По мнению большинства, княжна не была хороша собой и даже скорее дурна: тяжёлая походка, отсутствие грации и лёгкости, некая неуклюжесть, но в эту минуту её пылающие щёки и сверкание глаз придали ей такое очарование, что соседка с восхищением засмотрелась на неё.
– Да, Юлия, чтобы у вас не было времени грустить, прочтите роман Руссо «Юлия», и по приезде мы обсудим его. В нём столько близких нам размышлений, и если бы я не знала, что автор уже на небесах, то подумала бы: он словно присутствовал на наших беседах.
– Спасибо, княжна. Уж не о моей ли печальной участи повествует это описание?
– Нет-нет, милая, – поняв шутку своей соседки и зная, что она по неопытности выскочила замуж, но не любит своего мужа, сказала княжна.
– Я с большим интересом прочла его «Исповедь» и тоже нашла там много своего.
В комнату постучался казачок и доложил, что князь Волконский дожидается дочь в саду. Она не заставила себя ждать, тем более что стояло такое ясное утро, и только пчёлы радовались теплу, перелетая с цветка на цветок. Мари знала, что папенька о чём-то хотел поговорить с ней. Настроение у него было хорошее, он даже направился в своей купальне, но, увидев спешившую к нему экономку, остановился. Она сообщила, что у горничной Груши начались схватки и она так плачет, что не хватает сил её успокоить.
– Так позови немедленно Матрёну и пошлите за эскулапом.
– Всё это сделано, ваше сиятельство, но она очень хочет побеседовать с вами.
Князь вспомнил предсказание местного фельдшера Петра Павловича, что Груше нежелательно рожать и необходимо освободиться от плода. В имении ни для кого не было секретом, что ежегодно та или иная крепостная девка рожала от князя ребёнка, которого немедленно отправляли в приют. Груша на втором месяце беременности начала болеть. Князь посчитал, что девка она крепкая и ничего плохого с ней не произойдёт. К Груше он особенно был привязан и, узнав о схватках, направился к ней.
Увидев князя, Аграфена взяла его руку и поцеловала:
– Спасибо вам, князь, за ласку. Ежели Бог примет меня, не бросайте дитё.
– Лежи, лежи, Груша, всё сделаю как положено. «Может, я зря не прислушался к совету эскулапа?» – подумал он мельком, гладя её по голове.
– Мужайся, ты должна выдержать, всё будет хорошо.
Роженица снова застонала. Вошли Матрёна вместе с эскулапом, и князь направился к себе. Он не ожидал от себя такого афронта, но говорить о своих переживаниях не думал, считая это блажью.
«Может, правда оставить ребёнка в имении? – думал он о просьбе Аграфены. – Но пойди на уступки одной – тогда и другие начнут просить за своих маленьких. Не дело! Установленный порядок не должен нарушаться!» С вечера он так и не ложился. Только под утро, узнав, что Груша разродилась мёртвым ребёнком и, как сказал Пётр Павлович, ей необходим полный покой, уснул. На следующий день он вместе с дочерью отбыл в Петербург.
В Петербурге
Княжна Мария просто не узнавала себя. В душе её царил праздник, а главное – желание как можно больше увидеть и узнать. Даже замечание княгини Юсуповой, что необходимо больше внимания уделять своему туалету, не обескуражило её.
– Вы же, княжна, на выданье. Не забывайте, что здесь к вам присматриваются молодые люди, и очень важно, как вы одеты. Неслучайно говорят: по одёжке встречают!
«Вы правы, – думала княжна про себя, – но сколько дурнушку ни наряжай, она всё равно будет таковой, поэтому лучше всего быть такой, какая я есть! Что же сделаешь, если Всевышний не дал мне грации и обделил красотой? Поэтому лучше быть самой собой». Взглянув на часы, заметила, что до выхода ещё есть время, и решила кое-что записать для памяти. Вчера она снова была в Эрмитаже и не преминула ещё раз подняться по главной Иорданской лестнице, разделённой на два торжественных марша. Первые ступеньки находились в затемнённом пространстве, но через несколько шагов вдруг во всю ширь раскрывалась огромная раззолочённая зала, пронизанная потоком света и блеском зеркал, с изумительным плафоном потолка, выполненным художником Фонтебассо. Покорил её и тронный зал со сдвоенными строгими коринфскими колоннами. Залюбовалась Волконская картиной Рембрандта «Возвращение блудного сына» и долго не могла оторваться от этого полотна.
«Между картинами, – быстро писала она по-русски, – которые особливо поразили меня, замечу я “Святое семейство”. Сия картина представляет Богородицу, держащую на руках Христа. Младенец прелестен, осанка Богородицы чрезвычайно благородна, а лицо Иоанна, стоящего перед ними на коленях, живо изображает пламенное усердие…»
– Неужели вы ещё спите, княжна? На улице с утра тепло, и мы после завтрака едем кататься на шлюпках на Крестовский остров, – сообщила княгиня Екатерина.
– Я давно уже проснулась, просто кое-что решила записать для себя.
С первого дня княжна Мария сошлась во взглядах с княгиней Катериной, да и дети в ней признали своеобразную подружку и с удовольствием играли с ней.
– Представляете, княгиня, – проговорила Мари, – я два дни провела в Эрмитаже, а осмотреть всё так и не смогла.
