Следующий этап: перестройка, плодящиеся как грибы, фирмы и кооперативы. Разрешено всё, что не запрещено. Инициативный народ быстро сообразил, что туалеты – это Эльдорадо, золотое дно, тёплая живая нефть, неиссякаемая скважина!
Впервые я посетила кооперативный туалет в Минводах. Билетики отрывал молодой, атлетического сложения парень. Прямо туалетный Аполлон восседал передо мной.
Его ничуть не смущала прекрасная слышимость из-за хлипких перегородок. С женской и мужской половин отчётливо доносились непристойные физиологические звуки.
Мощный звон (о простите!) тугих струй – диапазон, от нижней до верхней «до». Разнообразные рулады вырывающихся газов. Облегчённое кряхтенье и (простите, простите меня!) смачное шмяканье.
Я, с растерянной блуждающей, дурацкой улыбкой искала мелочь. А Апполон сидел с непроницаемым лицом. Для него не существовало женщин и мужчин. Мы были средний род, источник прибыли, денег. А деньги не пахнут.
Ещё помню мобильный биотуалет в московском парке. Там работали две улыбающиеся прехорошенькие китаянки со смоляными каре. Тогда эти причёски только входили в моду.
Сестра толкнула меня в бок и сказала: «Вот как тебе надо стричься. А то ходишь, как не знаю кто…»
В крошечном переносном туалете присутствовало всё необходимое. Зеркало, отрывное бумажное полотенце, ароматизированная тройная туалетная бумага, на ощупь как пух. Одноразовые мягкие накладки на ободки, никелированная коробочка с жидким душистым мылом. На полочке теснились освежители воздуха разных сортов.
Сестра толкнула меня в бок и сказала: «Жить бы здесь осталась».
Постепенно кооператоры сменили названия на ЧП и ИП. Обвыклись, присмотрелись. Убедились, что контролирующих организаций на горизонте не видно («Хватит кошмарить бизнес»). Что клиенты бессловесны, безропотны и терпеливы. И если за неухоженные, загаженные «тубзики» народ готов платить те же деньги, что и за чистые туалеты – зачем их мыть?!
Но это экскурс в прошлое. А мне-то надо писать репортаж о состоянии сегодняшних общественных туалетов.
Для чистоты эксперимента, с утра я выпила три чашки кофе. И уже к обеду нетерпеливо переминалась, пританцовывала и мурлыкала под нос:
Хорошо быть кисою,
Хорошо – собакою.
Где хочу – пописаю,
Где хочу – покакаю.
Тщетно я искала взглядом «нужный чулан». Ну, правда: очень, очень мне в данную минуту нужный! Город глухо и немо, стоически держал оборону от таких «гадёнышей», как я.
Меткое определение «гадёнышей» – мне и мне подобным – дала санитарка из центральной районной больницы.
Ибо куда в первую очередь обращают взоры и направляют стопы страждущие, болящие и нуждающиеся в утешении и облегчении? Конечно, к милосердным людям в белых халатах, готовым протянуть руку помощи, давшим клятву Гиппократа.
На первом больничном этаже на дверях туалета висела исчерпывающая табличка «Ремонт. Унитаз течёт».
На втором не стали опускаться до объяснения причин, а просто закрыли – и всё. В надежде, что мало кто из немощных больных вскарабкается на третий этаж.
Тех, кто, хватаясь за перила и задыхаясь, взбирался, ждала санитарка. Она хищно нарезала вокруг туалета акульи круги, стараясь не удаляться дальше трёх метров. И всё будто находила какое-то заделье.
То деловито переносила стопки каких-то полотенец. То поливала поблизости чахлый, умирающий от избытка воды гибискус в кастрюле. То бдительно садилась на стульчике рядом, держа между широко расставленных ног швабру, как чеченец – автомат Калашникова.
Едва появлялся робкий «гадёныш» и пыталась проникнуть в неприкосновенное помещение, посягнуть на святое святых – уборщица хватала швабру и устремлялась вслед. Она бешено гремела ведром под раковиной и орала, перекрикивая шум воды:
– Что вам больница – отхожее место?! Сюда люди лечиться приходят, а не гадить! Мне за ваше гамно деньги не платят! Вот уволюсь, ей Богу, уволюсь, хоть все в дерьме потоните! (Это уже в адрес администрации, которая не слышала).
Когда жертва, в ужасе натягивая штанишки и писаясь на ходу прямо в них, уносилась прочь – Церберша удовлетворённо садилась на стульчик. И кивала мне, сообщнице и свидетельнице происшедшего:
– Вот же засранцы. И откуда в людях столько дерьма? И гадят и гадят, и гадят и гадят. Гадёныши. Ишь, приспособились. Нашли себе отхожее место.
Иногда санитарку вызывали, и она очень нехотя, оглядываясь, покидала пост. В ней бурлила классовая пролетарская ненависть. Ей было больно видеть, как «гадёныши» метят её территорию.
Впрочем, она быстро возвращалась. Тревожно вглядывалась: не было ли подлых поползновений в её отсутствие? Она грозно кружила вокруг туалета, как матка вокруг гнезда.
Зачем, зачем она это делала, задавала я себе вопрос. И нашла, наконец, ответ: как мазохист, она давила на своё больное место, снова и снова причиняя себе сладкое страдание. Она уже не могла жить без этого.
