Толстого приняли в это училище, и он с успехом в нём стал заниматься. Он познавал азы пейзажной живописи и рисунка. И если пейзажи у него получались неплохо, то портреты он осваивал с трудом. Ко дню именин сестры Полины[1] он решил создать её карандашный портрет. Несколько дней упорно работал над ним, но заметного сходства с моделью добиться не удавалось.
– Ваша ошибка, граф, – заметил учитель Карл Иванович Росси, – в том, что вы не учли: у всякой головы уровень глаз находится приблизительно посередине, разделяя форму головы пополам. А у вас эта пропорция нарушена.
Взяв карандаш, он поднял глаза чуть выше, и Николай заметил, что Полина на портрете стала чуть похожа на себя. Обучаясь в училище, Толстой начал осознавать: для того чтобы стать полноценным архитектором или художником, надо много учиться. Он видел, с каким старанием и упорством трудится архитектор Росси. Помимо преподавания работает над проектированием Екатерининской церкви в Кремле, создавая проект большого храма для Ниловой пустыни, проект деревянного театра у Арбатских ворот.
Вскоре театр был построен и получился очень красивым. Публика полюбила театр. Пьесы, разыгрываемые там, шли постоянно с аншлагом. По окончании обучения в училище граф Толстой за работы по стенам и башням Китай-города был представлен к повышению в чине и стал секретарём. Но желание стать военным его не оставляло, и он снова просил отца по хлопотать о зачислении в армию.
Именины
С утра к большому московскому дому графа Толстого в Кривом переулке подъезжали и отъезжали цуги по случаю именин его жены графини Пелагеи Николаевны и его младшей дочери Полины. Графиня с дочерями и гостями сидела в гостиной. Она была уже дамой далеко не молодой, несколько медлительной и изнеженной. Говорила всегда неторопливо, что придавало ей значительный вид, внушающий уважение.
Старшая дочь, четырнадцатилетняя Александра, подражая взрослым, пыталась за столом сидеть чинно и степенно, но только что сшитое, новое сиреневое платье в кружевах отвлекало её. Ей нравилось как бы невзначай передёрнуть плечами, и шелестящее платье переливалось на её тонком девичьем стане, а вместе с нею колыхались и рубиновые банты в русых волосах.
Граф Илья Андреевич встречал гостей, радостно пожимая всем руки и приглашая к праздничному столу. Возвратившись к графине, смотря на неё влюблёнными глазами, обнял и крепко поцеловал.
– Погоди, Илюшенька, дай вздохнуть, я уже не так молода!
– Молода, молода, душа моя, для меня ты всегда чиста и молода!
Эти слова с улыбкой на полном, чисто выбритом весёлом лице прозвучали так искренне, что не поверить им было просто невозможно, да и вся физиономия Ильи Андреевича зарделась, словно у семнадцатилетнего юноши. Графиня с любовью посмотрела на мужа и, несколько застеснявшись в присутствии дочерей, поцеловала графа в щёку.
В гостиную стремительно вошёл шестнадцатилетний граф Николай. Он был одет в только что сшитые малиновые панталоны и тёмно-синий сюртук, облегающий его стройную фигуру.
– Каков молодец! – не без удовольствия произнёс отец.
– От души поздравляю вас, маменька, – вручая ей красивую табакерку, с воодушевлением проговорил сын.
– Благодарю тебя, сын мой, – от души растроганная его подарком, произнесла графиня.
Сестре Полине вручил нарисованный им портрет. Мельком взглянув на него, она отодвинула его от себя, и брат понял, что сестра недовольна своим изображением на бумаге. Но маменька, взяв рисунок в руки, отметила, что Николя только учится рисовать и она счастлива, что его первая работа получилась совсем недурно.
– А тебе, дочь моя, следует брату сказать большое спасибо, а не дуться как мышь на крупу.
– Князь Андрей Иванович Горчаков! – доложил дворецкий, графиня, поднявшись с канапе, направилась вместе с графом навстречу гостю.
Род князей Горчаковых, восходящий к Рюрику, прославился в XVIII и особенно в XIX веке военачальниками, и Андрей Иванович Горчаков был боевым генералом.
Николай не узнал князя Андрея: во-первых, он был в штатском, во-вторых, вместо всегда улыбчивого и добродушного, довольного службой и жизнью человека он увидел несколько сгорбившегося, с потухшим взором чуть ли не старика.
– Что с вами, братец? – с участием поинтересовалась у кузена Пелагея Николаевна. – Вы, часом, не больны?
– Именно болен, – в тон ей ответил князь, – и не ведаю, когда излечусь. Государь отстранил меня от службы, а служба в армии – вся моя жизнь!
– Бог милостив. Месяц-другой, глядишь, всё и образуется.
– Вашими устами, Пелагеюшка, мёд бы пить.
– Но убиваться так не следует. Государь Александр Павлович наказал, он же и вернёт вас, князь, в армию! – заметил граф.
– Только на это и уповаю, Илья Андреевич!
– Вот и славненько, а сейчас, любезный Андрей Иванович, мы вас никуда не отпустим.
– Я бы с радостью остался, но вы, вероятно, слышали, что мне запрещён въезд в обе столицы, а у вас сегодня весь бомонд. Донесут же, бестии, а попадать на заметку Аракчееву крайне нежелательно.
