– И самый лучший друг графа, разумеется, Юлия Михайловна Огарёва, – с иронией заметила княгиня.
– Нет, Варя, он весь в заботах, много ездит по делам: то в Тулу, то по имениям, то в Москву, ведь за всем глаз нужен. Недавно тульский градоначальник прислал своего гонца с приглашением на бал.
– И что?
– Николя отказался, при этом заметил, что «нам не до балов, так как в своём доме весело с детьми и родными, а красоваться я ни перед кем не желаю». Днями он поехал в Тулу и увидал нашего Ерёмку, просящего милостыню. Так прямо в ужас пришёл, расстроился, посадил с собой, вернулся домой, разбранил приказчика и велел взять его в дворню, одеть и давать месячину, чтобы не было нищих из его крепостных. «Если крестьянин нищ и голоден, – заметил он тогда в сердцах, – то ни на меня, ни на себя не сработает». Поэтому, Варюшенька, очень радостно дома слышать его заливистый смех: то маменьку свою забавляет, то с детьми резвится.
– Ну а предложения он вам не сделал? – обернувшись и смотря пристально в глаза Татьяны Александровны, спросила княжна.
– Что вы, Варюшенька, ни к чему это: мы уже немолоды, поздно, – ответила тихо Татьяна и медленно пошла вперёд.
– А вы, сударыня, меня не обманете. Всё любите его и храните это в себе, и тут я никак не могу согласиться с вами. Знаю, что вам пора решиться выйти замуж за графа, и считаю, что даже Мари вас бы не осудила, если бы вы соединились с ним, да и дети без вас как цыплята без наседки. – Татьяна пыталась возразить, но княжна продолжала: – Я понимаю, что вы не желаете сковывать его свободу и старая графиня, простите за прямоту, привыкла видеть вас не в роли жены своего сына, а, скорее, в роли гувернантки своих внуков. Но жизнь есть жизнь! А не приведи Бог, завтра с графом что-либо случится, и дети останутся сиротами. Не знаю, как его сестра Александра, а Полина Юшкова камень на вас за пазухой давно держит. Кто-кто, а она хорошо помнит, как её Володенька Юшков в молодости ухаживал за вами и делал вам предложение. Она не посмотрит, что вы всю душу и сердце отдаёте детям, и при первой возможности заберёт их у вас.
– Бог с вами, Варварушка, я умоляю вас, не сгущайте краски. Вы же сами видите, что всё у нас хорошо.
– Простите, Танюша, вижу, что вы вся в грёзах, а я о реальной жизни говорю и прошу вас на досуге серьёзно об этом подумать!
К пруду вместе с графом спускались дети, и, увидев их, дамы пошли им навстречу.
– Вы совсем бросили нас, любезные дамы, – скорчив обиженную гримасу, плаксивым голосом произнёс Николай Ильич. – А время уже обеденное. Маменька заждалась вас, княжна, изнывая от тоски и любопытства, и не знает, кого в нашей столице окрестили и похоронили и кто стал новым фаворитом государя. Подумайте, кузина, серьёзно и смотрите не перепутайте, а то бабушка сама спать не ляжет и вам не позволит.
– Не переживайте, дорогой кузен, уж что-что, а комеражей я ей расскажу столько, что обсуждать их ей надолго хватит.
– А вон и наш Фока топает объявлять, что кушанье поставлено. – И, копируя его походку и голос, граф изобразил его, и все, рассмеявшись, направились в столовую.
В столовой
В столовой первоначально стояла торжественная тишина, присущая началу обеда, и слышно было только позвякивание ложек, ножей и вилок. И только утолив первый голод, присутствующие начали перекидываться шутками, и разговор разгорелся в полную силу. Бабушка была всё ещё недовольна тем, что гостья сразу же не удовлетворила её любопытства. А Варвара Александровна, поняв, что светские сплетни в присутствии детей сообщать не следует, повела речь о картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи», которая была выставлена в Эрмитаже в Петербурге и произвела на неё сильное впечатление.
– О картине немало было толков и в Москве. Даже скажу больше, как-то графини Трубецкие познакомили меня с Брюлловым, но полотна я его не видел, – произнёс Николай Ильич.
– Картина повествует о величайшем извержении знаменитого вулкана Везувия и гибели города Помпеи, произошедшей в Италии в первом веке.
– Так это было на самом деле? – спросила старая графиня.
– Представьте, Пелагея Николаевна, небо заволочено густыми клубами дыма и огня так, что дневной свет ниоткуда не проникает. Сверкают молнии, рушатся дома, люди в страхе за этим наблюдают. Художник изображает великие поступки. Мать закрывает собой ребёнка, дети несут старика отца, и всё это на фоне ужаса, вызванного крушением города.
– И никто не спасся? – шёпотом, с широко раскрытыми глазами спросил Лёва.
– Нет, – ответил папа.
– Кстати, – продолжала княгиня Варвара, – не все картину встретили с восторгом, некоторые её осуждали. Так, писатель Гнедич считает, что шедевр Брюллова не выдерживает никакой критики с точки зрения правдивой композиции и походит скорее на фреску в театральном фойе, чем на истинно художественное произведение, изображающее стихийное бедствие.
– Врёт, что ли? – заметила старая графиня.
