— Сосиски с тушёной капустой.
— Тебя с неё не пучит?
— Пол-империи ест тушёную капусту, и ничего, — я передаю сиротке меню.
— Ещё как чего, давно ты в общественном транспорте не ездила, красавица! С утра зайдёшь, и сразу видно, кто тут любит традиционную имперскую кухню. Пахнет совсем не яблочными штруделями. А мне с тобой ещё в лимузине ехать.
— Дай обратно, — не то, чтобы на меня так действовали шуточки ниже пояса, но желание поесть капустки действительно отпало. — Буду салат из креветок, и только попробуй, скажи что-нибудь по этому поводу.
— Ну, и я тогда его. Двойную порцию. И кофе с карамелью.
— Ты нарочно всегда ешь и пьёшь то же, что я?
— Я цыганка, — Катарина пожимает плечами. — Все побежали, и я побежал.
Мне это говорит девчонка с волосами, выкрашенными зелёнкой. Похоже, иронию в ситуации нахожу только я.
Песня настигает меня уже после полдника — в туалете. По крайней мере, когда я выхожу из него, ресторан кажется мне почти совершенно пустым: только чуть различимые, бледные, вытянутые тени сидят и двигаются между столиками. Никаких звуков, только неясная, чуть ощутимая тяга: прочь и вниз. Немного поколебавшись, я кладу возле солонки на нашем столе записку.
«Кристо, спрячь меня в шкаф!»
Я потихоньку написала её ещё до последней ссоры, обдумав заранее, в лимузине по дороге домой — если, не приведи Господь, в ресторане есть невидимый мне наблюдатель, более прямой текст вызовет подозрение, и записку уничтожат. А так — даже если безопасники, прежде, чем отдать Кристо, станут её всячески вертеть и разгадывать, то Катарина успеет увидеть её и передать нужные слова брату. То есть я надеюсь, что сиротке придёт это в голову. И что мой муж вспомнит, о чём я.
Да и вообще до сих пор заинтересован в моей судьбе. Поскольку я, похоже, всерьёз вытянула карту «Риксна», Раздор, с двумя разъярёнными воинами, скрестившими мечи в поединке.
Ладно, в прошлые два раза я тоже думала, что всё. И всё равно наставало утро, когда я просыпалась от того, что он встал с кровати.
По счастью, я вспоминаю об улыбке, когда тяга — где-то на выходе из торгового центра — становится ощутимо сильнее. Ах, как жаль, что нельзя просто скинуть булавки и поддаться! Наслаждение, сопоставимое разве что… с танцем ради танца. Ну, или с тем, что у нас обычно с Кристо было после яростного десятиминутного танго, когда на меня накатывало. Из этого танца чертовски легко перейти к очень похожим движениям в горизонтальном положении. Не сейчас, Лиляна! Не отвлекайся. Иди как можно медленнее, чтобы след не простыл. Ты же хочешь, чтобы он тебя нашёл, ну, если начнёт искать. Надо же было нам рассориться так не вовремя…
Будапешт выглядит не просто населённым призраками — машин, людей и птиц. Даже дома смотрятся по другому под пение сорокопута. На месте многоэтажного гаража — пустырь с непонятными кочками и… кажется, это поваленные надгробия. Две многоэтажки превратились в увитые плющом и диким виноградом скалы — но листья кажутся серыми от пыли, почти без зелени. Краска на стенах в Старом Городе потрескалась и выцвела, а в окнах не видно стёкол, и веет такой чистой жутью, какую я, быть может, испытывала только в детстве, возвращаясь неосвещённой ночной улицей после игр с цыганятами — в каждом провале подъезда чудился маньяк, в каждом подвальном окне — мертвец. Улыбку на лице стягивает, как с мороза. А может, на этот раз и не надо улыбаться? Может, они другую песню поют, пугательную? Нет — когда время от времени у меня темнеет перед глазами, и я обнаруживаю себя уже на другой улице, в другом квартале, улыбка всё ещё на лице. Значит, когда чары добираются до меня, мне хорошо. Ах, снять бы булавки…
Дверь с рунами — Скульд, счастье — посмотрим, на чьей стороне ты сегодня. Ага, лестница и правда винтовая, и перила чуг…
— Как же я это ненавижу, — профыркавшись от воды, жалуюсь я.
— По крайней мере, на сей раз вы обуты и… вот, — фон Адлигарб накидывает мне на плечи шерстяной плед. Я немедленно закутываюсь в него как можно плотнее: ко всему прочему, на мне белая рубашка. Она меня облепила и стала от воды полупрозрачной; только и не хватало, чтобы вампиры разглядели булавки.
— Спасибо. А табуреточки нет?
Довольное выражение сползает с лица фон Адлигарба, сменяясь озадаченным.
— Ну, если хотите, один из моих братьев встанет скамеечкой. А вы присядете ему на спину.
Заманчивое предложение, честно говоря. Но несколько негуманное.
— А если два ваших брата руки скрестят? Как в детстве ребятишки друг друга таскают. Вы же вампиры, вы подолгу не устаёте.
— Да, конечно. Так гораздо изящнее, — прусс делает знак двум «монахам», и уже через пару секунд я с грехом пополам вскарабкиваюсь на не самое удобное из сидений. Но, по крайней мере, всё же сиденье — ноги гудят. Надо было надеть кроссовки, а не ботильоны с каблучком. Расслабилась ты, девочка с улицы Докторской, привыкла к сладкой жизни, пообмякла. Три лишних сантиметра под пяткой отжирают твои ресурсы, забыла?
