– Пашеньке просто больше заниматься нужно, – утверждал Лёва.
– Нет, Лёвочка, она толком не может сказать «мон шер» и сразу же начинает плакать, – с возмущением и детской непосредственностью утверждала Маша.
– Ты неправа, Машенька, – тихо возражала ей Туанетт. – Один человек склонен к познанию языков и усваивает их быстро, другому требуются время и настойчивость, чего как раз не хватает Пашеньке.
– Да не спорьте вы, – прервал их Лёвушка. – Я сам начну заниматься с ней.
Следующим уроком было рисование. Фёдор Иванович поставил на стол литографию с изображением пасущихся на лугу лошади с жеребёнком. Дети старательно срисовывали луг и деревья. В классную комнату зашёл папа и, заметив, что у Маши совсем не получается рисунок, взял карандаш и стал показывать, как следует изображать туловище животного; уверенной рукой через несколько минут он нарисовал кобылу и стоящего рядом с ней жеребёнка.
– Папа, вы настоящий художник! – воскликнула Маша.
– На художника, доченька, надо серьёзно учиться в Академии художеств, а мне в юности преподавал уроки рисования известный архитектор Росси…
Прошло несколько дней. Лёва приготовил для Пашеньки словарный диктант, но она ни одного слова правильно не написала и путалась в произношении. Лёва терпеливо объяснял ей и просил повторять трудные в произнесении слова. Она опять плакала, и Лёва назидательно заметил, что терпение и труд всё перетрут.
Детские забавы
Как часто Лёва сокрушался и мечтал скорее стать взрослым! Ему казалось, что Серёжа уже не будет обращаться с ним как с малым ребёнком и ему не придётся подлаживаться и лицемерить.
«Почему? – думал Лёва. – Ведь он старше меня лишь на два года, а так холоден и высокомерен со мной. Да, он красив и находчив. Мне иногда так хочется подойти к нему, взять за руку и сказать, как рад его видеть, но я даже не смею называть его Серёжей, а непременно Сергей. И кто завёл это глупое правило, где каждое выражение чувствительности доказывает ребячество и то, что тот, кто позволяет себе это, – ещё мальчишка. Глупо».
Заглянув в классную комнату, Лёва обратился к среднему брату:
– Сергей, давай поиграем в ямщиков, – и, боясь, что он откажет, добавил: – Ты будешь ямщиком, а я – пассажиром!
– Вы видите, я занят, – демонстративно отвернулся Серёжа, как будто внимательно вчитывался в лежащую перед ним книжку, но Лёва видел, что он притворяется и читать ему совсем не хочется.
– Вы самый настоящий притвора и задавака, больше я никогда играть с вами не буду, – проговорил Лёва и, еле сдерживая слёзы, убежал к себе в комнату.
– Вы чем-то расстроены, Лёва? – поинтересовался старший брат Николенька.
– Мне стало скучно, я попросил Серёжу поиграть со мной, а он отказался.
– Эко беда, нашёл отчего переживать! Вот вам тетрадь. Назовём её «Детские забавы» и будем записывать различные истории.
– Давайте!
Лёва взял тетрадь и у себя в комнате написал: «Писаны графом Николаем Николаевичем Толстым, Сергием Ник. Толстым, Дмитрием Ник. Толстым». На второй странице так же крупно: «Первое отделение. Натуральная история. Писано Г. Ль. Ни. То. 1835». И далее он описал коротко семь различных видов птиц.
– Вот, Митя, послушай, как я описал орла: «Орёл – царь птиц. Говорят о нём, что один мальчик стал дразнить его, он рассердился на него и заклевал его». Или вот послушай про сокола: «Сокол есть очень полезная птица, она ловит газелей. Газель есть животное, которое бегает очень скоро, что собаки не могут его поймать; то сокол спускается и убивает его».
– Ты, Лёва, откуда это списал?
– И не списывал, Митенька. Помнишь, нам Николенька рассказывал истории про птиц, я некоторые из них запомнил. А петуха, павлина и сову мы с тобой не раз и сами видели.
– Интересно, – с высокомерной улыбкой спросил Сергей, – о каком это мальчике ты пишешь? Я что-то такого случая не припомню. Ты всё это с книги списал!
– А вот и нет! – ещё раз запальчиво ответил Лёва. – Вы забыли, как мы дразнили на деревне петуха и как он кидался на вас и на меня, что нам даже пришлось спасаться бегством?
– Но-но, бегством спасался ты, а я взял палку и сразу усмирил его.
– Это было во второй раз, – не уступал Лёва, – а в первый раз вы бежали без оглядки. И поэтому я представил, что орёл намного сильнее петуха и если его начать дразнить, то он обязательно догонит и заклюёт!
Николай Ильич с улыбкой слушал братьев. Убеждённость и уверенность Лёвки так очаровали отца, что он сразу поддержал его, заявив, что охотники рассказывали о подобных случаях и Лёва здесь совершенно прав. Сергей, обидевшись, ушёл в свою комнату, и Лёва с Николенькой пошли его успокаивать.
– Знаешь, Туанетт, – со страстным восторгом говорил Николя, – в Лёвке есть что-то привораживающее всех к нему. Сергей с ним стал спорить из-за гордости, хотя, чертёнок, понимает, что Лёвка прав, а желает показать, что ежели он старше, то слушать надобно лишь его. А самовлюблённость до добра не доводит. Ну да Бог с ними, перемелется – мука будет! Мы-то разве не такими были? Ещё самоувереннее их.