– Нет, что изображено художником, – продолжала княгиня Варвара Александровна, – далеко от той страшной картины, которую описывает древнеримский писатель Плиний, указывая на то обстоятельство, что всё вокруг тонуло во мраке и сыпался такой густой пепел, что надо было беспрерывно его стряхивать, для того чтобы не быть навсегда засыпанным. Но, независимо от различных точек зрения, от полотна не оторваться. К нему хочется возвращаться вновь и вновь. Рассказывают, что император Николай Павлович постоянно приходит в Эрмитаж и по часу просиживает перед картиной.
– И правда, папа, что никто не остался жив? – спросил Серёжа.
– Большинство жителей города погибло, но, может, кто и остался в живых, трудно сказать.
А Лёвочка вместе с сестрой Машей залезли под стол и, сидя там, горько плакали.
Первое испытание
С утра дом был полон запахов и звуков. Одним из любимых развлечений Лёвочки было, проснувшись, полежать с закрытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. Услышал монотонный стук дождя по стеклу и тихое шуршание старой няни Аннушки. Приоткрыв один глаз, он заметил, что она, стараясь не шуметь, заправляет кровать тётушки Туанетт. Вскочив с кровати, Лёвочка заговорщицки вскрикнул:
– Вы почему, Аннушка, мне спать мешаете?
Видя, что она вздрогнула, он заливисто рассмеялся и со словами «Испугал, испугал» подбежал и, обняв её за шею, стал так нежно целовать, что у старушки невольно из глаз полились слёзы.
– Будет вам, Лёв Миколаич, извольте умываться и одеваться, – проговорила она, пытаясь скрыть своё смущение и вытирая передником набежавшие слёзы.
Через несколько минут Лёвочка спустился в гостиную. Папа и бабушка ходили рука об руку по комнате и о чём-то тихо разговаривали.
– А вот и наш главный мужчина появился, – глядя с улыбкой на вошедшего сына, произнёс Николай Ильич и поцеловался с ним, по заведённому обычаю, рука в руку. – Фёдор Иванович, – обратился папа к учителю мальчиков, – пора нашего младшенького переводить на мужскую половину. – И, заметив пробежавший испуг в глазах сына, подошёл к нему, обнял за плечи и, не дав произнести ни слова, серьёзным тоном произнёс: – Шесть лет, голубчик, – это уже возраст. Пора, мон шер, а то не заметишь, дружок, как в девочку превратишься! – И отдал распоряжение камердинеру Николаю сейчас же перенести все вещи Лёвочки в комнату мальчиков.
Лев был так потрясён внезапным решением папа, что, не совладав с собой, выскочил из гостиной, рыдая и захлёбываясь, чтобы сообщить о своём несчастье тётушке Туанетт, которая его неоднократно выручала.
– Туанетт, Туанетт, папа при… казал пере… вести меня в комнату к мальчикам, – пробулькал он с мольбой, с надеждой глядя в её глаза.
Но та самая незаменимая Туанетт, у которой он всегда искал защиты, обняв и прижав его к себе, тоже проговорила словами папа:
– Пора, мой мальчик, пора.
И он, как бы остолбенев, понял, что в жизни есть такое слово – «надо», которое никем не обсуждается и является законом!
«Я же ещё совсем маленький, – думал он с горечью, – и ничего бы не произошло, если бы я пожил в комнате с Машей и Туанетт. Никто меня не любит и потому мучают и хотят, чтобы старшие братья смеялись и издевались надо мной. Неужели с нынешнего дня я буду жить с братьями, и Туанетт не будет целовать меня на ночь, и я не услышу, как, перекрестив меня на ночь, произнесёт: “Покойной ночи, ангел мой!”? Неужели навсегда эта новая жизнь?» – с каким-то впервые ощутимым страхом и душевной тяжестью подумал он, вновь украдкой утирая набежавшие слёзы.
Весь день Лёва ходил погружённый в себя, ни с кем не разговаривая и не играя, да и домашние, поняв его состояние, не докучали ему. Вечером, перед сном, он зашёл к Туанетт. Надевая на него ночной халат и обнимая его, она чувствовала то же самое, что и он: что жалко, ужасно жалко расставаться, но должно! И он со всей остротой ощутил, как сложна жизнь!
Послание
Княгиня Волконская гостила в Ясной Поляне уже вторую неделю, и наконец она написала обещанное письмо своей старинной приятельнице, княгине Щербатовой: «Как же чудно в Ясной, и я нисколько не жалею, что снова приехала сюда. Здесь почти ничего не изменилось. Когда вхожу в Клины, вспоминаю старого князя Волконского, как мы с его дочерью Марией любили слушать музыку крепостного оркестра, который божественно исполнял многие пьесы Моцарта и Гайдна. Граф Николай умело наладил хозяйство. Старая графиня Пелагея Николаевна по-прежнему сибаритствует и капризничает. Сын вместе со своими домочадцами выполняет все её прихоти. Татьяна Ёргольская неисправима: вся в детях Николая и грёзах и предложения о замужестве графу не делает. Его дети просто очаровательны, особенно оригинален маленький Лёвушка. Вы бы видели, как он входит в залу, кланяясь всем, откидывая голову назад. К тому же он мальчик сообразительный и не лишён чувства юмора. Днями граф велел ему составить шараду.
– Первое – буква, второе – птица, а всё – маленький домик. Что это такое? – спросил он его.