– Забери меня, слышишь! – Мой крик разлетелся по саду. С веток посыпался снег, попадая мне за шиворот, но я не чувствовал холода. Я вообще ничего больше не чувствовал.
Кого я обманывал? Даже когда закончится война, ничего уже не станет прежним. И смута эта, скорее всего, добьется своего. Как там Степан говорил, прошло время господ? Мое время прошло уж точно. И ничего не поделать, ничего не поменять. Хоть ложись сейчас здесь и помирай. То-то враги мои порадовались бы. Так ведь и врагов нет! От этой мысли стало вдруг смешно, и я расхохотался, как безумный.
Седой старик посреди замерзшего сада смеялся над чем-то, ведомым только ему. Это было страшно! Я увидел самого себя со стороны. Неужели душа из тела вылетела и смотрит теперь с высоты?
Нет. Вот он я, стою на земле и хохочу. А из глаз льются слезы. И никак их не остановить.
– Дарина! – позвал я. Цыганка – единственная, кто может освободить меня и избавить от мук. – Дарина, черт тебя дери! Где ты?
Никто не отозвался на мой зов. Никто не пришел. Неужели и та, что ненавидела меня даже после смерти, теперь от меня отвернулась? Кто же я такой? Не человек, потому как не чувствую больше ничего. Но ведь и не дух бестелесный, сердце бьется, слышу я его.
Где-то далеко раздался волчий вой, тут же послышались выстрелы и жалобный скулеж.
Кто-то вышел на охоту.
Я тоже когда-то охотился. Давно, еще в прошлой жизни. И почему меня волки тогда не загрызли? Зачем появился этот семинарист. Я ведь не просил спасать меня. Сгинул бы тогда в лесу и никому жизнь не попортил.
А теперь что? Старый, дряхлый, никому не нужный пень.
– Дарина! – еще громче заорал я, но голос сорвался и перешел в хрип. – Ненавижу тебя! Слышишь? Ненавижу! Скоро мы встретимся с тобой в аду и за все посчитаемся!
Цыганка не слышала. Или не хотела слышать. Сад все так же оставался молчаливым к моей боли. Зима развешала тенета вселенской тоски и тишины. Даже выстрелов больше не было слышно и протяжного волчьего воя. Не было ничего, только пустота и одиночество.
Вернувшись в поместье, я поднялся в кабинет. Меня мучило только одно желание – сжечь проклятую цыганскую икону и покончить с этим. Сколько раз призрак являлся и требовал вернуть ему то, что я забрал. Если бы только знать, куда возвращать, я бы отдал. Даже на могилу бы принес, если бы знал, где моя погубительница схоронена.
Как остервенелый, я принялся выбрасывать из шкафа книги, пробираясь туда, где когда-то была спрятана эта деревяшка. Вскоре все книги оказались на полу, но икона как испарилась. Я из последних сил опрокинул шкаф, решив, что она могла завалиться за него, но ничего, кроме пыли и дохлой мыши, невесть как туда попавшей, не нашел.
Неужели сама забрала? Может, потому и не отвечает больше на мой зов? Значит, наконец-то свободен я и можно забыть о годах проклятья?
Я кинулся вниз и, схватив бутылку вина, наполнил до краев бокал. Наверное, я улыбался, не знаю, но по щекам текли крупные слезы. Это были слезы освобождения, слезы радости и облегчения. Только не успел я поднести бокал к губам, как свет вокруг начал меркнуть, а в голове зазвучал голос:
– Я слышала тебя, поручик, только идти на каждый твой зов я не обязана. К тому же зовешь ты только тогда, когда тебе больно, и проклинаешь меня. Вот и сейчас сбылись мои слова. Потерял ты свое ненаглядное имение. С ужасом ждешь, когда явятся поругатели. Только это еще не самое страшное, что ты можешь потерять…
Прежде чем окончательно провалиться в забытье, я увидел размытый силуэт цыганки и расползающееся на полу красное пятно. Кровь.
В беспамятстве я пролежал всю ночь и лишь на утро пришел в себя. Цел! Только голова болит, как с попойки. Не иначе вина вчера перебрал, вот и привиделся сон мутный.
Прислушался к тишине, что поселилась теперь в моем доме навечно. Даже собаки не брехали во дворе. Неужто нет никого? Одного меня все бросили…
Набравшись смелости, я приоткрыл глаза и поморщился. Яркий дневной свет резанул не хуже сабли. Сколько я так пролежал? Нет, долой слабости! Мы еще повоюем!
И тут разглядел у своего лица черные лаковые сапоги…
Евгений Орлов вальяжно расположился в моем любимом кресле. Никогда раньше он не позволял ничего подобного. Знал, что за такое может схлопотать, и не только от меня. А нынче хозяином себя почувствовал, не иначе.
Я хотел подняться, взять его за грудки и выставить вон, но этот трус вынул из-за пазухи черный наган и направил в мою сторону:
– Не дергайся, генерал.
С нашей последней встречи он изменился. На бледном худом лице пробилась жиденькая бородка и теперь торчала клоками, делая его похожим на бродягу. Да и одет он был как бродяга, в длинный, с чужого плеча, кожаный пиджак, простые портки из грубой небеленой ткани и рубаху землистого цвета.
