– А вы, любезный, здесь по какому вопросу? – с улыбкой поинтересовался граф, усаживаясь рядом с ним на кожаном диване.
– Право, не знаю, граф. Поздно вечером скороход передал распоряжение срочно прибыть в ведомство генерал-губернатора графа Ростопчина.
– Я слышал, что вы ставите новую оперу?
– Да, скоро будет представлена новая опера – «Женщина-невидимка, или Таинственный замок». Роль Невидимки будет играть госпожа Сандунова. Просим!
– Обязательно будем, нам так понравился дивертисмент «Сельский праздник», в котором принимали участие ваши ученицы театральной школы, особенно танец по-казацки.
– Да, госпожа Кротова – очень способная ученица, – всё больше втягиваясь в беседу, проговорил француз. – Извините, граф, вы не подскажете, где я могу приобрести новую коляску?
– В доме Нечаева на Тверском бульваре продаются кареты и коляски. Если желаете, мы можем туда проехать, – отвечал граф, в то же время размышляя: «А не попросить ли мне у француза денег взаймы?» – и всё ещё не решаясь завести разговор на столь щекотливую тему.
– Спасибо, чуть позже.
Двери растворились, и помощник губернатора зычным голосом объявил, что завтра господам иностранцам в связи с военной обстановкой необходимо в десять утра с вещами прибыть на пристань для отправления в Нижний Новгород.
– Куда-куда? – переспросил француз.
– Это город на Волге, туда уже немало москвичей уехало! Не живётся мирно вашему императору.
– Вы правы, граф, вой на – последнее дело, и я в этом вопросе своего императора не поддерживаю, – искренне, с уверенностью произнёс французский режиссёр.
– И тем не менее русская армия сражается с французской, – с горечью заметил Толстой, зная, что уже немало знакомых находилось в армии, и содрогаясь при мысли о предстоящей судьбе любимого сына Николеньки, которого готовился отправить туда же.
– Нашла коса на камень, – проговорил Домерг, собираясь раскланиваться с графом, но, заметив, что Толстой медлит и, видимо, думает о чём-то нужном для него, поинтересовался: – Вы что-то хотели спросить?
– Не могли бы, сударь, ссудить меня деньгами на время?
– И много вам надо?
– Три тысячи серебром – для экипировки сына в армию.
– Хорошо, граф, только, пожалуйста, напишите расписку.
– Конечно-конечно, сударь, постараюсь быстро вернуть вам долг, – протараторил обрадованный граф.
«Теперь Николеньке не придётся краснеть за меня, – радостно думал он, возвращаясь домой. – Но деньги Домергу надо будет вернуть как можно быстрее. Сейчас же переговорю с Митей». Но, закрутившись в домашней круговерти, как всегда, надолго забыл отдать распоряжение управляющему вернуть долг режиссёру.
Страдания маменьки
В доме был настоящий переполох: маменька, графиня Пелагея Николаевна, безутешно плакала в своей комнате, пытаясь уговорить сына хотя бы на год отложить свой отъезд.
– Что вы, маменька, как можно? Папенька уже привёз уведомление о зачислении меня корнетом в Третий Украинский казачий регулярный полк.
– Так это вы уедете за тридевять земель?
– Как только появится возможность, я обязательно буду заезжать домой.
– Знаю я эти заезды.
И графиня, поняв, что одной жалостью не возьмёшь, вдруг, закатив глаза, стала сползать со стула и оказалась на полу.
– Гаша! Гаша! Воды! – подхватив маменьку, с испугом закричал Николенька.
Горничная Гаша, хорошо зная уловки барыни, не спеша наполнила стакан и, налив в руку воды, брызнула в лицо графини, при этом выразительным жестом показала молодому барину, чтобы он шёл к себе.
– А маменька?
– Идите, Николай Ильич, как она придёт в себя, я вас кликну. Всё, граф, будет хорошо.
«Господи! – сокрушаясь, подумал Николенька. – Неужели и в других семействах такие же баталии или только у нас? Хорошо хоть, папенька отъехал, а то, чего доброго, он прислушается к стенаниям маменьки и решит повременить отправлять меня на службу». Радостное настроение улетучилось, и граф, не замечая яркого летнего солнца, которое залило его комнату, лёг на диван и, прикрыв глаза, попытался задремать.
– Николай Ильич! Вас маменька зовёт.
– Как она, Гашенька?
– Всё хорошо!
– Маменька! Разве можно так расстраиваться? Вы нас так напугали! Помилуйте, не я первый, не я последний ухожу защищать Отечество, – входя в комнату графини, произнёс сын.
– Я, Николай, всё понимаю, но вы же знаете, что недавно мы схоронили твоего старшего брата Илью!
– Да он, маменька, заболел и умер дома.
– Поэтому я и волнуюсь за вас, Николя!
– Всё, маменька, будет хорошо!
– Чего хорошего, чего хорошего?! – вновь впадая в истерику, вскрикнула графиня.
– Маменька! Почему вы меня раньше времени хороните? – удивляясь своей твёрдости, громко произнёс Николенька и, покраснев, стремительно выскочил из комнаты.
Увидев разволновавшего сына, графиня, словно очнувшись, прошептала:
– Господи, правда, не я одна. Чего же я беснуюсь?
