– Пока что – в подзорную трубу, но вскоре надеюсь разбить его, и тогда увижу воочию.
– Но он же, говорят, непобедим?
– Вздор! Так считают только истинные трусы, а русский солдат его обязательно победит! И мы это уже доказали. Так что подрастайте, молодой человек, и мы ещё повоюем.
Доезжачие остановились внизу, около опушки, поджидая охотников. Выслушав указания графа Толстого, они разомкнули собак и сели на лошадей.
– Го, го, го! – разнеслось по полю.
Гончие с радостным визгом живо рассыпались, а самые молодые были уже далеко впереди, на бугре. Доезжачий трубил в рог. Николенька даже привстал на стременах, с наслаждением прислушиваясь к новым звукам, от которых сладко замирало сердце. Вдруг он увидел резво вскочившего русака, со всей прыти летевшего в дубняк. Было огромное желание догнать самому, но он сознавал, что конь утонет в снегу.
«Ох, князь Багратион его не видит? Прозевает ведь!» – с замиранием сердца подумал юный граф, глядя на стоящего неподвижно князя Петра. Но Багратион мгновенно вскинул ружьё и выстрелил. Собака принесла первую добычу стремянному, который передал её князю Петру.
– С полем, сударь! – поздравил стремянной, снимая перед ним шапку.
– Спасибо, дружок, – ответил он и поднял русака, показывая его всем и нежно приглаживая шерсть на спинке.
– Смотрите, смотрите! – вскрикнул Николенька, увидев, как из-под самых гончих вновь выскочили зайцы.
Гончие понеслись за ними. Дёрнув резко за поводья, Николенька поскакал за русаками и не заметил очередного рва. Конь резко встал, и молодой граф, не удержавшись в седле, перелетел через голову лошади и оказался в яме. Очнувшись, тут же вскочил, испугавшись, что его больше не возьмут на охоту: «Что обо мне подумает князь Пётр?» Илья Андреевич, соскочив с лошади, подбежал к упавшему сыну и спросил:
– Как ты, мой мальчик, что болит?
– Всё хорошо, папа!
– Надо быть осмотрительным, здесь много коварных оврагов.
В это время гончая Милка уже чуть не схватила русака, но он отсел, повернул и свалился в овраг. И опять Милка чуть его куснула, но он вывернулся и, перескочив через ручей, снова побежал. Князья Пётр и Андрей встретили их дружным огнём, и с зайцами было покончено.
Плечо у Николеньки болело, но вида он не подавал, боясь показаться маленьким и смешным. «Ещё подумают, что я струсил, – подумал отрок. – И не только на охоту не возьмут, но и в армии не окажусь!»
– Зря вы, Илья Андреевич, так переживаете! Когда же ему учиться, как не здесь! Если мы своих детей будем растить недорослями, то и офицерами они будут никчёмными. Вспомните князя Горчакова или себя молодым. Мы же в этом возрасте уже сидели в седле! Только так вырабатывается характер! Разве мы с генералом Горчаковым сумели бы преодолеть весь ужас швейцарского похода, не закалив себя с детства? И я верю, что ваш сын Николай будет настоящим воином, – с улыбкой произнёс Багратион.
– Спасибо вам, князь, на добром слове.
«Им хорошо рассуждать, – подумал граф Толстой, – когда своих детей нет. А у меня в доме один калека, а за второго душа не просто болит, а трепещет!»
На следующем поле удача отвернулась от охотников.
– Ничего удивительного, господа, в брызги редко удаётся взять несколько полей. Мороз был только с утра, и вот-вот всё поплывёт! Право, друзья, пора по домам, – потирая чуть одеревеневшие ноги, отвыкшие от верховой езды, заметил Илья Андреевич.
Когда возвращались домой, Николеньке казалось, что он опозорился перед всеми, и, хотя вида не подавал, в груди давило от случившегося конфуза. Князь Багратион, заметив грусть в его глазах, подъехал и потрепал Николеньку по руке.
– Плечо-то побаливает? – с участием спросил Багратион.
– Чуть-чуть, – прошептал юный охотник.
– Это не считается, до свадьбы всё заживёт!
Юный граф зарделся от похвалы и в порыве радости так дёрнул своего коня, что чуть было снова не вылетел из седла.
Впервые сидя после охоты за общим столом, между Багратионом и Горчаковым, Николенька ещё больше утвердился в желании обязательно стать военным, именно гусаром. Только военное дело – и ничего другого. Он решил пока не говорить об этом с папа, так как знал, что родители против его военной карьеры, тем более что он был уже зачислен на гражданскую службу с чином губернского регистратора в архиве.
В новой семье
Узнав о безобразном поступке отца Татьяны, который, по сути дела, выгнал родную дочь из дома, Николенька был вне себя и допытывался у папеньки, почему он не вызвал Ёргольского на дуэль.
– Во-первых, дружок, он меня не оскорблял и вёл себя очень благопристойно, а во-вторых, одному при скудных доходах содержать такую большую семью трудно. Другое дело, что по отношению к дочерям он повёл себя не по-мужски, а предательски. Нужно было по-человечески всё объяснить им и не захлопывать перед ними двери навсегда. Главное, и ты, и сёстры относитесь к ней как к родному человеку, и всё будет хорошо!
– Я понял, папенька.
