– Через наш хутор проедете, а там, мы считаем, не больше шести километров, – обретая дар речи, ответила Клавдия.
– Спасибо. До свидания.
И, вскочив на велосипед, вскоре скрылся за первым поворотом тропинки, оставив ее наедине с запоздалым раскаянием, что она так холодно обошлась с этим человеком. Не растолковала даже ему как следует, что ехать до районной станицы все время нужно низом, по-над виноградными садами, и никуда не сворачивать, еле выдавила из себя два слова… А он ничем не заслужил подобного обращения. И в правлении разговаривал с председателем культурно, за справедливость стоял и здесь не стал набиваться на более близкое знакомство с Клавдией, а только вежливо поблагодарил ее, спросил о дороге и уехал.
Так что ж, что он цыган? И наружностью он ничуть не хуже других мужчин. Ему даже идет эта, конечно, непривычная для Клавдии бородка. Ей давно уже пора отбросить все свои никчемные страхи.
И впоследствии она вспоминала об этой встрече не иначе как с угрызениями совести. Впрочем, вскоре она, вероятно, и совсем бы забыла о своем мимолетном знакомстве с цыганом, если бы ей не напомнила Лущилиха.
Как всегда, она наведалась к Клавдии вечером того дня, когда лучшим свинарям и свинаркам на ферме выдавали в порядке дополнительной оплаты поросят. Привезла Клавдия и на этот раз из-за Дона, куда на лето переправляли из хутора свиней, месячного поросенка.
– Я, Клавочка, за тобой просто ужас как соскучилась! – переступая порог, говорила Лущилиха. – Ты, считай, там, за Доном, целое лето как в ссылке живешь, все Америку догоняешь… А нонче слышу, на вашем краю хутора поросеночек визжит. Значит, думаю, наша передовая колхозница теперь дома. Дай, думаю, хоть одним глазочком взгляну на нее. – Она по-родственному звонко расцеловала Клавдию в обе щеки. – А у меня для тебя, Клавочка, новостей, новостей!..
И, усаживаясь без приглашения, закрывая широкой сборчатой юбкой табурет, она не по-старушечьи зоркими глазами вглядывалась, какое впечатление произведут ее новости на Клавдию. Бабка Лущилиха не сомневалась, что Клавдия не сможет остаться к ним равнодушной.
Еще бы остаться! По точным сведениям, принесенным Лущилихой, тот самый цыган, которого так ловко обманул председатель колхоза, оказался не таким-то простым цыганом. Из правления он нашел дорогу прямо в райком, и на другой же день туда вызвали Тимофея Ильича. Лущилиха имела сведения об этом от двоюродного племянника, что возил на «Победе» самого секретаря райкома. Вчера племянник попутно заехал к ней порожняком на полчаса, она угостила его ладанным вином, и он разговорился. Прогостевал не полчаса, а целых два.
К тому часу, когда председателя колхоза вызвали в райком, племянник Лущилихи как раз зашел к секретарю райкома Ивану Дмитриевичу Еремину узнать, поедут они сегодня после обеда в командировку по колхозам района или нет, и все, что происходило в кабинете у секретаря, видел своими глазами. В ожидании, когда Иван Дмитриевич освободится, присел на уголочек дивана и весь его разговор с Тимофеем Ильичом и с цыганом слушал слово в слово.
Когда председатель колхоза Тимофей Ильич Ермаков вошел к секретарю райкома, у того в кабинете уже был цыган. Нашлись добрые люди, указали ему дорогу прямо в райком. Увидев цыгана у секретаря, председатель сразу потускнел и небрежно буркнул:
– А, это ты, борода…
Цыган промолчал, сидя сбоку письменного стола секретаря райкома на стуле.
Секретарь Иван Дмитриевич Еремин встретил председателя с улыбкой, вышел из-за стола, протянул руку.
– Давненько, Тимофей Ильич, не виделись… А вы разве не знакомы? – с удивлением спросил он, указывая глазами на цыгана.
Пришлось председателю подать руку и цыгану:
– Немного.
Цыган ничего, пожал ему руку. Тогда секретарь потушил на лице улыбку и сразу же огорошил председателя:
– Ну а если знакомы, то тогда и совсем хорошо. Как ты, Тимофей Ильич, располагаешь: лопаты вернуть или же деньгами за них расплатиться?
Тимофей Ильич коротко взглянул на цыгана и покраснел так, что наголо побритая голова у него стала как бурак.
– Вы, Иван Дмитриевич, должно быть, не совсем в курсе. – И он тут же подошел к большой карте, занимавшей всю стену в кабинете у секретаря райкома. – Вот нашего колхоза земля. Она, эта несчастная кобыла, где упала? У кургана? – не оборачиваясь, через плечо спросил он у цыгана.
Подошел к карте и цыган. Все трое остановились у стены.
– Нет, она только стала проходить мимо него и легла.
Тимофей Ильич обрадованно переспросил:
– Ты этот факт лично подтверждаешь?
– Лично, – спокойно ответил цыган.
– Ну, тогда тебе и никакой райком не сможет помочь. Как это поется: «Понапрасну, Ваня, ходишь, понапрасну ножки бьешь…»
Тут секретарь райкома перебил председателя:
– Почему?
– Да потому, что, дорогой Иван Дмитриевич, до Володина кургана, как вы знаете, нашего колхоза земля, а за курганом – уже «Труженика». Раз она, перейдя этот курган, упала, мы за нее уже не ответчики. Вот если бы она на нашей земле пожелала упасть, тогда бы другое дело.