Отними у неё туалет – и исчез бы смысл жизни, который расцвечивал и наполнял её скудную событиями жизнь. Она уже не могла по-другому существовать, не представляла свою жизнь без противостояния. И вся-то наша жизнь есть борьба.
Следующей точкой был кулинарный магазин. Сеть этих сдобных, ароматных, кружевных магазинчиков недавно окутала весь город. Каждый открылся с жёстким условием: чтобы проект непременно предусматривал туалет с раковиной и сушилкой.
Помню, я с восторгом писала уехавшей в Америку подруге: «И к нам пришла цивилизация!». Но не успели нарадоваться мамочки, что их малышам есть, где сполоснуть ручки и поменять подгузники…
Увы. Лишь раз гостеприимная девочка-продавщица сказала мне: «Да, да, пожалуйста».
Туалет был как игрушечка. Правда, местные остроумцы уже нацарапали на розовой панели оптимистическую цитату:
Как хорошо, что дырочку для клизмы
Имеют все живые организмы!
Но это был единственный раз.
Во всех остальных кулинарных магазинах входы в туалеты были тщательно замаскированы, забросаны и заложены коробками и ящиками. Или просто задвинуты мусорной урной или столиком. На просьбу убрать баррикады, продавец кивала на залежи и резонно спрашивала: «А это куда девать? Видите ведь, не повернуться».
Уже спустя месяц я прочитала в газетах Великую Новость из Государственной Думы. Что депутаты отодвинули все важные-преважные дела. И чуть ли не за одну ночь сверхсрочно приняли актуальнейший, архиважный, мировой значимости закон, без которого страна просто дышать не может. Да, да об отмене туалетов в кулинариях! Видать, мощное кулинарное лобби заседает в Думе.
«Эх, эту бы прыть и оперативность да в мирных целях!». Я уже не одну пару башмаков стоптала, не одну железную ручку сломала, не один диктофон запорола, ходя по кабинетам, крича и бия тревогу на тему утилизации ядовитых ламп и градусников. Но этот эпохальный, в прямом смысле закон Жизни и Смерти, депутаты не могут принять десятки лет. Видать, мощное «ртутное» лобби тоже не зря протирает в Думе штаны.
Ну ладно, снова отвлеклась. Редактор эти лирические отступления безжалостно потом вычеркнет.
Город затянула сеть супермаркетов. В двух появились туалеты, аж трёх видов! Женский, мужской и для инвалидов! Правда, два последних тут же закрылись на ремонт – пожизненно.
Мужчины справедливо расценили данный факт как ущемление прав по гендерному типу. Поэтому в женском туалете через тонкий пластик, в двадцати сантиметрах от тебя, справляют нужду мужики.
То ли это высший расцвет равноправия, о котором мечтают европейские феминистки. То ли под крышей гипермаркета открылся легальный притон для вуайеристов и эксаудиристов…
А на автовокзале в туалетном «предбаннике» оживлённо стрекотали две моложавые пенсионерки. Из кабинок периодически выскакивали посетительницы с безумно вытаращенными, слезящимися глазами, задыхаясь, зажимая носы.
Крепким пенсионеркам в голову не приходило взять швабры, вёдра с водой и хлорку. Зато они исправно брали по 25 рублей за этот увлекательный и опасный аттракцион. Я бы зазывно назвала его: «Сколько ты можешь выдержать в газовой камере?» Или: «Тренажёр для начинающих токсикоманов».
Да, при этом пенсионерки забывали выдавать кассовый чек и клали деньги в карман.
Моё возмущение было писком вопиющего в пустыне. Пенсионерки переглянулись и, как в лучшие советские годы, грубо меня послали. А если мне не нравится, мол, иди и опростайся в кустиках.
Что ж, история сделал виток и вернулась в махровые советские годы, но уже в виде уродца-гибрида. Произошло сращение социалистического хамства с пофигизмом – и капиталистической алчности (двадцать пять рублей за возможность насладиться миазмами и лужами на полу).
Так, потерпите ещё совсем чуток. Остался гипермаркет в новом районе. Говорят, там не туалет – а лабиринт и какие-то навороченные супер-пупер светильники.
У входа в ретираду возвышалась архитектурная группа из троих моложавых мускулистых мужчин в красивой униформе. Они откровенно скучали и попинывали продуктовые корзинки на колёсиках.
– Дама, вы куда? – лениво вопросил один. – Вы в магазин – или так, мимо проходили? У нас гальюн только для покупателей.
Я не удостоила туалетных апостолов ни взглядом, ни словом.
Светодиодные светильники реагировали на движения, пожалуй, даже слишком чутко. Он, то вспыхивали, то гасли, так что я едва на ощупь нашла кабинку в сложных лабиринтах.
В потёмках треснулась и набила шишку о коробку воздушного полотенца. Оттуда вырвалось обжигающее ЗмейГорынычево дыхание: оно вздыбило, своротило набок и напрочь испортило мою свежую укладку.
– У вас в туалете лампочки нужно поменять, – сказала я трём могучим катальщикам проволочных корзинок.
Пока гуляла по торговому залу, пока набирала продукты, пока расплачивалась на кассе… Выходя, кинула взгляд на туалет. Он был на замке!