Несмотря на то что Татьяна оказалась в незнакомой семье, она стремилась как можно скорее войти в ритм семейной жизни, а главное, никому не показывала своего уныния. Больше всех к ней благоволил Николенька. Именно он знакомил её со своими близкими и дальними родственниками, водил и показывал Москву, и вскоре они стали неразлучными друзьями. Графине Пелагее Николаевне не нравилась эта дружба, которая, по её предсказанию, скоро перешла в пылкую любовь. Как-то даже она в сердцах сказала мужу Илье, что, как бы сын крепко ни любил Татьяну, жениться на ней ему она ни за что не позволит. Илья Андреевич не разделял её мнения, но возражать жене по этому поводу не решился.
Однажды, во время чтения истории про Муция Сцеволу, сестра Полина поинтересовалась:
– А Сцевола – это его фамилия?
– Нет, – ответил Николенька, – звали его Гай Муций, а Сцевола – это «левша».
– Так что, у него правой руки не было? – продолжала допытываться сестра.
– Всё у него было, – продолжал брат. – В древнем мире образовалась Римская республика. Её решили завоевать этруски, у которых было громадное войско. Римляне понимали, что устоять против такой силы не смогут. Тогда римский юноша Гай Муций вызвался пробраться во вражеский лагерь и убить этрусского царя. Переодевшись этрусским воином, он проник в их лагерь. В это время воины получали жалованье, и Гай Муций сумел смешаться с толпой. Он стал высматривать царя, которого в лицо не знал. Приняв за царя человека в пышных одеждах, проводившего раздачу вознаграждения, юноша выхватил меч и нанёс ему смертельный удар. Схваченный и обезоруженный, он понял, что убил не царя. На допросе этрусский царь Порсена пригрозил Гаю Муцию пыткой, а тот, чтобы доказать своё бесстрашие, опустил правую руку в горевший в плошке огонь. Потрясённый несгибаемостью юного римлянина, царь вернул ему меч, который тот принял левой рукой, и отпустил на свободу. С тех пор Гай Муций получил прозвище Сцевола, что значит «левша».
Полина во время чтения этой истории заявила, что никто не решится сделать подобного.
– Я сделаю, – ответила Ёргольская.
– Не сделаешь, – с гадкой усмешкой произнесла Полина и стала разжигать на огне линейку, так что она обуглилась и вся дымилась. – Вот, приложи её к руке!
Ёргольская вытянула белую руку, и Полина прислонила к ней обугленную линейку. Таня нахмурилась, но не отдёрнула руку. Застонала она, только когда линейка вместе с кожей отодралась от руки. На вопрос Николеньки: «Зачем ты это сделала?» – Татьяна сказала, что хотела испытать то, что пережил Муций Сцевола. Присутствующие были потрясены её поступком, а Николенька теперь не отходил от неё ни на шаг.
Коллежский регистратор
Николай с неописуемым восторгом всегда глядел на военных, стремясь рассмотреть ордена или прикоснуться к шпаге. А если кто-нибудь из близких людей разрешал походить со шпагой, то радости его не было предела. А каким восторженным блеском сияли его глаза, когда он присутствовал на параде, где тысячный строй чётко и красиво исполнял различные экзерциции. Громада лошадей и красавцев уланов, на пиках которых крепились маленькие флажки с двумя косицами полковых и эскадронных цветов, то двигалась, то замирала. Подрагивая, звенят орудия, и змеёй ползёт с тяжёлым и упругим звуком артиллерия. Развеваются красивыми полотнищами орлы знамён. Нет людей, а только артиллерия, пехота и конница. И Николай жалел о том, что ещё не дорос, чтобы определиться в полк, но дал себе слово, что обязательно будет офицером.
Сестра Николая, Полина, услышав, что маменька категорически против того, чтобы он ушёл в армию, поинтересовалась у неё, почему она так против этого.
– Как вы, дочь моя, не поймёте? Мы недавно похоронили Илью, и Николенька у меня как свет в окошке!
– А я с Алиной не в счёт?
– Что вы, Полина, чушь говорите?
– Ничего, маменька, не чушь. Вам бы скорей от нас избавиться и замуж выпихнуть!
– Будет вам, Полинушка, – со слезами на глазах произнесла графиня. – Не выдумывайте, вы все мне дороги. Илюшенька, душа моя, послушай, что наша Полинушка придумала: будто бы мы с тобой только Николеньку любим, а их – нет!
– Вздор какой-то! – разволновавшись, вскрикнул старый граф, обнял Полину и жену и, прижав их к себе, стоял словно остолбеневший.
– Но маменька не желает отпускать Николеньку в армию.
– Да ему ещё рано туда определяться, – с твёрдостью произнёс Илья Андреевич. – Он ещё отрок, пусть поучится в архитектурном училище.
А там преподавал Карл Иванович Росси, и вскоре Николай Толстой стал его учеником.
Основная задача Кремлёвской экспедиции заключалась в том, чтобы поддерживать в надлежащем порядке находящиеся на территории Кремля постройки. В 1808 году экспедицией были намечены ремонт Потешного дворца и кремлёвских стен и башен, перестройка Вознесенского кремлёвского монастыря. Для подготовки необходимых специалистов было создано архитектурное училище. В нём изучались черчение, перспектива, рисование, пейзажная живопись, орнамент, фехтование и другие дисциплины.