— Я так полагаю, вы получили и верно поняли наше маленькое послание, — фон Адлигарб складывает худые руки перед грудью, кротко улыбаясь и чуть склонив голову.
— Медальон?
— Да, конечно.
— Суки вы. Меня муж из-за него бросил.
— Мои глубочайшие и искренние извинения. Однако дело не в медальоне. Господин капитан не заметил бы его, если бы ваше невероятное везение не вошло в конфронтацию с магией ожерелья.
Не заметишь тут — проклятый императорский портрет висит у меня прямо между… хм.
— Но скоро всё останется позади. Мы разрушим узы крови, и магия перестанет ломать вашу жизнь. Осталось немного. А сейчас вы в безопасности, и я рад, что вы доверились мне. Вы действительно по своему дороги мне, меня ужасает мысль о вашей смерти. «Волчицам» и так отведено слишком мало времени… Давайте же его сюда.
— А! Сейчас.
Я неловко копошусь под пледом прежде, чем вложить медальон в протянутую фон Адлигарбом руку. Он тут же извлекает локон и разглядывает его с изумлением.
— Что это?
— Ну, я просто попыталась отбить запах. Знаете, мы потому и париками на охоте не пользуемся. Невозможно, когда так близко находятся человеческие волосы, и они не на человеке. В общем, я вымачивала их в кофе, у кофе сильный запах, и получилось недурно. То есть я могла бы использовать чеснок, но я подумала, что вы его в руках будете держать, а чеснок вампиры переносят хуже «волков». Мы-то его каждый день даже едим. Ой, я его сегодня тоже ела! Я не подумала, что от меня пахнуть будет.
Эту ложь, как и все остальные, они не смогут распознать именно из-за запаха чеснока: он перебивает мой собственный.
— Ничего страшного. Ну что же, полагаю, мы можем приступить к ритуалу. Он очень прост, впрочем, я уже рассказывал — фон Адлигарб берёт меня за руку. — Так, браслет на вас. Теперь зажмите локон кончиками пальцев, а я аккуратно протащу браслетик вон, так, чтобы пальцы с прядью прошли по нему, как по туннелю. Готово! Вы свободны!
— И всё? Я могу идти? Я думала, гром громыхнёт или что-то вроде того.
— Нет, дело в том, что…
— Она обманула нас. Это не волосы императора, — резко произносит один из монахов, поднимая над головой коммуникатор. — Покушение провалилось.
— Вы пытались убить Ловаша Батори?!
— Вы притащили чужие волосы? Я же сказал вам…
— Хватит игр, брат Рихард. Девчонка должна умереть.
— Но вы мне обещали! — фон Адлигарб почти что взвизгивает, заступая между мной и парнем с коммуникатором. — Она должна остаться жива!
Не знаю уж, какие аргументы в пользу своей позиции он приготовился принести — я резко выкидываю в стороны руки с ножами — в отличие от столовой, к ужину Батори подают исключительно серебряные приборы, и свистнуть парочку, один за другим, оказалось проще простого. Поддерживающие меня монахи отшатываются, получив порезы; я выворачиваюсь, чтобы приземлиться на ноги; ножи отлетают в стороны, мне нужны свободные руки. Чтобы запустить их в сумочку и брызнуть в стороны мелкими пуговицами.
Приём, к которому равнодушны вампиры. Но не мёртвые жрецы. Добрых два десятка упырей рухает на колени, принимаясь собирать раскатившиеся кружочки из пластмассы и дерева. Я выкидываю ещё пригоршню и, взбежав по лестнице, оборачиваюсь уже с полными горстями серебряных гвоздиков. Такими цыганские щёголи каблуки подбивают.
— Только попробуйте подойти, у меня серебро! — я чуть-чуть наклоняю ладони, демонстрируя, что не блефую. Как я и ожидала, почти все пуговицы уже собраны.
— Вы мне обещали, вы обещали, — как заведённый, повторяет фон Адлигарб, прижимая к груди кулаки с зажатыми пуговками.
— Да заткнитесь, вы, князь без княжества… — Тип с коммуникатором кричит в аппарат:
— Сколько ваших во дворце? Каждый должен напасть на императора столько раз, сколько сможет. Максимально. Если надо, чёрт побери, подожгите дворец! У его сучки почти закончилась удача, ещё немного, и она умрёт. Просто действуйте!
Я чувствую что угодно, но только не прилив мужества. Совершенно точно не его. Где, поцелуй его мавка, мой муж? Я сейчас везунчик или нет? Раньше он всегда появлялся исключительно вовремя — например, когда меня чуть не убил мёртвый жрец в литовском отеле, после того, как я упокоила его приятеля. Или когда я в лесу заблудилась после теракта. Когда меня чуть не загрызла сумасшедшая собака… Всегда.
Кристо, ну где ты?!
Каждая секунда — это нож, втыкаемый в меня; капля крови, покидающая меня; ветка в костёр под моими пятками и искра на эту ветку.
— Фон Адлигарб, какого чёрта вы стоите? Во имя уз крови, вы мне родственник или нет?!
Угадала я или промахнулась, но старик Рихард вскидывает на меня глаза, и они твердеют. Не вижу, куда он девает пуговицы — он просто двигается быстрее, чем я успеваю понять — только замечаю, как его размазывает тенью — блеск — один из брошенных мною ножей входит в висок вампира с коммуникатором, как в разогретое масло, и упырь падает навзничь. Почти сразу. Взглянув в глаза фон Адлигарбу.