Не сводя с меня глаз, он поигрывал пистолетом и улыбался, словно умалишенный. Я счел нужным не шевелиться и ничего не говорить. Зять явно был не в себе.
– Ты не бойся меня, генерал. Вставай. Негоже тебе на полу-то валяться, застудишь еще что-нибудь. – Ухмылка сползла с его лица, и он яростно рявкнул: – Я сказал – встать!
Пришлось подчиниться. Он ведь выстрелит. Не нарочно, а так… от страха. Вон рука как дрожит, того и гляди на спусковой крючок надавит.
– Что, генерал, смотрю, бросили тебя твои прихвостни? – Он осмотрелся по сторонам, будто искал подтверждение словам. И нашел. Им стала все та же тишина. – Так даже лучше. Мараться меньше.
– Что тебе нужно? – Я сохранял спокойствие, но не знал, надолго ли меня хватит. – Соломатина в довольствии отказала?
– О, да ты все тот же дерзкий старикашка. Знаешь, сначала я просто хотел тебя пристрелить как собаку, а потом подумал, что это слишком легко для тебя. Сколько лет я потерял с твоей потаскухой-дочерью и где мои деньги за этот адский труд?
Я не выдержал. Бросился вперед, а в голове билась только одна мысль – убить!
– Тише, генерал, я ведь сказал, не дергайся. – Орлов вскочил с кресла и нацелил на меня наган. – Твое время еще не подошло! Но можешь сказать, где твои сокровища, и я, так и быть, тебя убью еще до того, как сюда придут мои друзья.
Я вернулся на место. Пришлось сжать кулаки и терпеть.
– Ты наверняка слышал, что челядь подняла бунт, и теперь таким, как ты, осталось недолго. Рано или поздно до тебя доберутся, но я хотел все сделать сам. Точно так же я расправился и с Евдокией Соломатиной. – На этом имени Орлов скорчил зверскую рожу, показывая, насколько ему отвратно даже воспоминание о ней. – Она думала, что может управлять мной. Она ведь обещала, что перепишет сорок процентов своего имущества. Но на деле оказалось, что я без ее ведома и шагу не мог ступить. Приходилось отчитываться за каждую копейку. – Он замолчал и улыбнулся воспоминаниям: – Старуха верещала, как свинья, когда я вспорол ей брюхо. Но до этого я убил ее разлюбезного муженька. Генерал, ты знал, что она до последнего любила этого лысого недомерка?
У меня сжалось сердце. Несмотря на то что я терпеть не мог тещу, она все же была моей родственницей – матерью Софьи и бабушкой Марьюшки.
Не дожидаясь моего ответа, Евгений встал с кресла, прошел к комоду и достал сигару. Сам я не курил, но на всякий случай держал несколько штук. Сигары были дорогие, и я никогда не позволял Евгению трогать их.
– Редкостное дерьмо. – Едва закурив, Орлов закашлялся и, бросив сигару на пол, растер ее носком сапога. – И это ты прятал от меня? Очень скоро я смогу курить такие сигары, которые тебе даже не снились, и пить вино старше своего возраста.
Я слушал его и не верил, что все это происходит со мной.
– Молчишь? Тебе нечего сказать? А последнее желание перед смертью? Что ты хочешь, генерал?
– Очнуться от этого кошмара! – честно признался я.
Орлов вдруг громко рассмеялся и так же неожиданно затих.
– Ты боишься меня, генерал? Не отвечай, вижу, что боишься. У меня же есть наган.
В подтверждение он помахал оружием.
– Может, уже выстрелишь, и дело с концом? – не выдержал я.
Евгений, не ожидая подобной просьбы, замешкался, но лишь на секунду.
– Ну уж нет, так легко ты не отделаешься. Ты скажешь мне, где сокровища, а я покажу тебе кое-что. Для начала вот.
Он вынул из-за пазухи какие-то бумаги и бросил их на маленький столик возле дивана.
– Тебе неинтересно, что там, генерал?
– А почему меня должно интересовать что-то, связанное с тобой?
Евгений поморщился. Он явно ждал совершенно другой реакции.
– Хорошо, я тебе объясню. Это завещание ныне покойной мадам Соломатиной. По нему я становлюсь единоправным наследником всего ее состояния. Это не те жалкие сорок процентов, что она кинула мне, словно подачку, а все, что было у старой грымзы. Это немало, и ты знаешь. Жаль, что придется распрощаться с тем, что находится здесь, в России, но и того, что припрятано в европейских банках, мне хватит на три жизни вперед. Из-за нее я потерял родителей и все, что у нас было.
Я понял, что Орлова понесло. Как можно обвинять совершенно постороннего человека в том, что тот никак не мог совершить? Он точно обезумел. Глаза горят, губы дрожат, и наган в руке пляшет.
– Как тебе это удалось?
– Что именно?
– Получить завещание.
Мне нужно было его разговорить, узнать, что творится за пределами Сухаревки. А в голове билось одно: нужно спасать Марьюшку с ребенком.
– Ты не слушал меня, генерал? Я ведь сказал, что убил ее разлюбезного муженька. Она умоляла не делать этого и подписала все, что я ей приказал. Думала, что после этого я пощажу их, но как же она ошибалась.