить, может быть, в самый последний раз. Они ждут меня.
На острове Клавдия Пухлякова передает подруге Екатерине Калмыковой свое ружье.
– Сейчас, летом, здесь нечего бояться. Браконьеры только зимой приезжают дубы валить, но все-таки смотри, чтобы они, когда уху варят, лес не запалили. Я скоро вернусь.
– Где ты его будешь искать?
– Там, где его товарищи теперь живут. Где же еще?
– Все-таки сказывается, должно быть, кровь?
– Какая, Катя, кровь?
– Как будто ты сама не знаешь. Все в хуторе давно знают, пора бы уже.
– Ничего я, Катя, не знаю, кроме того, что это мой сын. У него другой матери нет.
– И не было?
– Не та мать, которая родила, а та…
Екатерина перебивает Клавдию:
– Это мы знаем. Вот я родила свою Настеньку и сама не знаю, кто ее отец. То ли рыжий сержант, то ли другой, который меня за бутыль вина проспорил. Бывает и так.