И он таким нежным взглядом обжёг Татьяну Александровну, что она не хотела шевелиться. Так ей было хорошо и покойно, что в эту минуту ни о чём она и думать не смела.
Старшие мальчики играли в малой гостиной, когда Туанетт, вызвав экономку Прасковью Исаевну, приказала утром поставить Митеньке клистир. Ему было необходимо прочистить желудок.
– Хорошо, матушка, всё выполню как надо, – заверила экономка, думая о чём-то своём.
– Ну, Митька, берегись, с утра тебе Прасковьюшка промоет кишочки, – весело сообщил Сергей.
– А это мы ещё посмотрим!
– Конечно, посмотрим, как ты будешь бегать вприпрыжку.
– А что, если мы утром пораньше встанем и убежим в парк? – перейдя на шёпот, словно кто-то его подслушивал, заговорщически произнёс Митя. – А Лёве ничего не скажем, и Прасковьюшка ему поставит клистир.
– Ну, обман всё равно откроется!
– Пусть, страдать-то я не один буду, – с решимостью сказал Митя.
Утром старшие братья быстро оделись, выскочили из спальной комнаты и, притаившись невдалеке, ожидали развития дальнейших событий. Через несколько минут пришла Прасковья Исаевна со своими инструментами. Лёва проснулся и собирался вставать.
– Как спал, мой дружок? – ласково спросила она, раскладывая свой инструмент и обмакивая желтоватую костяную трубочку в деревянное масло[7].
– Хорошо, – ответил Лёва, с интересом наблюдая за её приготовлениями.
– А штанишки-то опускай, – ласково обратилась к нему экономка, беря в руки костяную трубочку.
– Мне ставить клистир не надо, у меня живот не болит!
– Необязательно, чтобы болел, запор-то есть, а на горшочек сходишь – и как рукой снимет.
– Нет у меня никакого запора, вы что-то перепутали, Прасковьюшка.
– Вы, барин, не бойтесь и не дёргайтесь, я мигом. – И, положив брыкающегося Лёву на кровать, ловко провела операцию.
– Теперь беги, дружок, на двор.
– Я же говорил вам, что мне не надо было ничего делать! – запальчиво, со слезами обиды крикнул Лёва. – А вы, вы… не поверили мне. Я всё папа расскажу. Кто дал вам право издеваться надо мной? – И, захлёбываясь в рыданиях, он выскочил из комнаты.
– Туанетт, папа, я ей объясняю, а она меня не слушает и поставила мне клистир, а мне же не надо, правда!
– Да, – оторвавшись от книги, с недоумением произнесла Туанетт. – Прасковья Исаевна, я же просила Мите поставить клистир, а не Лёве.
– Простите ради бога меня, старую. И вы, мой батюшка, не плачьте. Извините, меня, глупую, – гладя мальчика по головке, пыталась успокоить его Прасковья Исаевна.
– Уходите, уходите, я не хочу вас видеть!
Через некоторое время старушка пришла к Лёве и стала просить у него прощения:
– Посмотрите, голубчик мой, что я вам принесла.
Она вынула из кармана красное яблоко и протянула ему, смотря на него с такой любовью, что Лёве стало не по себе. «И за что я обидел бедную старушку, которая так любит меня?» – подумал он, и слёзы стыда застлали его глаза.
– Простите меня, ради Бога, – прошептал он и обнял её. Появившиеся старшие братья сделали вид, что ничего не понимают, но Николай Ильич без рассуждений приказал Мите идти к Прасковье Исаевне, и теперь Лёва, показав ему язык, громко рассмеялся, чем вызвал оживление всех присутствующих.
Муравьиная куча
Вечером, перед сном, Митя под большим секретом рассказал, что дядька Николай Дмитриевич завтра отправится в Старый Заказ, где будет окунаться в муравьиную кучу.
– А что, муравьиная куча – это разве река, в которую люди окунаются?
– Конечно, нет, но, когда человек страдает сильной болью в спине, он идёт в лес, находит муравьиную кучу, раздевается донага и бросается в муравейник, как в холодную воду, – разъяснил Николенька.
– Полные враки, – с присущим ему апломбом заявил Сергей. – От одного муравья боль нестерпимая, а тут на тебя накинется целая свора.
– Так оно и есть, – невозмутимо продолжал старший брат. – Если вы ляжете в кучу на полчаса, то, естественно, съедят всего, а ежели на одну минуту, испытаете боль, но вылечитесь!
– Интересно, – не сдавался Сергей. – А как узнать, выдержал он хотя бы минуту?
– Это просто, – заметил Митя, – надо просчитать до шестидесяти.
– О чём спор? Давайте пойдём завтра с утра в Заказ и посмотрим, как наш дядька будет лечиться.
Утром братья, проснувшись чуть свет, быстро оделись, побежали в Заказ и затаились около большой муравьиной кучи. Солнце только взошло, и в лесу после ночи было довольно зябко. Просидев на корточках некоторое время, Сергей, как всегда, стал проявлять нетерпение и уже собрался было вернуться в дом, как увидел буквально еле-еле ковылявшего дядьку. Подойдя к муравьиной куче, Николай Дмитриевич разделся донага, тщательно растёр больное место, перекрестился, разгрёб палкой кучу и буквально рухнул на это страшное ложе. Дети замерли. Муравьи мгновенно облепили его, и дядька, корчась от боли, стонал и ругался, но положенное время выдержал. Затем поднялся и, отойдя чуть в сторону, стал прыгать, пока не убедился, что ни одного муравья на нём не задержалось. Одевшись и отдышавшись после такой страшной процедуры, он не спеша направился к дому.