Час смерти пробьет над тобою,
И прежде чем очи закрыть,
Велите гитары с собою
В могилу сырую зарыть
И помня обычай наш старый,
Товарища мы вспомянем
И грустную песню с гитарой,
Цыганскую песню споем.
И под звуки «грустной цыганской песни» я чувствую: за моими плечами вырастает тяжелая котомка полувековых (мне сейчас под 60) скитальческих впечатлений.
Чего только нет в этой, туго набитой пестрыми встречами, нерадостными ночами, странными неожиданностями, горемычными минутами и, надо признаться, даже былыми унижениями, – чего только нет в этой цыганской котомке!
Сейчас я достаю со дна самый старый свиток: я, 14-летний парнишка, приехал вместе со своим старым дедом из далеких кочевий в Тулу. Я уже знал лошадье ремесло, рыболовство и готовился стать степным таборным цыганом. Но у меня умирал отец, и два года пришлось провести у его постели, а затем – путь, по которому шли многие из нашей семьи, путь, отмеченный дружбой песни и гитары. На этом пути стояло и стоит посейчас много Поляковых. Человек, пожалуй, пятнадцать.
Среди них знаменитая цыганка пушкинской поры Татьяна Степановна Пономарева, знавшая встречи у «Яра» с самим поэтом, позже – мой дядя, известный Михаил Николаевич Поляков – того знал весь Петербург, и в наше время мои родные – сестра Настя Полякова и брат Дмитрий.
Хор Егора Полякова на гастролях в Сочи. Конец 1920-х
Свою гитару впервые я вынес на эстраду у «Яра». Здесь в хоре уже служили мои сестры, сюда же в 1887 году выписал меня себе в подмогу гитаристом главарь хора Николай Иванович Хлебников. Жизнь у «Яра» растянулась на три десятка лет. Она связалась с несколькими сотнями московских цыган и многими известными именами «гостей» – «цвета российской интеллигенции». Писатели – Станюкович и Боборыкин, «всероссийский златоуст» Плевако, художник Коровин (мы не раз ездили с ним на Синявское озеро рыбу удить), буйный Федор Шаляпин и другие. Как в тумане, стоят в моих воспоминаниях толпы бражничавших в кабинетах знаменитостей, как проклятие, рисуются «ночи безумные, ночи бессонные», и лихачи, и встреча солнца на Воробьевых горах, и завтраки в «Праге».
Высокое подлинное искусство цыганской песни и пляски в то время служило развлечением и прихотью кутящей буржуазии, каждый из нас был на положении лакея, над которым любой подгулявший гость мог издеваться «сколько левая нога того захочет». Так, например, б. великий князь Николай Николаевич не знал предела своим удовольствиям; приезжая в «Яр», он заставлял нас по три-четыре часа беспрерывно развлекать себя, когда же закостеневшие пальцы отказывались перебирать охрипшие струны гитар и измученные голоса умолкали, – бутылки, тарелки и бокалы летели в нас, брошенные «разгневанной десницей его высочества».
Отказа работать ни при каких условиях не могло быть, так же как и невозможно отказаться от угощения, предложенного гостем, которое подчас выражалось в кубке, вмещавшем две-три бутылки водки. И это количество «за здоровье государя императора» должно было быть выпито залпом, что не раз кончалось смертью. Перечислить все те издевательства и мытарства, которые нам пришлось испытать, нет никакой возможности, ибо для этого пришлось бы исписать сотни страниц.
…Зимнее сияющее утро, по шоссе от «Яра» в город, в цыганскую Живодерку, что в Грузинах, ползут долгуши. На них клюют носами сонные хористы (мы работали с 10 час. вечера до 5 утра). Порою долгуши не едут по домам, а заворачивают в знаменитую «Молдавию» попить чайку…
Далекое время!.. Тяжелое время… О нем напоминает мне истертый моими руками гриф на старой гитаре.
Что скрывать: революция испугала цыган. Закрыли «Яр». А как без «Яра» прожить московскому цыгану? И жить пришлось первые годы нелегко. Мне пришлось даже на время забыть гитару, сменив ее на топор дровокола – чернорабочего в булочной МСПО. Правда, к 1921 году я получил повышение до раздатчика хлеба, но воспользоваться им мне не пришлось, так как к тому времени я уже организовал хор при Главполитпросвете. Разве цыган без гитары и песни – цыган? Потом я со своим хором стал выступать на митингах с многотысячной толпой, под открытым небом на передвижных трамвайных платформах и грузовиках, давая десятки концертов в день. Эти концерты самое острое из моих впечатлений. Последние годы стали для нас более устойчивыми. Теперь ежедневно передо мной не зеркальные залы «Яра», не дебоширящая знать или же распоясавшиеся толстосумы, а скромный зал нарпита. Туго набитая воспоминаниями котомка моей цыганской жизни, много горьких страниц в моем прошлом, и оттого после плясовой рука особенно нежно ложится на истертый гриф моей гитары и ухо не устает слушать любимые слова:
Час смерти пробьет над тобою,
И прежде чем очи закрыть,
Велите гитары с собою
В могилу сырую зарыть.