И он уже взялся за свою соломенную шляпу, но секретарь тихонько придержал его за локоть:
– Не спеши, Тимофей Ильич. Давай теперь послушаем, что скажет твой приятель.
– Черт ему приятель! – поворачиваясь к цыгану боком, отрезал Тимофей Ильич, за что секретарь райкома тут же наградил его сердитым взглядом.
Он легонько взял Тимофея Ильича обеими руками за плечи и повернул к цыгану лицом. Тот пояснил:
– Зашаталась она, еще не доходя кургана. Когда она в оглоблях мимо него шла, она, считай, уже была мертвая.
Наголо бритая голова председателя опять стала красной.
– Ты что, ветеринарный доктор, чтобы точно знать, живая она была тогда или мертвая? Факт, что упала после кургана.
– Нет, она его не перешла. Прямо перед ним и легла. Здесь.
И, взяв из стаканчика на столе толстый карандаш, цыган твердо указал это место на карте. Тимофей Ильич немедленно вырвал у него из руки карандаш.
– И это еще не все. Здесь еще межевой столб есть. Полосатый.
– У столба и упала, – сказал цыган. – При свидетелях. Там электрики линию тянули.
– А куда она головой легла? – прищуривая глаз, спросил председатель.
Цыган взял на столе из стаканчика другой, синий, карандаш, показал:
– Вот сюда!
На этот раз Тимофей Ильич и шляпу успел надеть.
– Опять, стало быть, на земле «Труженика».
Цыган засмеялся, открывая все свои зубы:
– Должно быть, она перед смертью с тобой посовещалась, куда ей лучше упасть.
Не обращая на его слова никакого внимания, Тимофей Ильич только плечами пожал и протянул руку секретарю:
– Вот видите, Иван Дмитриевич, теперь вы полностью в курсе.
Но секретарь райкома как будто не заметил его протянутой руки и сказал совсем официально, уходя от карты в угол, за свой стол:
– Стыдитесь, товарищ Ермаков! Так или иначе, придется вам эти лопаты вернуть.
Председатель как стоял, так, не сняв шляпы, и опустился на стул.
– А чем же, разрешите, Иван Дмитриевич, узнать, мы будем на зиму виноградные лозы зарывать?
Секретарь развел руками:
– Вот этого не знаю. Но, конечно, за несвоевременную укрывку лоз мы в первую очередь будем спрашивать с вас. Вот, если хотите, договаривайтесь с ним. Может быть, товарищ согласится и деньгами взять.
Цыган отозвался:
– Полюбовно все можно.
Тимофей Ильич даже руки к небу воздел:
– Да ты понимаешь, чертов сын, что без акта о причине смерти этой проклятой кобылы я не имею права?! Она у меня значится на балансе как живая.
Цыган вытащил из нагрудного кармана пиджака бумагу:
– Акт есть.
Тимофей Ильич прочитал акт и заметно повеселел:
– Все по форме. Ты действительно грамотный, цыган. А шкуру сняли? Вы еще должны нам шкуру вернуть.
– Сняли и шкуру. Вернем, – успокоил его цыган.
Тогда председатель совсем развеселился:
– В самом деле ты, цыган, с головой… Первый раз такого встречаю. Сейчас, так и быть, напишу бухгалтеру, за эти проклятые лопаты деньги получишь. И стоило тебе из-за них в райком ходить, человека от государственных дел отрывать! Нет, ты, оказывается, хозяйственный цыган. В заместители ко мне не пойдешь? Мне как раз заместитель нужен.
– Не пойду.
– Почему?
– Боюсь, не сработаемся.
– Вот это ты напрасно, – подписывая распоряжение бухгалтеру, сказал Тимофей Ильич. – Я человек незлопамятный. И ты мне понравился. У нас колхоз хороший, скоро виноград в садах срежем, вина надавим. – И, отдавая бумагу цыгану, он засмеялся: – На, крепче держи! Ветер выхватит.
Засмеялся и цыган, опять показывая все зубы:
– У меня не выхватит!
Секретарь райкома Иван Дмитриевич Еремин смотрел на них из-за своего большого стола под зеленым сукном и тоже улыбался.
Наслаждаясь тем впечатлением, которое произвел ее рассказ на Клавдию, бабка Лущилиха сложила на груди руки и поджала губы, всем своим видом показывая, что это всего-навсего цветики в сравнении с тем, что еще ей известно. Самую главную новость она приберегла напоследок, и Клавдии еще предстоит по достоинству оценить ее осведомленность. Она хотела выждать время, чтобы возбудить любопытство Клавдии, но не выдержала, придвинулась к ней вместе с табуретом.
– Будто и грамотный оказался этот цыган, а с какой-то придурью. От хорошей должности отказался и тут же попросился простым кузнецом в наш хутор. Чем-то, значит, понравился ему наш хутор. – Лущилиха придвинулась вместе с табуретом к Клавдии еще ближе и, оглядываясь на окна, перешла на полушепот: – А знаешь, Клава, чем понравился? Мой племянник слышал, как он рассказывал потом секретарю райкома и нашему председателю, будто где-то в этих местах его жену немецкие танки раздавили, и теперь он нашел тут ее могилу. А сейчас, когда я проходила балочкой мимо нашей кузни, с нее замок уже снятый, и мальчишки туда сбежались со всего хутора. Я там и твоего Ваню видела.