Она вела нас скудно освещенными, уже погруженными в глубокие сумерки улочками, по пути оживленно выясняя — откуда мы, и сколько лет в Германии, и как мы тут вообще?
— Ну что Израиль против нас? – спросила она меня. Я сделала вид, что не поняла вопроса. – В смысле — где лучше? – простодушно уточнила она. И я, которая никогда не позволяет втянуть себя в подобные разговоры, вдруг ответила:
— Конечно, в Израиле. И она улыбнулась и не стала возражать. Сказала только:
— Здесь очень чисто.
Выяснилось, что она из Магнитогорска, давно, лет уже тринадцать. Двадцать восемь лет замужем за немцем, трое детей. Ну, и в начале девяностых муж стал задумываться… Жизнь как-то так повернулась, знаете… Боже — что с нами делает жизнь…
Я была когда-то знакома с режиссером магнитогорского театра и сказала ей об этом. Она ужасно обрадовалась — она вообще как-то мгновенно и ярко отзывалась на любое слово такой искренней приязнью… Ну как же — у нее свояченица работала там, в театре, бухгалтером, доставала контрамарки! – и минут пять, пока шли, мы обсуждали постановки и актеров…
Завернули на какую-то узкую улицу, и в глубине ее сразу увидели маленькую изящную синагогу нездешней архитектуры — с высокими окнами, двумя тонкими колоннами по краям входной двери, классическим портиком… В окнах было темно.
В свете фонаря отблескивал пятачок булыжной мостовой. Непередаваемое одиночество и чужеродность этого здания среди кряжистых фахверковых домов витали над улочкой.
Оно выглядело отщепенцем в компании добропорядочных бюргеров.
Наша провожатая сказала, что это — одна из немногих в Германии синагог, которая не была ни сожжена, ни разрушена. Более того, ее прихожане — 40 ремесленников-евреев, не были депортированы в лагеря и не были уничтожены! В ее голосе звучала гордость новой гражданки за прошлое славного города.
— Представляете? – повторила она. – Не были уничтожены!
— Почему? – спросила я. Она замялась — не ожидала, видимо, этого вопроса…
Задумалась… Наконец, ответила:
— Не знаю… Вот этого факта не знаю… Мы постояли еще перед закрытой синагогой, потом побрели кружным путем к городской стене.
— И мэр у нас — замечательный человек! – говорила женщина. – Всегда приходит в синагогу на еврейские праздники, выступает: мне без разницы, говорит, какой нации граждане. Главное — чтоб порядок в городе был… Очень хороший человек… Я, знаете, уважаю людей, которые не националисты… Сейчас модно хаять и высмеивать это советское понятие — «дружба народов»… А я вот в середине семидесятых жила в Ташкенте…
Тут я перебила ее, призналась, что родилась в Ташкенте, выросла и жила там много лет.
Она даже вскрикнула от радости. Мы наперебой принялись вспоминать любимые места, выискивать знакомых. Хватая меня за руки, она повторяла в волнении:
— Ну надо же!.. Ну вот как повезло мне!.. Я с утра чувствовала, просто чувствовала, что сегодня что-то произойдет!..
Мы дошли до городской стены, через ту же глубокую мрачную арку вышли наружу. Пустой «Макдоналдс» безнадежно и как-то безумно светился огнями.
Она провожала нас, не переставая вздыхать и сокрушаться.
— Эх, жаль, что вы прямо вот так сразу уезжаете! – говорила она. – Остались бы, а? Пошли бы мы завтра с вами в замок… Во-он там он, на горе, видите, какая громада? Графиня сама бы вам все рассказала и показала.
Я, уже открывшая дверцу машины, остановилась:
— Графиня? Сама?! С какой стати?
— Да она простая! То есть не простая, конечно, она португальская принцесса, но такая сердечная, такая живая… Издали завидит, машет рукой, кричит: «Как дела?» Очень сердится, когда обижают иностранцев. Я, говорит, сама иностранка…
— А вы, значит, хорошо знакомы с графиней? Мой друг, мгновенно по лицу моему определивший, что я вышла на охоту (все-таки он и сам был литератором, издателем и книгопродавцем, и понимал толк в таких вещах), лишь рукой махнул и достал сигарету из пачки. И они с женой отошли покурить.
— Так я же в замке работаю… Помогаю старшей горничной на приемах.
Да, это был поворот сюжета. Это была, как я догадывалась, запутанная дорога от Магнитогорска и Ташкента до сумрачной громады замка на горе и хорошей немецкой графини, которая сердилась, когда обижали иностранцев.
— Тогда вам можно позавидовать, – сказала я с неопределенной интонацией. По опыту знаю, что эта вот незаинтересованная интонация не насторожит человека и развяжет ему язык. А я давно уже не задаюсь вопросами нравственности в своем старательском деле.
— И не говорите! Много чего я тут повидала. За всю жизнь в Союзе такого себе и не намечтаешь… Там только в кино увидишь эти вечерние платья на дамах: оголенные спины, глубокие декольте, бриллианты в диадемах и ожерельях… А мужчины все во фраках, грудь белая, бабочки…
— Изысканная публика? – спросила я. Она ответила:
— Изысканная… Пока не напьются. А как напьются, они такими же, как мы, становятся…
— А на чем же в замок съезжаются эти бароны-графы? – спросила я, стараясь, чтобы она не заметила моего хищного интереса.