…Дожив до 57 лет, я видел, как во времена царизма цыгане, обладая громадным природным талантом, в силу экономических условий применяли его лишь в ресторанных кабинетах, теперь же я верю, что наше раскрепостившееся искусство окончательно вырвется из стен пивной и завоюет себе должное место. Я верю, что еще увижу этот момент…[18]
Цыганщина на эстраде
Нельзя сказать, что понятие «цыганщина» возникло в годы нэпа. Еще со второй половины XIX столетия цыганским романсом называют фактически любую песню, где так или иначе упоминаются цыгане, а в дальнейшем вообще все композиции, выдержанные в удалой а-ля «таборной» манере. С 1860-х годов на эстрадах Петербурга и Москвы с большим успехом идут оперетты под названием вроде «Цыганские песни в лицах», где стилизованные романсы исполняются артистами, не имеющими к «фараонову племени» никакого отношения.
Популяризации подобного репертуара способствует и выход в свет огромного количества нотных сборников с манящими названиями «Ночь у “Яра”», «Песни веселья и грусти цыган», «Цыганские ночи». Постоянными авторами этих изданий становятся известные русские композиторы и поэты.
Таким образом, «цыганщина» – обычный жестокий романс, исполняемый в определенной манере, с гипертрофированным выражением чувств. Возрождение его популярности в короткий период нэпа вполне понятно: люди, пережившие лишения первых лет советской власти, истосковались по былой сытой и праздной жизни, где прилавки у Елисеева ломились от окороков, колбас и паюсной икры, где в ресторанах на десерт подавали шампанское с клубникой, а в отдельных кабинетах пели черноволосые усачи про «Две гитары» и плясали, бренча монистами, жгучие красавицы.
Цыганская песня оказалась одной из примет благополучного прошлого и, едва забрезжил рассвет надежды на его возвращение, вернулась в новом обличье. Только теперь исполняли популярный репертуар не только выходцы из «таборов», но самые разные певцы и певицы. «Под цыган» успешно работают грузинки Тамара Церетели и Кето Джапаридзе, армянка Рина Терьян, еврейка Изабелла Юрьева, польские красавицы Екатерина Юровская и Мария Норовская…
Некоторые из артистов, как, например, И. Юрьева и Н. В. Дулькевич, исполняют цыганские романсы настолько хорошо, что удостаиваются неофициального титула «белой цыганки».
Звезда императорской сцены и нэпманской России Н. В. Дулькевич. Фото из архива А. В. Дулькевича
Конец двадцатых озаряется светом восходящей звезды Вадима Козина, который, будучи цыганом по матери, не только блестяще исполнял известные вещи, но и сочинял прекрасные стилизации под «таборные» песни, например «Бирюзовые златы колечки»[19].
В этот фантасмагорический период происходит невероятное смешение жанров и лиц. Эстрада напоминает затертую колоду в руках старого шулера – былые тузы бьются бравыми валетами, они сами тут же скрываются за неприметными бубновыми и крестовыми девятками, на которые еще вчера никто не обратил бы никакого внимания…
Зимой 1927 года многие советские газеты рекламировали грандиозное мероприятие:
«Всероссийский союз цыган устраивает 21 февраля 1927 года в помещении Большого театра концерт, посвященный цыганскому искусству! В концерте будут показаны все этапы цыганского искусства, начиная с таборной (еще не культивированной) песни, кончая последним “городским” периодом. Кроме того в программу включается ряд произведений русских и иностранных авторов – “цыганские мотивы” и о цыганах.
В концерте принимают участие: объединенный хор московских цыган (с Тамарой Церетели) в 150 человек, под управлением Егора Полякова, Валериана Лебедева, М. В. Хлебникова, Н. Ф. Митрофанова и Д. И. Иванова, пляски Ляли Черной, Марии Артамоновой и др. Кроме того, участвуют артисты московских театров – нар. арт. респ. Москвин, засл. арт. Блюменталь-Тамарина, Гобович и др. Конферансье – А. А. Менделевич. Ответственный администратор А. А. Андреев. Сбор поступит на культурные нужды союза цыган».
Но новые звезды светят недолго. Гасить их начинают почти сразу.
Уже с середины двадцатых в печати четко прослеживается линия по искоренению этого явления.
Цыганский хор, организованный Н. Н. Кручининым
Запуганные артисты и авторы пытаются лавировать, сочиняя на разухабистые мотивы «пролетарские» тексты типа пресловутого романса «А сердце-то в партию тянет…». Но такие дешевые трюки комиссары от искусства быстро раскусили.
Заработать обвинение в «цыганщине» можно было абсолютно на ровном месте. Угадать, что не так, исполнителям становилось все труднее. Слишком высоко (или низко) взятая нота, томный взгляд, откровенный наряд, строчка о неразделенной любви, воспевание красот природы – все что угодно могло навлечь на голову ничего не понимающего эстрадника ушаты обвинений в безыдейности, несовременном подборе материала, антисоветчине и повлечь за собой кары, самой мягкой из которых было снижение разряда (рапмовцы