Наталья Фёдоровна увидела, как обрадовалась таким словам графиня Мария, а та с чувством обняла княгиню Горчакову. И, тут же поднявшись, принесла из своей комнаты тетрадь. Открыв её, тётенька прочитала: «Журнал о поведении Николеньки».
– Это же прекрасно, Мари, пройдут годы, и сам мальчик, и ты будете его с удовольствием листать и вспоминать. Даже сейчас как мне, так, верю, и тебе интересно читать такую запись:
«Февраль. Пятница 26-го (1829 г.). В сей день Николенька сперва напустил на себя блажь за учением, но после поправил сие и постарался. За обедом сидел довольно порядочно, только делал шарики и всякий раз, как наливал себе пить, наливал на тарелку. После обеда, когда приехала Юлия Михайловна, мне было приятно, что он отвечал, когда с ним говорили по-французски. Ввечеру он получил письмо от папеньки и очень обрадовался. Сперва он прочёл его с большим трудом и даже в другой раз всё очень долго останавливался, но в третий раз в гостиной он прочёл его порядочно; я была этому рада, потому что мне бы стыдно было, если б он дурно его прочёл, но тут нет ничего удивительного, что он почти шести лет начинает читать, ибо многие дети пяти лет читают уже хорошо; я сама по пятому году читала хорошо по-русски, а пяти лет – и по-французски; стало быть, нам с Николенькою хвастать нечем. Но Николенька так был доволен собой, что пришёл просить позволения почитать в “Золотом зеркале”; но как я пришла послушать, как он читает, то нашла, что ему совсем не хотелось читать, и он читал очень дурно, и он мне сам признался, что он для того только просил позволения читать, чтобы его похвалили: а это нехорошо, он должен читать для того, чтобы сделать мне удовольствие, и для себя, ибо очень полезно и приятно уметь читать, а не для того, чтобы его хвалили посторонние люди, которые не знают, как часто он дурно учится. Вечер он провёл хорошо и молился как должно».
– Кроме журнала, Наталья Фёдоровна, я отмечаю успехи своего сына в чтении на билетиках, которые постоянно выдаю ему на руки, и ему это очень нравится.
– Вы большая умница, Мари, дерзайте – и обрящете. Я верю в вас.
– Спасибо, тётенька.
Несмотря на то что графиня Мария находилась в положении, она стремилась везде успеть. Каждое утро приходила в детскую пообщаться со своими младшими детьми. Няня и Татьяна рассказывали об их самочувствии, и братья радостно лепетали, встречая её, а она с улыбкой великой радости слушала их. Маленький Лёва, или, как графиня его ласково называла, Бенджамин, просил, чтобы она взяла его на руки. Первоначально Мари так и делала, но потом это стало ей не по силам, и она, держа его за руки, просила походить вместе с ней по комнате. Но иногда Лёва начинал капризничать и требовать, чтобы она взяла его на руки. Няня, понимая состояние графини, пыталась уговорить его, но он продолжал капризничать. Тогда на помощь приходила Ёргольская, и Лёва охотно шёл к ней на руки. Как-то во время одного из занятий с Николенькой Татьяна Александровна заметила, что Мария Николаевна держит книгу заголовком вниз. Она рассказала об этом случае Николаю Ильичу, и тот сразу же вызвал доктора Ивана Михайловича Беера, который, осмотрев и прослушав Мари, сказал, что её состояние в настоящее время удовлетворительное. Иногда графиня жаловалась на лёгкое головокружение, но вскоре всё проходило, и она чувствовала себя нормально. Все домочадцы весело отметили Рождество и встретили 1830 год. Ёргольская уехала к своей старшей сестре в Покровское. 2 марта графиня родила дочь, и все с удовлетворением и восторгом встретили это известие.
Казалось бы, здоровье графини Толстой не вызывало никаких опасений, но в конце июля она внезапно заболела нервной горячкой и, к горькому сожалению всех родственников, поправиться уже не смогла.
Предчувствуя свой уход, она попросила привести к ней детей, желая проститься с ними. Маленький Лёва настолько был поглощён игрой, что идти к матери отказался. Тогда папа, взяв его на руки, понёс в спальню, где лежала Мари, но он с рёвом вырвался и убежал к себе.
Четвёртого августа на сороковом году жизни графиня Мария Николаевна Толстая умерла и была похоронена в родовом склепе на Кочаковском кладбище.
Часть пятаяДетство Толстого
Княгиня Варвара Волконская
– Маман, посмотрите, кто к нам приехал! – радостно воскликнул Николай Ильич, увидев вылезающую из коляски кузину княгиню Варвару Александровну Волконскую.
– Варварушка, душа моя, вы ли это? – подставляя щёку для поцелуя, с напускной строгостью проговорила графиня Пелагея Николаевна. – Уж мы и образ ваш забывать стали, считай, голубушка, года четыре не видались!
– Чуть меньше, моя дорогая тётя, – с улыбкой целуя её, ответила Волконская.
Это была двоюродная сестра покойной Марии Николаевны. Невысокого роста, лет сорока пяти, с движениями, полными грации и достоинства, она с первого взгляда располагала к себе. Из-под белого чепца выбилась прядь русых волос, а из-под соболиных бровей светились добротой и лаской голубые глаза.
– Как вы поживаете, как ваши внучата?