И, перекрестившись, решила об отъезде сына больше не заикаться.
– Николенька уходит в армию, и мы должны его достойно проводить! – произнёс вернувшийся Илья Андреевич.
– Да-да, – прошептала графиня, и снова слёзы градом потекли по её щекам.
– Ну-ну, Пелагеюшка, успокойся. Сейчас нам с тобой надо проявить особенную выдержку, чтобы наш сын спокойно ехал на поле брани!
– Вы правы, Илья, я постараюсь!
– Вот и славненько! – И граф направился в кабинет отдать распоряжение по подготовке проводов сына.
Через несколько дней в доме графа Толстого в Кривом переулке собрались гости. Разговор шёл о вой не, которую Бонапарте начал против России. Первый тост подняли за новоиспечённого воина, пожелав корнету стать скорее поручиком, а лучше всего – капитаном. Николай Ильич покраснел, вспомнив, как отроком он сидел между генералами Горчаковым и Багратионом, а главное, как тогда он опростоволосился на охоте, упав с лошади. И поэтому сейчас помалкивал, внимательно слушая говорящих.
– Прав был генерал Багратион, желая первым напасть на французов, – с уверенностью произнёс генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин.
– И уже бы русская армия была в Париже, – с иронией заметил князь Голицын.
– Нет, Фёдор Васильевич, не в Париже, но и к нам они бы не посмели сунуться! И посмотрите, вой на идёт не первый день, и, как мне известно, пока мы отступаем!
– Правильно! У Бонапартия сколько штыков – не счесть. А у нас и половины того не наберётся, – заметил князь Воейков.
– Вы неправы, господа хорошие. Александр Васильевич Суворов побеждал неприятеля не числом, а умением, – не сдавался Ростопчин.
– Так то Суворов, а где он?
– Его нет, но остались его соратники и ученики!
– Это кто же?
– Как – кто? Генералы Милорадович, Багратион, Горчаков и другие…
– Я слышал, что генерал Андрей Иванович Горчаков был под судом и отстранён императором от командования? – поинтересовался Голицын.
– Всё может быть, но в такое время каждый генерал на счету, и думаю, что он уже в строю, – с уверенностью произнёс граф Ростопчин.
– Однако, друзья, сейчас мне хочется поднять тост. За нового воина, моего любимого сына Николая. Я верю в победу русской армии. И чтобы мой сын с викторией возвратился домой. Ура!
Все встали, троекратно прокричав «Ура!», выпили шампанское и бросили бокалы на пол.
Начало службы
Слухи о войне с французами ходили давно, и рассуждений об этом было немало. Император Александр I ещё в апреле отправил полки, расквартированные в Москве и Петербурге, к западным границам России. А вскоре и сам выехал в Вильно. И большинство знакомых и родных графа Николая находились в армии. И наконец батюшка Илья Андреевич узнал, что Николенька зачислен корнетом в Украинский казачий полк, который находился в Вильно.
«Ему необходимо получить первые навыки владения оружием, тогда можно отправляться в действующую армию», – подумал Илья Андреевич и, вспомнив, что граф генерал-лейтенант Марков формирует полк новобранцев и их обязательно будут обучать, направился к нему. Генерал Марков тепло принял графа Толстого, а тот был рад, что нашёл взаимопонимание, и сразу же отправил к нему в полк своего сына. Узнав об этом, Николай возмутился тем, что батюшка решил задержать его в Москве. Ему было неудобно, что его знакомые уже воюют, а он пока не у дел. На следующее утро генерал Марков, построив полк на плацу, сообщил, что через месяц они будут выступать, а сейчас всем без исключения надо научиться владеть пикой и саблей и отменно сидеть в седле.
Граф Николай заметил, что прапорщик строго и требовательно учил солдат, которым не давал ни малейшего спуску, и добивался отменного выполнения того или иного показанного приёма. Если он замечал, что пришедший офицер не стремился серьёзно овладеть тем, чему он обучал, то не утруждал и не поправлял новичка. С первых минут Николай строго выполнял все требования прапорщика и стал понимать, что папенька был прав. Когда он наблюдал в поле, как новобранцы орудуют пикой и саблей, ему казалось, что это просто, но едва начал сам выполнять эти приёмы, убедился, что это далеко не так. Через час он настолько вымотался, что чуть не упал с лошади. На следующий день рука болела, и он с трудом владел ею. Только на десятый день он выполнил поставленную задачу, да и то не на отлично.
С отъездом сына в армию граф Илья Андреевич потерял покой. Второй месяц шла вой на, и французская армия стремительно продвигалась вглубь России. С утра было жарко, и граф приказал подать ландо, чтобы проехать к генерал-губернатору Ростопчину и узнать последние новости.
«Полк, в который был определён Николай, по всем меркам не должен пока принимать участие в баталиях, а там один Бог знает, что у главнокомандующего в голове», – подумал он, садясь в коляску.
Подъехав к губернаторскому дому, он быстрым шагом вошёл в парадный подъезд. Графа насторожила необычная суета. Его обогнал офицер с депешами. Увидев знакомого офицера, который чуть ли не бежал ему навстречу, поинтересовался: