– Попробуйте, – подначил Серёжа.
И Володя, ни секунды не колеблясь, прямо в одежде разбежался и прыгнул.
«Неужели перелетит?» – с замиранием сердца подумал Лёва и увидел, как гость плюхнулся в воду прямо на середине пруда.
Причём, ни капли не конфузясь, самоуверенно заявил, что он просто слабо разбежался. Братья, рассмеявшись, пошли играть без него.
«Конечно, нет, – убеждал себя Лёва. – Мало ли, что ей нравится папа, но он был женат на маман и любил только её. Но она же умерла, а Юлия Михайловна – красивая дама, и тем не менее папа до сих пор верен маман, иначе он давно бы женился на Огарёвой». И с этой мыслью он заснул.
Дунечка
Дети играли в прятки.
«Где бы спрятаться, чтобы не сразу нашли?» – подумал Лёва и побежал хорониться среди шуб и бекеш. Вдруг затрезвонил колокольчик. Фока отворил дверь, и вошёл огромный детина в широкой шубе, а следом за ним вкатился комочек.
– Доложи, мил человек, барину, что я его срочно хочу видеть.
– Сию минуту, Александр Алексеевич.
– Узнал.
– Как не узнать, ваше сиятельство, – помогая ему раздеться, сказал Фока.
Через минуту граф появился в передней.
– Граф Николай Ильич, не обессудь, Христом Богом прошу, – опускаясь перед ним на колени, взмолился вошедший. – Помоги, возьми на воспитание мою внебрачную дочь Дунечку, в долгу не останусь, не откажи!
– Встаньте, Александр Алексеевич, и пройдёмте в мой кабинет, там всё и обсудим.
Прасковья Исаевна в это время размотала плед и сняла шубку с комочка, и Лёва увидел неимоверно испуганную девочку. Во всей фигуре её было такое напряжение, как будто её хотели ударить.
«Что же у дяди Александра произошло, что он решил расстаться со своей дочерью?» – подумал Лёва и направился в гостиную.
Присутствующие были возбуждены и ждали, когда папа выйдет из кабинета. Николай Ильич вместе с гостем появился в гостиной и сообщил всем, что Дунечка Темяшева отныне будет жить и воспитываться в его семье и он просит детей относиться к ней как к родной сестре. Туанетт приказала устроить девочку в своей комнате.
«Как же так, – думал Лёвочка, – неужели дяде Саше Темяшеву недорога его дочь Дунечка, что он привёз её жить к нам?» Если про любовь папа к тёте Жюли он спросить у Туанетт не решился, то про приехавшую девочку поинтересовался:
– Тётушка, неужели дяде Александру не жалко расстаться со своей дочкой?
– Если бы ему Дунечку было не жалко отдать, то он бы её отвёз в Воспитательный дом, а он привёз её к нам и попросил папа не только заботиться о ней, но и учить и воспитывать её вместе с вами.
– А что, маман у неё нет?
– Мать у неё есть, но она сейчас сильно болеет.
– А если не выздоровеет, то она останется у нас?
– Да. «Что-то Туанетт не хочет говорить. Видимо, я ещё не всё понимаю, и, когда Дунечка привыкнет к нам, она сама нам расскажет, что произошло у неё дома».
Толстой-американец
Жара в июле в Ясной Поляне установилась неимоверная, и домочадцы старались скрыться в доме. Но и в комнатах не веяло прохладой. Старая графиня приказала занавесить тяжёлыми портьерами окна и, обвязав голову мокрым полотенцем, лежала на кровати.
– Гаша, – капризно верещала она, – помашите на меня. И Гаша, сама обливаясь потом, безропотно выполняла все её просьбы.
– Всё сибаритствуете, тётушка!
– Кто это? – вздрогнув от неожиданности, с испугом произнесла графиня Пелагея.
– Это я, ваш племянник Фёдор.
– Откуда вы появились?
– Из града Москвы, там сейчас такое пекло. Вот я и вспомнил о вашем райском уголке.
Старая графиня, увидев разрисованного, полуголого, с кудрявой головой и бакенбардами в ладонь шириной, которые простирались до середины толстых щёк, с чёрным пронзительным взором и в белых подштанниках Фёдора Ивановича, зажмурилась и, осенив себя крестным знамением, с придыханием прошептала:
– Гаша, кто это? Не по мою ли душу дьявол явился, или я в бреду?
– Неужто вы меня и вправду не признали, тётушка?
– Американец, что ль?
– Он самый, маменька. Фёдор Иванович ночью приехал. Простите, что известить вас не успел, – сказал Николай Ильич. – Сейчас он соизволил с детьми в индейцев поиграть.
– Так пусть на воле, в лесу в таком виде и бегает, а зачем в доме старуху пугать?!
– Так я должен, милая тётенька, поздороваться с вами.
– Должен, должен… – в сердцах проговорила она. – Приведи себя в надлежащий вид, тогда и нанесёшь визит.
– Хорошо, хорошо, маменька, мы уже уходим и просим вас не тревожиться, – гладя её по голове и успокаивая, произнёс сын.
А Фёдор Иванович, не думая извиняться и не обращая внимания, что прислуга и дворовые смотрят на него с неким испугом, с гиком летел вместе с детьми к нижнему пруду. Заметив на пруду плавающих диких уток, он вручил Николеньке лук и приказал с трёх раз попасть в одну из них. Все пущенные Николенькой стрелы пролетели мимо цели. Тогда Фёдор Иванович сам взял в руки лук и первой же стрелой поразил утку. Птица крякнула и поникла головой. Один из крестьянских ребятишек нырнул в пруд и через минуту вручил дичь графу.