– Растут, слава Богу, и здоровы. Да сейчас вы их встретите. Лучше расскажите, что нового у вас в столице.
– Вас, вероятно, тётушка, последние комеражи[6] интересуют? Так прямо не знаю, с чего и начать…
– А вы без предисловий рассказывайте. Мне, старухе, всё интересно!
– Вы помните, конечно, московского градоначальника графа Ростопчина?
– Фёдора Васильевича? В былые времена мне с ним не раз танцевать приходилось.
– Он женил своего малолетнего петиметра на девице Евдокии Сушковой, в свете её зовут Додо. Красавица: лицо смуглое, глаза карие, волосы каштановые с блеском, словом, вылитая итальянка. Говорят, она любила князя Александра Голицына – и вдруг эта свадьба. Слышала, она стихи пишет!
– Не грусти, матушка, о чужих печалях. Стерпится – слюбится. Смотришь, и она глупые стишки перестанет писать, и муженёк образумится, и заживут душа в душу.
В гостиную вошла Ёргольская вместе с детьми. При виде княжны лицо её осветилось такой лучезарной улыбкой, что без слов было понятно, как она рада видеть свояченицу. Волконская, улыбнувшись, встала навстречу и обняла её.
– Познакомьте же меня с вашими молодыми людьми и юной графиней, – произнесла княгиня, ласково обводя их взглядом.
Дети настороженно смотрели на неё.
– Поцелуйте же руку вашей двоюродной тётушке Варваре, – обращаясь к детям, произнёс папа. – Прошу вас любить её и жаловать.
– Что вы, Николай, любовь, а особенно детскую, надо прежде всего заслужить.
И, поцеловав Машеньку, она ласково потрепала по головам братьев, заверив, что они обязательно подружатся, а через несколько минут Машенька сидела у неё на коленях. Шестилетний Лёва смотрел на гостью во все глаза. Даже когда старшие братья, спросив разрешения у папа, убежали играть в Клины, Лёвушка не ринулся за ними, а стоял около княгини, временами касаясь её руки. Он внимательно слушал разговор взрослых и, дождавшись паузы, глядя в лицо Варваре Александровне, неожиданно спросил:
– А вы помните маман?
– Я её никогда не забуду, – тихо ответила княжна.
– А давайте завтра навестим её в Кочаках.
– Обязательно, мой дорогой!
И вдруг, забыв наставления папа, что он взрослый, Лёва, уткнувшись в подол княгине, горько заплакал. Все, охваченные в эту минуту грустными воспоминаниями, замолчали, а Варвара Александровна, прижав мальчика к себе, ласково гладила его по головке.
– Лёвушка, завтра обязательно пойдём на кладбище и навестим нашу маму, – тихо произнёс папа. – А сейчас я всем предлагаю пойти в сад.
– Вы идите, а я пока посижу здесь, – обиженным тоном произнесла Пелагея Николаевна. – И пришлите ко мне Глашу.
– Хорошо, маман!
– Да-да, тётушка Варвара, – вновь взволнованно проговорил Лёвушка, взяв её за руку, – идёмте в Клины, я провожу вас к маминой беседке, которую для неё построил дедушка, и маман часто проводила там время.
– Николя, что это с ним? Он забыл об этикете, – с раздражением заметила старая графиня.
– Маман, он же ещё совсем ребёнок!
– Да, но Мари ещё меньше, а ведёт себя более пристойно!
А Лёва, крепко взяв княгиню Варвару за руку, вёл её к беседке, причём, увидев в Клинах играющих братьев, обошёл их стороной:
– Тётушка Варвара, расскажите, пожалуйста, какая была моя маман.
– Она, мой мальчик, была необыкновенно ласковая, но к мальчикам относилась серьёзно и желала, чтобы вы выросли сильными, умными и смелыми.
– Я обязательно таким буду, – твёрдо произнёс Лёва.
Подбежав к вышке-беседке, он попросил её подняться наверх, сказав:
– Посмотрите, тётушка, пожалуйста, как отсюда прекрасно видна центральная дорога.
– Ты прав, мой мальчик, мы с ней частенько проводили здесь время и даже однажды видели, как по этой дороге проезжал император Александр Павлович.
К беседке подошли папа с Туанетт и поднялись к ним.
– Смотрите, смотрите, какая красивая карета проезжает, может, и сейчас едет император! – указывая на тракт, воскликнул Лёва.
– Нет, Лёва, это карета нашего градоначальника.
Николай Ильич заметил, что Лёвушка успокоился, и, ласково потрепав его по головке, отослал играть к братьям:
– Вы пообщайтесь, дорогие мои, а я распоряжусь насчёт обеда, да и маменьку надо ублажить. Заметили, как расстроилась графиня, что вы рассказали ей мало комеражей? Так постарайтесь её развлечь!
– Будет исполнено, граф, – с улыбкой произнесла княгиня Варвара.
Дамы вышли в Клины.
– Туанетт, ну а как вы сами живёте? – внимательно заглядывая ей в глаза, спросила Варвара.
– Хорошо!
– Ой ли!
– Нет-нет, право, хорошо. Дети со мной, да и Николя постоянно с нами. Помните, как любила говорить Мари: «Чем больше мы совершенствуем самих себя, тем всё вокруг нас становится прекраснее»? Это стало моим кредо. Живём мы уединённо, гости наезжают редко, ближайшие помещики: Глебов, Языков да Огарёвы.