— Хорошо ты обо мне думаешь! Я сплю с женой, считая, что делю её с кем-то?
— Не ревнуй меня, пожалуйста, ни-ког-да. Кто бы что ни наговорил. Я тебе обещаю, если что-то повернёт меня прочь, я сама скажу.
— Я так и понял. Подумав.
— Я знаю, тебе не нравится, что я не всё говорю. Но самое важное я ведь сказала. И как только смогу, остальное тоже скажу. Это уже скоро, правда. Я тебя очень уважаю. Я не стала бы тебя мариновать без причины.
— Приятно… что уважаешь.
— А чего таким голосом?
— Нормальный голос. Спи. Нам с тобой завтра обоим вставать. Спи и не бойся.
— Чего не бойся?
— Не знаю, чего ты боишься. Но не надо. Потому что я здесь, и я, мавка меня поцелуй, «белый волк», единственный во всей Империи, верно? Спи.
— Сплю, — шепчу я и, не успев даже удивиться, в самом деле засыпаю. Может быть, потому, что кто-то разрешил мне наконец не бояться, как бы глупо это ни звучало.
И мне снится лес. Солнечный, майский, цветущий. Я бегу по нему и смеюсь. Одна.
Как всегда — ну, то есть, как было дома — я просыпаюсь от того, что Кристо встаёт с постели. Он замечает мои открытые глаза и улыбается:
— Принести завтрак из столовой?
Кристо однозначно не из тех мужчин, которые голыми выглядят хуже, чем одетыми. Его нагота обворожительна. Может быть, из-за сочетания смуглой кожи и белого волосков на ней. Может быть, потому, что он потрясающе молод; каждая клеточка, каждая мышца налиты упругостью юности — той, которая всегда готова перейти в движение. А ещё у него чертовски длинные ноги.
— Нет, лучше меня в столовую. Ужасно надоело сидеть взаперти. А вечером пойдём в кафе. Теперь, когда Батори во дворце, Тот не отвертится. Или я выкину ещё какую-нибудь штуку, пусть так и знает. Я выиграла спор, в конце-то концов.
Улыбка мужа становится немного напряжённой:
— Слушай, только не надо на него сильно давить. Он же помешанный, заводится с полоборота, везде враги и все хотят его власти.
— Неужели ты заметил? Кстати, он прослушивает мою спальню.
— Ну, и ничего нового не услышит. О его характере весь дворец судачит. Правда, о твоём тоже.
— А что не так с моим характером?
— Мне нравится. Если тебе тоже, то всё с ним отлично, — Кристо помогает мне сесть и выпить утреннюю пилюлю.
— А остальным что не так? — мне по-прежнему хочется ясности.
— Ну, кое-кто из женщин полагает ненормальным так долго сопротивляться мужским чарам императора. Вроде как одно дело — набивать себе цену, а другое — на полном серьёзе уходить в отказ.
Возможно, муженёк думает, что говорит с равнодушным лицом, но мне очень хочется посоветовать ему съесть лимон.
— Подожди, то есть ты ушёл от меня из-за сплетен и вернулся тоже из-за сплетен?
— А что?
— Ничего. Охренеть, как я тронута твоим доверием.
— Я думал, мы помирились.
— Помирились. Когда я поем, ты это почувствуешь.
По крайней мере, я на это надеюсь: обычно от еды у меня поднимается настроение.
В столовой, кроме нас, только сонные официантки — они обслуживают офицерские столики. Не удивлюсь, если каждая сама по себе имеет звание вроде хотя бы лейтенантского. Ой, нет, в углу ещё и Тот сидит — как ни странно. Потягивает из высокого стакана апельсиновый сок и смотрит свежий номер журнала Британского национального географического общества. Я замечаю его только потому, что он небрежно взмахивает в нашу сторону рукой. Я ограничиваюсь в ответ кивком и уволакиваю мужа за самый дальний от шефа стол.
Мы с Кристо заказываем яичницу на сале и кофе с карамелью.
— Значит, после службы — в ресторан, а потом — домой. Наверное, надо отправить ребят перевозить твоё барахлишко сразу. Под присмотром Ринки, — муж, как в былые времёна, рвётся решать мои проблемы. Мне не очень приятно его осаживать, но…
— Нет, боюсь, я некоторое время ещё поживу во дворце.
— Не понял? Я думал, даже если мы не помирились, то это произойдёт сразу после завтрака.
— Да, но… ну… как тебе объяснить. У меня закончилась удача, и пока я не накоплю ещё, я предпочту разрушать дворец и ставить под угрозу смерти или ослепления Тота, нежели наше уютное семейное гнёздышко и тебя с тётей Диной.
— Закончилась… А. Я, кажется, понимаю, о чём ты, но… Ты уверена?
— Слушай, на меня шкаф упал…
— Дверца шкафа, и именно поэтому, то есть, я не хочу сказать, что ты, например, поглупела, но насколько строен, как бы так выразиться, ряд твоих мыслей… — в минуты стресса из Кристо так и начинает лезть хорошая прусская гимназия, только что на латынь не переходит.
— В общем, просто спроси свою маму, она в курсе.
Мой благоверной некоторое время рассматривает моё лицо, словно пытаясь найти табличку: «Да ладно, братец, это — розыгрыш!».
— Там, на тумбочке, зуб старой Маруси Михай лежит, верно?
— Ну, да.