— На машинах, на вертолетах… У нас там, в горах, есть вертолетная площадка… Этот замок, знаете, национальное достояние. Он бесценный, просто бесценный! Под охраной ЮНЕСКО находится. А иначе у графини просто денег не было бы подправлять его там-сям. Здание-то огромное, это сейчас в темноте не видно — в будние дни, когда приемов нет, графиня экономит на электричестве…
Однако темные очертания замка на горе, заслоняющего изрядный кусок неба, даже отсюда, снизу, казались величественными.
— Замок-то — настоящее сокровище… – повторила она. – Старый граф, когда нацисты пришли к власти, бежал со всем семейством за границу… Он всю жизнь был по дипломатическому ведомству и оказался замешан в одном деле… Я не очень вдавалась, когда графиня рассказывала, но, в общем, он выправлял подложные документы и помогал беженцам скрываться…
— Каким беженцам? – спросила я.
— Ой, вот я вам не скажу точно… – огорченно улыбнулась она. – Надо бы у графини спросить, она все знает — ах, жалко, что вы уезжаете!
— Так он бежал с семьей за границу… а как же замок?
— О, это история, не хуже «Монте-Кристо»! Здесь оставался старый Рихард, управляющий, он, знаете, из семьи, что пятое поколение графам служит, – деды его, прадеды здесь жили в замке, дочь его Эльза сейчас старшая горничная… Ну, так он все успел спрятать, все имущество!
— Все имущество? Такого громадного замка?
— Да! Да! Так Эльза говорит, а она не станет врать — зачем ей? Он с тремя своими сыновьями все спрятал в каком-то укрытии, в лесу… Так что почти ничего не пострадало — ну, кое-где в парадных покоях позолоту содрали и резные панели старинные сняли в дубовой зале… а так ничего. А после войны графы вернулись и привезли молодую португальскую принцессу. Говорят, в молодости была ослепительной красоты, южных кровей, знаете… Потому и дети — симпатичные, кудрявые. Много все-таки значит — свежая кровь в старинных этих семьях…
— И сколько же у нее детей?
— Трое. Сын и две дочери. Внуки уже немаленькие. И все, знаете, очень удачные: работящие, образованные, хорошие специалисты. Графиня — строгая мать, всех воспитала в труде. Поэтому все ребята стоящие. Недавно вот только переполох был со старшим внуком, Алексисом. Он учился в Петербурге, влюбился там в сокурсницу, а она совсем простая девочка, из Петрозаводска. Забеременела. Скандал! А он уперся: женюсь, и все! Порядочный, понимаете? Это их графиня так воспитала.
— Ну и как выкрутились? – спросила я.
— Пришлось документы девочке покупать…
— Какие документы?
— Что она княгиня.
— А разве в России можно купить такие документы?
— В России, деточка, – сказала она, – все сейчас купить можно…
Она вздохнула, поколебалась — говорить или нет, потом решилась:
— У нас, когда Эльза не в духе, она проговаривается. Хотя и — слов нет! – графине предана, как курица петуху. Но ежли что не по ней, ежли графиня в чем отказала — так и бурчит, так целый день и бормочет, сплетни вяжет…
— И что ж за сплетни?
— Да так, глупости… – неохотно проговорила она, вероятно, жалея, что коснулась этой темы. – Бурчит, что графиня легко так решает эти семейные проблемы, оттого что в свое время и для нее пришлось документами озаботиться… Мол, старому графу, как только он узнал, что сын влюбился в девушку из монастыря…
— В какую девушку из монастыря?
— Так ее, вроде, в монастыре прятали, – пояснила моя собеседница. – И как там они с молодым графом встретились, неизвестно, но такая безумная случилась между ними любовь… Я уж не знаю сейчас, что правда, а что нет, но только старшенький-то у них сорок пятого года рождения… – Она вдруг умолкла, как спохватилась. – Ну и, словом, старому графу ничего другого не оставалось, как и ей документы выправить… Ой, да я же говорю — глупости все это, какая разница — кто, где… Эльза — просто сплетница старая!.. А насчет Алексиса, я тоже думаю — совет да любовь. Подумаешь — простая! А наша-то императрица, Катерина Первая, – разве не простая была? Не Катька обозная?! И ничего, что ребеночек раньше родится. Это ж не средневековье какое, что девицу, бывало, привяжут волосьями к телеге да и волокут по деревне — ужас!
— Вообще-то они небогатые, – сказала она доверительно. – Денег-то у них нет. Я месяца три назад была в крыле молодого графа, помогала с приемом в честь помолвки его дочери, средней внучки графини. Так я вам скажу: вот я — эмигрантка, но как по мне, мое постельное белье куда лучше графского — крепкое, чистый хлопок и лен. Знаете, ивановская мануфактура. А у наших-то, у графьев — все белье, скатерти, занавески… такое все старое, тонкое, ветхое… Я перед приемами начищаю на кухне мятые их серебряные плошки-тарелки. Господи, говорю, да как же можно таким знатным гостям на такой рухляди подавать? А Эльза мне в ответ: ты только сдуру при графине этого не ляпни. Это посуда фамильная, с гербами, шестнадцатый век…