– Там видно будет, – сухо отвечала Шелоро. – Все вам, бабушка, нужно.
– И вздумалось вам его сюда привезть.
– Куда же нам было его везть?
– Хотя бы и ко мне. У меня после Насти спальня и теперь пустует.
– Вы же, бабушка, и здесь боитесь оставаться с ним на ночь.
Макарьевна, оглядываясь на дверь, прикрытую в зал, признавалась:
– Боюсь. Днем уже привыкла, а ночью одна бы с ним ни за какие тысячи не осталась. Может, он и хороший человек, но борода у него дюже черная.
– Хуже, бабушка, когда не борода у человека черная, а душа.
– Да, это только звери могли такое с человеком сделать. – Вынимая из духовки железный лист с огнедышащими пирожками, Макарьевна принималась уговаривать Шелоро: – Ты бы хоть на своих картах погадала на него.
Шелоро решительно отказывалась:
– Нет, на мертвого нельзя гадать.
Макарьевна пугалась:
– Какой же он мертвый?!
– Все равно без согласия человека карты правду не скажут.
– Это у вас какой-то цыганский закон, а у нас…
Перекладывая с железного листа пирожки в большую кастрюлю, Макарьевна вытирала краем фартука вспотевший лоб, готовясь вступить в дискуссию по этому поводу, но Шелоро не позволяла ей:
– У каждой нации свой закон. Еще не хватало, чтобы теперь и цыганок стали учить, как им на картах гадать. Вы бы лучше, бабушка, поискали мне корзинку, в какой я пирожки и куренка повезу. Так я могу и на автобус опоздать.
И Макарьевна, прерывая дискуссию, со всех ног бросалась выполнять ее приказание. Но когда все уже было уложено в плетеную круглую корзинку и Шелоро – в новом красном с синими кружевами платке – надевала ее на согнутую в локте руку, Макарьевна все-таки кричала вдогонку:
– Смотри, Шелоро, не проговорись. Ни-ни!
Шелоро отмахивалась от нее, как от слепня, открывая на улицу дверь. Вместе с нею вываливались на улицу из дверей дома Солдатовых запахи печеного сдобного теста и другой всевозможной снеди. Большой рыжий кот бежал за Шелоро почти до самой автобусной остановки, вставая на дыбки и касаясь лбом ее корзинки.
Макарьевна, которая давно должна была заступить на дежурство у постели Будулая, что-то задерживалась, и Шелоро уже несколько раз выходила за калитку. Она опаздывала и самого младшего, Данилку, из садика взять, и всех своих остальных детишек из школы встретить. То ли чересчур долго расплачивались с Макарьевной ее поночевщики, то ли внезапный клиент затормозил у корчмы. Но еще хуже, если опять пронзил старуху ее радикулит, как это с нею случалось.
Никакая другая причина не смогла бы заставить ее пренебречь своими добровольно принятыми на себя обязанностями медицинской сиделки. Но и ждать ее Шелоро больше не могла. Вглядываясь в конец улицы, она видела, что все машины уже разъехались от придорожной корчмы, а хозяйка ее как сквозь землю провалилась. Между тем все женщины уже прошли мимо Шелоро из центра поселка с детьми за руку.
И она решилась. Постояв около Будулая, который спокойно спал на диване, откинув назад голову, она надела теплую плюшевую кофту и платок и, стараясь не скрипнуть дверью, выскользнула на улицу. Ничего не должно было случиться за тот, самое большее, час, пока она будет находиться в отлучке.
Ей бы, пожалуй, и часа не потребовалось, если б не тревога о Макарьевне, которая, скорее всего, теперь тоже нуждалась в ее помощи. Лежит, должно быть, старуха со своим радикулитом, и ни одной живой души нет рядом с ней. На клиентов ее надеяться не приходилось. Им бы только прикорнуть накоротке в тепле, запить хороший сытный завтрак бражкой, несмотря на все запреты ГАИ, и опять в путь.
Макарьевна и правда лежала на своей высокой деревянной кровати одна-одинешенька, сложив руки на животе. Но когда исполненная глубочайшего сочувствия Шелоро, всматриваясь, наклонилась над ней, неописуемая злость обуяла ее. Знакомый кисло-сладкий душок ударил ей в лицо. За многие годы семейной жизни она, слава богу, нанюхалась его. Егор приучил. Теперь ей достаточно было лишь перевести свой взгляд на стол, на котором стояли три порожние бутылки и три граненых стакана, чтобы у нее уже не осталось сомнений.
Видно, среди клиентов Макарьевны оказались на этот раз такие обходительно-настойчивые, что старуха не сумела устоять перед их уговорами разделить с ними ужин. То ли желая посмеяться над хозяйкой придорожной корчмы, то ли просто от широкой души, они упоили ее со вчерашнего вечера так, что она и теперь еще никак не может очнуться.
Шелоро чуть не задохнулась от ярости. Разгулялась старая хрычовка, позабыв обо всем на свете. Вон сколько и сала, и домашней колбасы, и всяких солений понаволокла на стол из кладовок и погребов. А так ни одного огурчика не выпустит без копейки из своих цепких пальцев.
Шелоро потрясла ее за плечо. Только на один миг Макарьевна выкатила на нее из-под сумчатых век свои оловянные глазки и, почмокав губами, снова смежила их.
А потом будет неделю хвататься за свой радикулит. И Шелоро без смены за нее у постели этого идейного Будулая дежурь. Как будто у нее своей семьи нет. Очень просто, если некормленый, немытый и вообще запущенный ею за это время Егор даст ей развод. И будет прав. Какой другой муж столько будет терпеть! Всему бывает предел.
Но перед уходом Шелоро все-таки брезгливо закрыла старухе лицо марлечкой от мух, которые и в это зимнее время стадами ползали по всем столам в натопленной хате и назойливо жужжали, как мелкий густой дождь.
Михаил уже совсем было пал духом, не зная, как растопить каменное отчаяние Насти, когда с неожиданной стороны пришла помощь. В начале третьей недели пребывания ее в роддоме, заехав к ней на обратном пути из поездки на Сальский элеватор за овсом для конематок, он нашел ее не такой, как обычно. Она встретила его не так, как в прежние дни, едва выглядывая из окна палаты на втором этаже роддома, а сама раскрыв обе половинки рамы. Михаил сразу же снизу предостерег ее:
– Закрой окно! Еще не хватало тебе застудиться здесь.
Но она лишь стянула рукой на груди байковый синий халат.
– Нет, Миша, это мне сам главврач приказал дышать свежим воздухом. – Она с жалостью оглядела сверху Михаила. – Бедный, как же ты похудел за эти дни. Ты бы хоть через день заезжал ко мне, а можно и вообще реже. Я на той неделе отпрашиваться домой буду.
Михаил и обрадовался, и испугался. Обрадовался тому, что она вдруг явно повеселела, и испугался тут же промелькнувшей мысли, что ее ожидает дома.
– Не спеши, Настя, как бы хуже не сделать.
Она вымученно улыбнулась:
– Хуже, Миша, уже не может быть.
Но он уже твердо решил всеми средствами воспрепятствовать ее намерению.
– Нет, нет, пока еще нельзя.
Она взмахнула бровями:
– Почему? Не век же мне тут лежать? Надо и в палате место освобождать.
Лихорадочно соображая, как ему надо будет поступить в дальнейшем, Михаил уже составил себе план обязательно улучить момент, чтобы незаметно от Насти встретиться с главврачом и во что бы то ни стало уговорить его подольше задержать ее в роддоме. Даже если для этого и пришлось бы посвятить его в то, во что Михаил никого не хотел посвящать.
– А разве ты уже не одна лежишь?
Он знал, что после операции ее по распоряжению главврача одну поместили в двухместную палату.
Настя зачем-то оглянулась в палату и побольше высунулась из окна, стягивая на груди халат.
– Ночью новенькую положили.
Михаилу захотелось уточнить:
– Она… уже?
Снова быстро оглядываясь, Настя приложила палец к губам.
– Я к тебе завтра во двор выйду. – И тут же с преувеличенным оживлением она перевела разговор на другое: – Ты там, должно быть, и в столовую не успеваешь. На сухой паек перешел.
– Нет, успеваю.
– Ну тогда докладывай мне, как положено, по порядку. – Она приготовилась загибать пальцы. – Сегодня на первое у вас что было?
Окончательно сбитый с толку столь резкой переменой в ее настроении, Михаил послушно ответил:
– Котлеты.
– Ну допустим. – Настя загнула один палец. – А на второе?
– Сырники, – храбро продолжал Михаил, зная, что если он вынужденно и врет ей, то лишь наполовину. Не успевая по утрам в столовую, он и сегодня, как всегда, брал с собой в рейс то, что наготовили для него Шелоро с Макарьевной. На этот раз они действительно уложили ему с вечера на дорогу котлеты и сырники.
– Будем считать, два. – Настя загнула второй палец. – А на третье небось скажешь компот?
– Нет, – включаясь в игру, ответил Михаил, – кофе.
Он твердо выдержал ее взгляд. Уже перед роддомом он, борясь с дремотой, отвинтил пробку в своем термосе и прямо из горлышка с наслаждением допил остаток почти уже совсем остывшего кофе, заваренного для него Шелоро по рецепту знакомой ростовской цыганки. И он готов был теперь ответить на все вопросы Насти. Пусть она загибает все свои десять пальцев, только опять бы не вернулось к ней это безысходное отчаяние, которое уже начало передаваться и ему.
Но она не стала загибать очередной палец, а погрозила ему из окна со второго этажа роддома.
– Смотри, Михаил, вернусь и специально зайду к Надежде Федоровне в столовую, чтобы вывести тебя на чистую воду. Будут тебе и котлеты, будет и кофе.
Глаза у нее смеялись. Теперь уже Михаил не сомневался, что она окончательно на пути к выздоровлению. Иначе чем можно было объяснить эту ее веселость?
На всем пути от райцентра до конезавода он гнал свой самосвал по накатанной зимней дороге так, что овес для племенных лошадей так и шарахался в кузове от борта к борту. И еще неизвестно, довез бы он этот груз в целости и сохранности до места, если бы кузов его самосвала не был им, как всегда, наглухо обтянут, обшит брезентом в предвидении ухабов на дороге. Так тщательно, что ни единой щелочки не оставалось в нем и ни одно зернышко не должно было просыпаться из него на дорогу на поживу грачам, зимующим в придорожных лесополосах и наготове расхаживающим в ожидании таких случаев по обочинам хлебных маршрутов.