– Отнеси, дружок, на кухню повару, мы её в обед откушаем. Так, други мои, не пойдёт! Настоящий гусар – это воин и охотник! Или вы желаете быть кисейными барышнями?
– Конечно, нет! – за всех произнёс Николенька.
– Эй, Ивашка, – обратился Фёдор Иванович к своему денщику, – достань-ка червонного туза и прикрепи вон к тому столбу.
Отсчитав десять шагов и взяв лук в руки, он натянул тетиву и выстрелил. Все увидели, что стрела попала точно в сердцевину туза.
– А теперь ты, Николенька, пальни.
Из пяти пущенных стрел две попали в цель.
– Уже неплохо. Теперь ты, – приказал он Серёже.
Как тот ни выцеливал, попасть в карту не сумел. Неудачно стреляли и Митя с Лёвой.
– Вот вам, други мои, вместо того чтобы бить баклуши, перво-наперво научитесь стрелять из лука. Когда я был на Алеутах, там каждый малыш умел поражать белку в глаз, чтобы не испортить её шкурку. Вы уже почти гусары, а стреляете в молоко, плохо!
За обедом, хорошо откушав, Толстой, не выдержав, расстегнул свою дорогую рубаху с волнистыми оборками, открыв грудь, на которой была нарисована красно-синяя птица, сидящая в кольце. В зависимости от того, куда граф Фёдор нагибался, птица крутила головой.
– Дядюшка, – покраснев, робко спросила Машенька, – а вы – живая картина?
– Получается, что так, – не удивляясь её вопросу, простодушно ответил граф.
– Ты бы, срамник, хоть детей не пугал!
– А что, вы правда испугались меня? – с улыбкой поинтересовался Фёдор Иванович.
– Нет, даже занимательно, – смело смотря в глаза, произнёс Серёжа.
– Вот видите, тётушка Пелагея, уж не такой я и страшный. Желая переменить разговор, старая графиня поинтересовалась самочувствием графини Апраксиной.
– А что может произойти с этой сливной лоханью?
– Что ж это вы, сударь, так пренебрежительно о старой даме отзываетесь?
– А как можно благородно выразиться о человеке, который, обладая немалым капиталом, требует, чтобы ей слуги подносили то, что не доели гости? Поэтому я её так и величаю и, кстати, не постеснялся сказать ей об этом самой. Николай, а что это за столом я Дмитрия не вижу?
– Он сегодня всю ночь так стонал, зубы у него что-то разболелись, – заметил Николенька.
– Зубы, говоришь? Николай, прикажи принести мне два батистовых платка, расшитых лиловой каймой, именно батистовых, – повторил Фёдор Иванович и направился в кабинет отца семейства.
Через несколько минут вышел с этими платками и обратился к Туанетт:
– Завяжите этим платком голову мальчику, что принесёт облегчение, другой же платок поможет ему уснуть.
И правда, на следующее утро Митя проснулся совсем здоровым.
На детей граф Толстой произвёл сильное впечатление. Учитель оборудовал им специальное место, где они могли тренироваться в стрельбе из лука, а Николенька стал уделять большое внимание верховой езде. И сколько было радости, когда мальчики научились стрелять точно в цель, а старший брат в очередной поездке на охоту самолично подстрелил двух куропаток. Из беседы с тётушкой Туанетт Лёва узнал, что после окончания кадетского корпуса Фёдор Иванович отправился в кругосветную экспедицию на трёхмачтовом шлюпе «Надежда» под командованием капитана-лейтенанта Ивана Крузенштерна. Но полностью совершить плавания не смог, так как не желал подчиняться командиру. Был высажен на берег на Алеутских островах. Несколько месяцев жил в каком-то племени, там его так художественно и татуировали. Потом больше года добирался до Петербурга пешком. В двенадцатом году вступил в народное ополчение, принимал участие в Бородинском сражении и был ранен. Ему вернули награды и присвоили звание полковника Преображенского полка. А Лёвочка на всю жизнь запомнил этого самобытного родственника.
Чашка
Самыми главными людьми в доме были папа и бабушка. Чем старше Лёва становился, тем отчётливее понимал, что его братья, сестра Маша, тётушки, а также няни, камердинеры, повара, официанты для него – родные люди. Однажды Лёву потряс случай жестокости, увиденный на прогулке. Перед ними ехала коляска, в которой сидел молодой барин с девицею. Вдруг при спуске с горы лошади резко стали, и мужчина чуть не выпал из коляски. Поднявшись, он схватил хлыст и стал бить им кучера. Карета Толстых остановилась, и Ёргольская, заметив смятение детей, вышла из кареты и потребовала немедленно прекратить экзекуцию, сказав при этом, что ему хорошо бы проводить время на скотном дворе. Обернувшись, барин хотел сказать что-то непотребное, но, поняв, что эта дама из графской кареты, замолчал и, увидев устремлённые на него ненавидящие детские глаза, сразу же уехал. Впоследствии Лёвочка узнал, что этот барин жил в Туле. Как-то он вознамерился нанести визит отцу, но граф не принял его…
Завтрак закончился, и буфетчик Василий в буфетной принимал чистую посуду у официанта Тихона. Лёва любил наблюдать, как Василий ловко ловил на лету от Тихона тарелки, блюдца и чашки и ставил на место. У Лёвы замирало сердце, что вдруг кто-то из них уронит посудину. И сколько бы он ни наблюдал, это действо всегда завораживало его. Со стороны