— И вот это всё, что ты каждый день на себя цепляешь, как папуас…
— Ты всё правильно понял. Твоя мама мне помогла собрать столько удачи, сколько я могу унести. Буквально. На себе.
— Тогда, прости, а в чём проблема?
— Я не знаю, насколько хватит запаса. Ведь большая часть удачи расходуется не на меня, а на предотвращение покушений на императора. Не дай боже произойдёт штук пять подряд!
Официантка — на удивление быстро — приносит наш завтрак, и Кристо приходится выждать, пока она отойдёт.
— Мне это не нравится. Теперь твои слова звучат просто как оправдание.
— Да Бог мой и Святая мать, и одиннадцать верных апостолов с ними, оправдание чему? Я думала, мы всё выяснили и обо всём договорились, — я в раздражении разрываю вилкой яичницу на куски: в каждом по шкварке.
— Нет, о том, что ты будешь по прежнему отираться возле императора, попивая с ним за ужином вино, мы не договаривались. Не пойми неправильно, нет, дай я скажу, не пойми меня неправильно, я доверяю тебе, раз ты так просишь. Но мне очень, очень, очень не нравится, что о нас с тобой — и о вас с ним — под тем или иным соусом судачат. Мне это надоело ещё до свадьбы. И да, для меня важно, что говорят, так же, как для тебя — чтобы я тебе верил. Подожди, я не закончил. Поэтому, я думаю, мы могли бы сделать шаг друг другу навстречу, — Кристо разводит руками, словно приглашая зашагать прямо сейчас.
Я откидываюсь на спинку стула, подбирая слова.
— Кристо, я всей душой желаю сделать тебе навстречу шаг. Или даже десять. Как я говорила, я тебя очень уважаю, и твои чувства — тоже. Но. У меня есть план. И я не могу делать что-либо, если оно противоречит плану. Поэтому извини, но — нет. Даже не пытайся давить. Особенно — кричать.
— Я никогда на тебя не кричу.
— Я заметила и очень благодарна.
— А я охренеть как тронут твоей благодарностью, — Кристо встаёт так резко, что цепляет за край стола, и кофе выплёскивается на скатерть.
— Эй, я думала, мы помирились! Стой, давай поговорим нормально-то!
— Я уже поговорил, спасибо. Захочу ещё поговорить, на приём запишусь. Оставайтесь здоровы, — господин личной императорской гвардии капитан разворачивается только для того, чтобы отвесить поклон: сначала мне, потом — как я понимаю, с тонкой улыбкой следящему за нами Тотом. И удаляется, вбивая каблуки в кафель так сердито, что несколько плиток с треском крошится.
— Всё это ещё не значит, что вечером я не иду в ресторан, — сообщаю я шефу. — С кавалером или без.
— Бабусин зуб не забудьте прихватить, — негромко откликается он. — У вас же закончилась удача. И я почти готов в это поверить, глядя, как вы вдруг рушите всё, чего добивались.
Шкварки в яичнице оказываются ужасно горькими, так что я решаю ограничиться кофе.
Глава XIII. «Хочешь удачи — обмани её». Цыганская народная пословица
Ke šurjaki zagejom,
but bravinta me pijom.
— Ого! Кто к нам пришёл? Мы очень рады видеть нашу Лилике! — с искренним восторгом пищит Ференц, поднимая на руки Шаньи. И вампир, и принц выглядят одинаково измазанными в гуаши и довольными жизнью. — А мы тут рисуем парадный портрет императора. Уверен, тот, что висит в тронной зале сейчас, придётся выбросить, когда наш будет готов!
Несмотря на то, что вампир говорит по-немецки, а принц — по-галицийски, понимают они друг друга уже отлично. И, похоже, оба не любят мелочиться: под портрет они взяли лист ватмана с самого Шаньи ростом. Император выглядит впечатляюще. Хотя и далековат по исполнению от реалистической школы.
— Мне нравится. Не могу представить кого-то, кому ваш рисунок не поразит воображение. Шаньи, поцелуешь Лилянку? — я протягиваю руки, и малыш с готовностью переходит ко мне. Прежде, чем зайти, я долго колебалась, но решила, что хотя бы полчаса общения могу считать для него безопасными. Интересно, можно ли накопить столько удачи, чтобы угодить в тот маленький шанс забеременеть от Кристо и остаться в живых? О чём я думаю — теперь от него достаточно проблематично будет завести детей, даже если мне удастся донести до него саму идею использования «бахт» подобным образом.
Почему он такой упрямый? Я ведь всё ему объясняла — и про опасность, и про план. А он в ответ — про сплетни и прочую чепуху. Никакого понимания приоритетов.
(Кстати, поздравляю, Лиляна: тебе достался, возможно, единственный цыганский муж в Империи, знакомый со словом «приоритеты», и того ты с удручающей постоянностью теряешь. Тысяча поздравлений и миллион восторгов. Потому что это, несомненно, особый талант.)
— Ну что, мои милые, Лилике поможет нам дорисовать портрет? — из Ференца, похоже, вышла замечательная и притом счастливая своей ролью нянька. Он просто светится.
— Неть. Лилике поиграет в кубики, — решительно произносит Шаньи.
— Что ты сказал? — Ференц аж подскакивает.
— Повтори, Шаньи, малыш, повтори ещё разок, — тереблю его я.
— Неть? — удивлённо переспрашивает мальчик.
— Что Лилике сейчас будет делать?
— Поиграет в кубики.