ало радостей! Не желаю я больше быть затворницей! Княгиня Трубецкая постоянно посещает Московский университет, где для всех желающих читаются лекции по русской словесности, и меня приглашала».
Теперь её постоянно можно было встретить на лекциях в университете. Её заинтересовали занятия профессора Мерзлякова, которые она слушала с большим вниманием. Но самое интересное начиналось после лекций. Группа молодых людей собиралась в доме у Трубецкого на Покровке и обсуждала услышанное или прочитанное, проводя время в жаркой полемике.
– Господа! – с молодым задором начал говорить, пытаясь вовлечь в активную беседу присутствующих, русоволосый юноша Володя Веневитинов. – Господин Мерзляков, рассказывая о начале и духе древней трагедии, пытается оправдать давно известную истину о том, что тот, кто чувствует, не всегда может отдавать с себе отчёт в своих чувствах.
– А вы, юноша, с этой формулировкой не согласны? – возразил Николай Погодин.
– И да, и нет! Красоты поэзии близки сердцу человеческому и, следственно, легко ему понятны, но, рассуждая о поэзии, необходимо определить достоинства поэта, надобно основать свой приговор на мысли определённой. Как раз эта мысль не господствует в теории господина Мерзлякова.
– А поясней можно? – внимательно слушая юного полемиста, спросила Мария Николаевна.
– Извольте, – польщённый её вопросом, с энтузиазмом продолжал Владимир. – Искры чувств, разбросанных в произведении, часто облечённые прелестью живописного слова, не всегда связаны между собой, не озарены общим взглядом и изобилуют явными противоречиями. Так, трагедия и комедия и другие изящные искусства обязаны своим началом более случаю и обстоятельствам, нежели изобретению человеческому. Нужно ли доказывать неосновательность сего софизма, когда он сам утверждает, что трагедия принадлежит не одним грекам, одному какому-либо народу, а всем народам и всем векам… Поэт, без сомнения, заимствует из природы форму искусства, ибо нет формы вне природы, но и подражательность не могла породить искусств, которые проистекают от избытка чувств и мыслей в человеке и от нравственной его деятельности. Вспомните одну из историй греческой мифологии, когда афинянин Икарий, получивший от бога вина Диониса в дар сосуд с вином, обучил жителей Греции виноделию. Пастухи, отведав вина, опьянели. Люди решили, что их отравили, и убили Икария. Узнав об этом, дочь его Эригона повесилась. Чтобы умилостивить разгневанного Диониса, жители Греции стали ежегодно в честь Икария и его дочери устраивать празднество виноделия. В сем рассказе не заключается ничего особенного; он находится во всех теориях, которые, не объясняя постепенности существенного развития искусств, облекают в забавные сказочки историю их происхождения. А посему ясно, что все рода поэзии неотъемлемо принадлежат человеку как необходимые формы, в которые выливаются его чувства. Поэзия древних пленяет нас как гармоническое соединение многих голосов. Она превосходит новейшую поэзию в совершенстве соразмерностей, но уступает ей в силе стремления и в обширности объёма. Поэзия Гёте, Байрона есть плод глубокой мысли, раздробившийся на всевозможные чувства. Поэзия Гомера есть верная картина разнообразных чувств, сливающихся как бы невольно в мысль полную. Первая, как поток, рвётся к бесконечному; вторая, как ясное озеро, отражает небо, эмблему бесконечного. Всякий век имеет свой отличительный характер, выражающийся во всех умственных произведениях.
– Если я правильно вас поняла, – проговорила Волконская, – именно Гомер открывал в песнях своих великолепный мир со всеми его отношениями к мысли человека.
– Вы правы! Именно в ясной простоте его рассказов и совершенной искренности чувств видно верное созерцание окружающего мира. Их характер духом близок к счастливому времени, в котором мысли и чувства соединялись в одной очаровательной области, заключающей в себе вселенную.
Княжна не стеснялась признаться, что иногда она не всё досконально понимала в спорах молодёжи, наоборот, интерес к этим встречам возрастал, и она всё больше тянулась к серьёзной литературе, пытаясь постигнуть творения Вергилия, Горация, Руссо. Запоем читала «Историю» Карамзина. Как-то, присутствуя на одном из концертов русской музыки, она с радостью узнала, что столь любимая ею песня «Среди долины ровныя» написана профессором Мерзляковым. Достав слова этих стихов, на слух подобрала мелодию и с упоением исполняла её с дома на клавикорде.
Как ни хорошо было в Москве, но с приближением весны княжну Волконскую начинало тянуть в свою Ясную. Парк, пруды и лес, где всё, до каждой травиночки, было знакомо… Она даже замечала, что настроение от этих воспоминаний у неё падало, и ежедневные гости её не радовали, хотя раздражения своего она не выказывала, и только няня, взглянув на неё, говорила:
– Затосковала, матушка, по деревне.
Въезжая в Ясную, княжна не могла оторвать взор от дороги и, увидев дом, поняла, что батюшка её больше не встретит, не ободрит весёлой присказкой, что и здесь теперь надо самой вести хозяйство. Боковым зрением она заметила, что дорожки уже порядочно не расчищены и со дня болезни старого князя строительство второго этажа основного дома так и не сдвинулось с места. Она по привычке прошла на свою половину, где, приведя себя в порядок и немного отдохнув, направилась в кабинет отца. Сколько раз, помолившись, она с трепетом входила в эти двери.
«Как я благодарна тебе, папа, что ты был строг со мной. Как бы ни сложилась моя дальнейшая жизнь, мне никогда не будет скучно, мне не нужны балы и пустые светские удовольствия», – думала она.
Встреча с кузиной
Дочь генерала-поручика князя Александра Сергеевича Волконского, родного брата отца, княгиня Варвара в детстве подолгу жила в доме своего дяди и на протяжении всей жизни поддерживала близкие отношения с его дочерью Марией. Последние два года княгиня Варвара провела в чужестрании. Но, как только возвратилась в Россию, первым делом навестила княжну Марию. Последний раз она у неё была в Москве на поминках, где и поговорить они толком не смогли. Сегодня, несмотря на щекотливое поручение от братьев, она с радостью ехала к княжне.
«А что, собственно, недозволенного совершает кузина? – размышляла она, сидя в карете. – Человек она честный, без рисовки и ложного пафоса. Братьям, видите ли, не нравится, что она разбазаривает своё богатство. А сколько они имений проиграли в карты и раздарили любовницам, они не считают». Подъехав к дому, где жила княжна, вылезла из кареты, и узнавший её швейцар широко распахнул двери и с улыбкой поклонился ей. Снимая с неё шубу, произнёс:
– Княжна Мария Николаевна будет рада видеть вас.
Буфетчик Тихон провёл её по знакомой лестнице через галерею прямо в бывший кабинет старого князя.
– Тихон, туда ли мы идём?
– Здесь княжна разбирает батюшкины бумаги и уже третий день никуда не выезжает.
Варвара Александровна задержалась перед большим напольным зеркалом, внимательно осмотрев себя и заметив, что и она не молодеет, но до сих пор выглядит привлекательной и грациозной. Неслучайно недавно один молодой господин расхаживал павлином, убеждая, что краше и умнее никого нет и он почти готов заслать сватов. Хватит ей одного замужества и кабалы. Всевышний услышал её молитву и забрал к себе ретивого муженька. Больше пока не надобно. Войдя в кабинет, она поцеловала Мари и сразу произнесла, словно беседа их не прерывалась:
– Мари, знайте, что я вас поддерживаю и одобряю и братья вам не указ. Им, видите ли, стыдно за вас. Дай Бог подать, не дай Бог брать, ma bonne. До их чопорных и важных голов никак не может дойти, что князь Михаил Александрович, их двоюродный брат, всей душой любит Марию Гениссьен. Князь Пётр только влюблёнными глазами смотрит на царя Александра Павловича и больше никого не замечает. Заважничал так, что, кажется, готов и спать в мундире. Князь Дмитрий также пропитан ложным пафосом и фразой, и всё ему, как и князю Петру, кажется непристойным и неприличным. Вздор какой-то.
– Что о пустом говорить, милая кузина? Дело решённое, и я его не отменю. Лучше, Варварушка, расскажите, как вы жили в чужестрании.
– Скучно, милая Мари. Хотя некоторые города Италии и Франции оставили неплохое впечатление, но скажу, дорогая, прямо: лучше нашей России-матушки ничего нет!
Княгиня Варвара Александровна давно не встречалась с княжной Марией. Она понимала, что, похоронив батюшку, княжна вдруг как бы лишилась точки опоры и ей сейчас как никогда нужна дружеская поддержка, а не брань и указы родственников. Зная её упрямый характер, Варвара, приехав к сестре, просто расспрашивала её о жизни, о последних днях дядюшки, делая вид, что ей ничего не известно о тех склоках и дрязгах, в которых погрязли её любезные братья.
– Если бы вы знали, Мари, как мне опостылела Франция!
– Что, Париж не хорош?
– В Париже мы были совсем мало, врачи советовали матушке провести зиму в Ницце, а это такая глушь. У нас в деревне намного просторнее и веселее, только и спасалась чтением да гулянием по берегу моря.
– Варварушка, а вы были и в Италии?
– Была-была, – скороговоркой согласилась княгиня. – Меня даже князь Гагарин пригласил на выставку, где наш знаменитый художник Кипренский выставил новую картину «Страдание Спасителя». В ней изображён ангел, в руках его гвозди, коими был прибит Спаситель к кресту. Ангел прижимает гвозди к сердцу и заливается слезами. Видимо, я реалистка. Мне не понравилась мысль художника, ангел не может понять телесной боли, держать гвозди и сострадать Христу. К тому же страдания Спасителя – это для нас, грешных, а не для ангелов. Разве могут ангелы плакать? Плакать – нам, грешникам, а им – только смеяться!
– Я не совсем с вами согласна, Варенька. Неужели гвозди должны нам напоминать одну физическую боль, а не вселенскую мысль об искуплении страданием? Разве ангелы не должны радоваться нашему спасению? Вспомните, как они славословили рождение Христа! Да и зачем лишать ангелов слёз? Если они не будут плакать от радости, то умрут от скуки бессмертия и беспримерного блаженства. Так, милая кузина, оставь им слёзы радости, а нам, грешным, слёзы горести.