– Неудивительно, милая Мари, там и недели не хватит, чтобы всё подробно осмотреть!
– Я бы посоветовала вам, княгиня, показать своим детям в Эрмитаже золотого павлина, который удивительно распускает хвост.
– Да-да, помню, мне он тоже очень понравился.
Княжна Мария заметила, с какой любовью и вниманием княгиня Екатерина относится к своим детям и каждую минуту посвящает им. Неслучайно она сказала, что воспитание детей – одна из важнейших её задач. Многие ошибочно считают, что дело женщины – родить, а бонны и гувернёры воспитают. Но воспитанием с первого часа появления на свет должна заниматься мать!
– Сколько я прочла книг о воспитании детей, – продолжала взволнованно говорить Кити, – и поняла, что самый сложный и нежнейший инструмент – это душа ребёнка, и для каждого из них нужен особливый план, материнский опыт, разумеется, при разумной строгости и терпении.
– Вы правы, дорогая Кити, меня недавно поразила мысль Канта о том, что, растя детей, надо помнить: мы воспитываем их в лучшем состоянии человеческого рода, то есть в иных, лучших, условиях жизни. Разве не прекрасно, что, воспитывая детей для будущего, мы как бы улучшаем будущее устройство мира?
Высказав эту мысль, княжна Мария несколько сконфузилась, подумав, правильно ли её поняла Кити. Она редко кому открывала душу, боясь нарваться не только на непонимание, но и на смех, а это самое печальное. Но Кити слушала её с вниманием и, поддержав взглядом, воскликнула:
– Именно этого, Мари, почему-то многие не понимают и не придают должного значения! Сколь часто приходится наблюдать, как большинство родителей насаждают в своих детях тщеславие. Я ни за что не желаю, чтобы моя дочь Варвара в детском возрасте блистала в свете, особливо в танцах, поскольку сие слишком льстит самолюбию девицы. Меня саму воспитывали с тем намерением, чтобы блистать, и я очень хорошо танцевала, а похвалы пагубно действуют на неокрепшую детскую душу.
«Как же хорошо мы понимаем друг друга», – с радостью подумала княжна Мария, смотря в прекрасное лицо княгини Екатерины и сознавая в душе, что Бог не дал ей даже сотой доли этой грации и красоты. Екатерина же, словно читая её мысли и понимая душевные переживания собеседницы, в душе попросила Всевышнего, чтобы он дал ей счастья. «Почему бы, – продолжала думать она про себя, – такой нежной и возвышенной девице, как Мари, не иметь свою семью? Разве она не достойна этого? Я уверена, что она сможет воспитать хороших детей».
– Мари, вы ещё молоды, и всё у вас будет хорошо! Если я не ошибаюсь, вы были обручены с моим кузеном Михаилом Голицыным?
– Да.
– Высокой души и мужества был человек! В беседе и в поступках он всегда был вдумчив и основателен. И если принимал решение или давал слово, то можно было быть уверенным, что он его не изменит. Помню, я сама только вышла замуж, хлопот было немало, да и входить в новую семью нелегко. Братья меня встретили хорошо, но Мишель по-отечески меня поздравил, и его братья прислушивались к его мнению и любили его. Помню, когда он возвратился в Петербург из Москвы, несколько дней ходил праздничный. «Екатерина, вы не представляете, какой Мари ещё ребёнок, – рассказывал он мне наедине. – То она играет даму света, а через минуту забудется и заливисто хохочет. Как-то, спрятавшись в гостиной за стору, наблюдает за мной и думает, что я ничего не вижу. Я, разумеется, делаю вид, что как будто один, даже разговариваю сам с собой и нарочно говорю: “Как мила эта юная княжна, хотя пока ещё совсем дитя и ей впору в куклы играть!” “Вот и нет!” – выскочив из-за сторы, воскликнула она и с рыданием убежала к себе».
– Неужели, Кити, он это всем рассказал?
– Только мне под большим секретом, при этом добавил: «Мари не красавица, но душа и помыслы её прекрасны, и я верю, что она будет великолепной женой и подругой!»
У княжны Марии во время беседы потекли слёзы из глаз, и она сидела неподвижно, не пытаясь утереть их или прикрыть лицо руками.
– Это, Кити, одному Богу известно, какой я буду женой, – тихо произнесла она. – Пять лет назад я была ещё глупым ребёнком и даже акт обручения больше приняла за игру, чем за серьёзное действо, в которое я должна вступить. Была горда и полна тщеславия, что мне предложил руку и сердце такой обаятельный и умный князь Мишель Голицын, и только сейчас поняла, что сердце для серьёзных отношений ещё не проснулось. Когда в 1807 году мы узнали, что Мишель погиб под Прейсиш-Эйлау, мне казалось, что я виновата перед ним.
– Не отчаивайтесь, Мари, всё в руках Всевышнего, и мне верится, что у вас всё будет хорошо. – И княгиня Кити обняла её так, что княжна Мари в её лице почувствовала самого дорогого для себя человека.
Вечером в театре давали трагедию Корнеля «Медея», и Волконские были приглашены в ложу княгини Юсуповой. Мари нарядили в платье из розового атласа, которое, по мнению Кити, очень шло ей. Князь Николай Сергеевич вышел в тёмном фраке с белым галстуком, в соответствии с духом и модой. Кити перехватила взгляд княжны Марии и увидела в ней гордость и р