адость за отца. Сидя в карете, даже придумала небольшой стих: «Из орлиной стаи дольной сокол, в той стае не бесславный… Живой, проворный, говорливый. Но вспыльчивый, самолюбивый».
Изучая афишу, княжна узнала, что в спектакле занята знаменитая французская актриса мадемуазель Жорж.
– Она необыкновенно толста, – говорили одни.
– Глядя на её лицо, не замечаешь её толщины, – возражали другие.
– Когда наблюдаешь её игру – игру гениальной актрисы, тебя самого бросает в дрожь, – вторили третьи.
Находясь в ложе, князь Волконский увидел, как князь Нарышкин что-то говорил императору Александру I и в то же время пытался смахнуть с его платья невидимую пылинку. Николай Сергеевич выразительно хмыкнул и, обернувшись к дочери, с присущей ему иронией произнёс:
– Здесь, право, можно на подмостки не смотреть, мои крестьяне имеют больше собственного достоинства, чем некоторые князья. А это ли не противно!
В зале погас свет, и спектакль начался. Пьеса захватила княжну, и она, поддавшись обаянию талантливой игры актрисы, смотрела и следила за каждым её жестом. Взглянув на сидящую рядом княгиню Юсупову, поняла, что и эта чопорная утончённая великосветская львица тоже с восхищением наблюдает за игрой француженки.
«Боже мой, как тяжело жить в Петербурге, где надо таить свои истинные мысли и чувства и постоянно разыгрывать ту или иную ролю! Это изнуряет и убивает нравственные чувства».
Спектакль снова привлёк внимание Марии, и она даже в антракте сидела погружённая в себя и с нетерпением ожидала его продолжения.
Увидев прогуливающегося в партере графа Строганова с своим пасынком архитектором Воронихиным, княгиня Юсупова желчно заметила:
– Не понимаю, как, имея в своём распоряжении Кваренги и Камерона, граф доверил строить Казанский собор бывшему холопу. И что мы видим? Приметное подражание церкви Святого Петра в Риме.
– Вы заблуждаетесь, Татьяна Васильевна, – тихо проговорила Волконская. – Собор ещё в лесах, но множество людей с восхищением смотрят на сие строение, и обратите внимание на великолепную колоннаду, которая украшает вход в храм, как установлено всеми канонами культовой архитектуры. А Невский проспект станет ещё изящнее и краше!
Княгиня Юсупова, не ожидая подобного ответа от Волконской, опешила и, пристально посмотрев на неё и опустив глаза, ничего не сказала, но, тут же обретя свою величественную позу, заметила:
– Однако перерыв закончился.
Княжна Мария упивалась Санкт-Петербургом, стараясь не пропустить ни единого дня, чтобы куда-нибудь не съездить. Однажды она с батюшкою посетила шпалерную фабрику.
– Вы не представляете, Кити, – возвратившись домой, с возбуждением говорила княжна, – работы, показанные нам, просто удивительны: превосходная картина «Возведение на престол Романова», немало оригиналов из Эрмитажа. «Свидание Дария и Александра», «Падение Фаэтона» и многие другие. Сколько терпения, усидчивости и мастерства у вышивальщиц.
Гуляя по Невскому проспекту, княжна Мария зашла в книжную лавку Смирдина. Рассматривая последние новинки, она обратила внимание на небольшую книжицу «Жизнь Самуила Ричардсона», знаменитого по своим сочинениям английского писателя, с приобщением похвального ему слова, писанного г-ном Дидеротом. Не одну ночь с упоением и восторгом читала она его произведения. Особенно её поразили романы «Кларисса» и «Памела». Сколько восторга испытала и слёз пролила она, читая и перечитывая их! Возвратившись домой, она рассказала о них Кити, и та, засмеявшись, достала со своей полки эти книги. Княжне было радостно, она заметила, что романы побывали не в одних руках, их читали и перечитывали.
– Вы помните, княжна, когда главный герой покупает замок и, шагая по пустым комнатам, вдруг видит комод? Открывает его и находит разбросанные в беспорядке письма Клариссы и Памелы. Тут же начинает читать их, садится на пол, разбирает их и затем пытается привести в порядок, по нумерам, и какую испытывает досаду, не найдя нескольких листков, и проклинает того, кто выкинул их.
– Меня, Кити, тоже заинтересовали эти письма, и я даже сама пыталась сочинить пропущенные листы.
В комнату матери вбежал маленький Мишенька, и она наполнилась детским щебетаньем.
– Вы знаете, тётя Маша, я полюбил вас с первого взгляда!
– И я тебя, ангел мой, люблю.
– А почему вы не хотите с нами жить?
– А разве я сейчас не с вами? – с улыбкой спросила она.
– Да, но мама сказала, что скоро вы уедете в Москву.
Она подхватила его на руки и закружила по комнате:
– Вы не представляете, Катя, как у вас прекрасно, я буквально растворилась в детях. И поняла, что такое счастье. Мне не нужна вся эта чопорность и светская мишура. Именно у вас я ощутила полноту жизни и, буду ли я когда-нибудь так счастлива, не ведаю! – с грустью произнесла Мари.
– Конечно, Машенька, будете! – с уверенностью проговорила Катя.
В последнюю ночь перед отъездом из Петербурга княжна Мария долго не могла уснуть. Ей было жалко расставаться с Катериной и её детьми. Особенно с Мишенькой, который за это время так привязался к ней и порой неохотно отпускал в город. Княжна и сама испытывала такой восторг, общаясь с ним, и ей начинало казаться, будто это её ребёнок. Он любил сидеть у неё на коленях и внимательно слушал её сказки, которые она рассказывала ему. Он даже несколько раз просил маман, чтобы его укладывала спать не няня, а княжна Мария.
– Маман, а мы скоро поедем в Москву?
– Летом, – коротко ответила Кити.
Она была на два года моложе княжны и уже имела четверых детей. Дети постоянно общались с матерью. «Неужели мне эту радость не дано будет испытать?» – с горечью думала Мария. Ей вспомнилось, как перед отъездом из Ясной Поляны соседка Анна пожелала ей найти человека, который бы попросил её руки. Мария узнала, что княгиня Горчакова обратилась к князю Волконскому, желая рекомендовать ему для знакомства с княжной молодого человека, но он заявил, что ей ещё не время думать о замужестве, и, тут же поняв, что не прав, произнёс: «Меня это не касается. Пусть сама решает!»
Разумеется, никакого предложения княжне Марии не последовало. Сама она в замужестве ничего плохого не видела, только считала, что супруг должен её уважать и быть ей настоящим другом. Иного она не мыслила. Но случится ли это и как скоро? Этого она не знала, и от сих мыслей ей становилось тяжело.
Из дневной записи Волконской
1810 года, июня 18-го дня, выехала я с батюшкой из Москвы с сердцем, исполненным радости, но с тощим кошельком, в котором было только четыре руб ли, и эта сумма должна была довести меня до Петербурга! Проехавши три версты, увидели мы Петровский дворец. Сие средственное готическое строение сделало во мне более впечатления, нежели великолепнейшее здание в новом вкусе, ибо мне пришло на мысль, что тут останавливалась Екатерина Вторая, тут она отдыхала, возвращаясь от путешествия, которое предпринимала для пользы своих подданных.
Проехавши ещё несколько вёрст, обратила внимание на красный лес; печальные сосны сначала бросаются в глаза по новости своего вида, но единообразность их скоро наводит скуку. Какое различие между сими лесами и нашими! Здесь всё пусто, мёртво; не слышно пения птиц, оттого что сии деревья обнажены почти до вершины. В деревнях, которые мы проезжали, все избы покрыты тёсом, и чистота их показывает хорошее состояние жителей.
Мы остановились кормить лошадей в селе Чашникове, принадлежащем Спечинскому, тридцать девять вёрст от Москвы; тут мы пообедали; а потом проехали ещё тридцать три версты до деревни Давыдки, принадлежащей дядюшке, князю Александру Сергеичу, где нам очень обрадовались. Мы провели вечер приятно, ездили гулять, дабы осмотреть тамошние места; сия деревня прекрасна; со всех сторон открываются прелестные виды; в лесу есть натуральные гулянья, которые, кажется, будто сделаны искусством. Сестра, княжна Варвара, показывала мне свои занятия: у неё восемь девок, которые прекрасно плетут кружева; она всех их сама учила и смотрит за ними, что показывает её терпение и прилежание, и видно было, как она радовалась, когда любовалась сею работою. Я видела ещё занятие, которым она иногда забавляется: а именно – токарный станок, на коем она точит чашечки, подсвечники и тому подобные безделки. Сие доставляет очень хорошее движение. Потом мы поужинали и легли спать.
В гостях у брата
Барский двор состоял из надворных построек: конюшен, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном. Перед домом был большой цветник. На всём лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Камердинер князя, узнав знакомую коляску, бросился в дом – доложить о прибывших гостях. Встречать их вышла грациозная дочь князя Варвара Александровна. Она подала руку князю Николаю Сергеевичу, помогая ему вылезти из коляски, и расцеловала свою кузину, княжну Марию.
– Право, не ждал, очень-очень рад, – проговорил князь Александр Сергеевич.
Николай Сергеевич молча, с большим вниманием рассматривал брата. Его поразила произошедшая в нём перемена. Слова были ласковы, и улыбка мелькнула на губах, но потухшему взгляду, несмотря на видимую радость, князь Александр Сергеевич не мог придать весёлого блеска. Он похудел, побледнел и даже как будто стал ниже ростом, а морщинки на лбу и тяжёлые мешки под глазами, выражавшие немалые страдания, говорили о недуге, поселившемся в князе. После долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор сразу не мог установиться. Спрашивали и отвечали коротко: о последних событиях или о своих близких. Та сосредоточенность, на которую обратил внимание князь Николай Сергеевич, была во взгляде брата и теперь выражалась ещё сильнее в улыбке, с которой он слушал.
– Что с вами, дорогой мой?
– Трудно, брат, сказать. Как с Рождества скрутило, так теперь то отпустит, то прихватит. Право, белый свет становится немил.
– А эскулапы?
– Разве, брат, вы не знаете, что доктор помогает только здоровым, а больным – Всевышний. В Его руце судьба каждого из нас. Да что обо мне говорить… Расскажи лучше, что ты построил в своём имении.