– А если вы, князь, проведёте время в моём кабинете?
– Право, не знаю, Илья Андреевич.
– А и знать нечего, – решительно проговорила графиня. – Аракчеев в Петербурге, а мы в Москве! Дистанция громадная. Бог не выдаст – свинья не съест.
Андрей Иванович рассмеялся, и Николай увидел прежнего князя.
– Пелагеюшка права, дорогой мой, пойдём в бильярдную, а то, вероятно, уже забыл, как и кий в руках держать.
– Страшнее той неприятности, которая есть, уже не будет! Любимый лакей графа Петруша уже был в бильярдной и всё приготовил для начала партии.
– Ну, Андрей Иванович, начинайте.
Потерев от удовольствия руки, граф взял кий и, разминаясь, от нетерпения помахал им. Азарт его передался и князю, и, прежде чем разбить партию, он произнёс:
– Ну что, Илья Андреевич, по десять копеек серебром?
– Как скажешь, Андрюша!
Удар князя был решительным, если не добавить – мастерским: в лузе оказались два шара. Легко князь положил и третьего свояка[2].
– Решил, Андрюша, не церемониться со мной?
– Не скажите, Илья Андреевич, первый успех ещё ни о чём не говорит. Можно блестяще начать и плачевно закончить.
Словно в подтверждение этих слов шар, казалось бы катившийся в лузу, вдруг встал как вкопанный, не пожелав туда свалиться.
– Папа́, это же теперь ваш шар! – вскрикнул в восторге Николай.
– Мой, мой, – радостно заметил граф и, смачно ударив, забил свой первый шар. И граф стал класть в лузы шары один за другим.
– Папа́, папа́, – с восхищением воскликнул Николай, – вы настоящий маэстро!
– Не каркай под руку.
И последний шар тоже не пошёл в лузу. Князь Андрей Иванович внимательно посмотрел на стол и, прицелившись, точно послал шар в лузу. Теперь удача снова вернулась к князю, и Толстой, провожая шары глазами, делал разные смешные телодвижения, как бы приглашая шар падать в лузу.
– Я вам советую, граф, – произнёс наблюдавший за игрой князь Голицын, – не только надеяться на своё умение, но и озадачивать визави смелостью и неожиданными ударами. Смотрите, этим методом князь как раз вас и побеждает.
И правда, восьмым шаром, казалось бы, из неудобного положения князь мастерски закончил партию.
– Молодец, князь! Вы истинный мастер, – пожимая ему руку, благожелательно произнёс Толстой.
– Ваше сиятельство, графиня Пелагея Николаевна вас просит срочно спуститься в гостиную, – доложил вошедший в бильярдную дворецкий.
– Пётр Иванович! Будь любезен, составь в игре князю Андрею Ивановичу компанию.
– С удовольствием, – принимая кий у графа, произнёс Голицын.
Любовь
Николенька, относившийся всегда серьёзно к своему туалету, решил сегодня надеть только что сшитые малиновые панталоны и тёмно-синий сюртук, хорошо облегающий его стройную фигуру. В зеркале на него смотрел молодой человек среднего роста, с выразительными карими глазами, приятной наружности.
В последнее время он причёсывался и одевался с особой тщательностью и волнением, чтобы ещё больше понравиться Туанетт. К тому же на «Карусели», где сегодня устраивались различные соревнования и скачки и где будет присутствовать весь цвет Москвы, ему страстно хотелось выглядеть взрослым. Николай ещё раз придирчиво осмотрел себя в зеркало, чуть-чуть взбил волосы и твёрдым шагом направился в гостиную.
Проходя малую гостиную, не удержавшись, ещё раз взглянул на себя в большое венецианское зеркало. Чтобы выглядеть посолиднее, нахмурился, но тут же вспомнил, что сейчас он увидит Татьяну, которая за последнее время из тоненькой угловатой девочки превратилась в неотразимой красоты девушку с огромной курчавой косой и тёмными глазами. На неё уже заглядывались молодые люди, а Николай успел объясниться в любви. Он знал, что маменька не одобряет этой любви и желает как можно скорее выдать Ёргольскую замуж. Чтобы этого не произошло, Николя взял с кузины честное слово, что этого не случится, и она заверила его, что всегда будет верна ему. В коридоре встретилась ему горничная сестры Александры, Софья. К ней до недавнего времени Николай был неравнодушен и вскоре овладел ею. Этот первый миг блаженства с крепостной девицей он не забудет никогда, и сейчас, взглянув на Софью, Николай покраснел и, опустив глаза, вошёл в столовую. Ему было стыдно за своё малодушие и бегство.
«Что такого, – думал он, – не я первый, не я последний». Папенька, узнав о его связи с горничной, только улыбнулся и ничего не сказал. И всё-таки Николаю в этот день было явно не по себе. Даже заглядывая в глаза Туанетт, он представлял, что она осуждает его и взглядом говорит: «Вы и со мной так можете поступить, ведь я же сирота!»
«Нет! – думал он про себя. – Как бы ни сложилась моя жизнь, я ни словом, ни взглядом не посмею опорочить это высокое чувство!»
Толстому доставляло удовольствие, когда кузина что-нибудь читала вслух. Пристроившись сбоку, он любовался ею и мечтал, как о