– Молодец, продолжайте с ними беседовать по-русски! Беда, Лёва, в том, что в нашем обществе мы рассуждаем по-немецки, шутим по-французски, а по-русски только молимся Богу или ругаем наших служителей.
Все рассмеялись весёлому замечанию хозяйки.
Чем дольше Лев жил в Петербурге, тем больше дни его были заполнены различными встречами и развлечениями. В то же время он постоянно думал, по какой дороге ему пойти, чтобы найти именно свою стезю. Он постоянно задавал себе вопрос, мог бы он быть письмоводителем или столоначальником и сидеть в присутствии положенные часы. И сам себе отвечал: нет! Да и постоянная светская жизнь с её интригами и завистью порой раздражала его.
Однажды на Невском проспекте Лев встретил близкого знакомого по Казани, князя Дмитрия Оболенского.
– Лёва, ты ли это? – увидев его, радостно воскликнул тот и, обняв, повёл в ближайшую кофейню. – Как ты сам? Как твои братья и сестра?
– Старший, Николенька, служит в армии на Кавказе, другие живут в своих имениях, а сестра Маша замужем, у неё уже трое детей.
– Как я понял, университет ты не окончил?
– Я ушёл оттуда.
– Это поправимо. Известный тебе по Казани Михаил Николаевич Мусин-Пушкин здесь является попечителем Петербургского университета.
– Надо попробовать.
– Прекрасно. Я в ближайшие дни навещу господина попечителя.
Очарованный встречей с Дмитрием, который занимал пост председателя Петербургской палаты гражданского суда, Лев решает поступить в университет и 30 марта 1849 года подаёт прошение о допущении к испытаниям на юридический факультет Петербургского университета.
Документы его были приняты. Он сдал два вступительных экзамена и начал готовиться к очередному испытанию. Находясь в университете, Толстой услышал от студентов хвалебный отзыв об одном из адъюнктов, который читал им лекции об историческом развитии политической экономии.
– Вы не подскажете, кто это? – поинтересовался Лев.
– Это наш старшекурсник Владимир Милютин. Советуем вам послушать его. Он так доходчиво рассказывает об историческом развитии политической экономии и никогда не заглядывает в конспект. Его всегда внимательно слушают студенты, боясь что-нибудь упустить.
«Это же наш хороший знакомый, ещё по детским играм», – вспомнил Лев.
Как только Владимир вышел из аудитории, окружённый слушателями, Лев подошёл и громко поздоровался с ним. Милютин, узнав его, ответил на приветствие и пригласил посетить вместе с ним одно из собраний, на котором обсуждаются социальные и нравственные вопросы дня.
– Я уверен, что тебе понравится. На сегодняшнем заседании будет выступать с темой «Об организации крестьянских работ по Фурье» твой сосед по имению, помещик Алексинского уезда Тульской губернии господин Беклемишев.
Милютин привёл Льва в Коломну, в небольшой деревянный домик, стоявший на Покровской площади. Молодые люди с большим вниманием слушали оратора. Здесь не вели пустой болтовни, а проводили серьёзную работу по разъяснению и освоению первых социальных основ учений Сен-Симона, Фурье и Руссо. Высказывали мысли о гармоничном и всестороннем развитии способностей человека и всех законных его потребностях, данных ему природой и развитых образованием. «Это ли не стремление к счастью?» – подумал Лев с восторгом и благодарностью, что Милютин пригласил его на эту встречу.
– Понимаешь, Владимир, когда узнаёшь, что есть такие целеустремлённые люди, которые близки тебе по духу, появляется желание учиться с удвоенной энергией.
Он вернулся домой, но спать не хотелось. Наступала самая прекрасная пора – весна. И хотя истинного тепла ещё не было, но деревья уже были окутаны своеобразным коконом, и вот-вот начнут выскакивать клейкие листочки. Встретившись с Милютиным, который без предисловия ввёл его в круг интересных творческих людей, Лев словно обрёл новую силу для взлёта. Ему вспомнился профессор Мейер, который читал лекции по юриспруденции в Казанском университете и предложил ему тему для сочинения: «Сравнение проекта Екатерининского “Наказа” с “Духом законов Монтескьё”». Эта тема настолько занимала Толстого, что он целый год посвятил её разбору. «Может быть, и здесь, – подумал он, – эти занятия увлекут меня так же страстно, как я работал над “Наказом”?» Взяв блокнот, он записал для себя некоторые запомнившиеся мысли, при этом решив, что пора продолжать вести дневник. Ему запало в душу высказывание Беклемишева: «…Труд – великий двигатель человеческой природы; он единственный источник земного счастья».
«Труд труду – рознь, – подумал Толстой. – Крестьянский труд очень тяжёл, и с мужиками иногда договориться нелегко». Он вспомнил последнее столкновение с ними, и ему стало немного не по себе. Разумеется, для любого серьёзного действия нужно время, а в России до сих пор ни о каком свободном труде говорить не приходится, поскольку не упразднено крепостное право! Тем не менее, двигаться вперёд необходимо.
Милютин предупредил, что он на неделю уедет из Петербурга по делам. Лев готовился к сдаче очередного экзамена по римскому праву и решил навестить дядюшку Фёдора Петровича в Академии художеств. Увидев его, графиня с испугом проговорила:
– Федя очень обижен на государя Николая Павловича и заявил, что, встретив его, не побоится высказать ему недовольство по поводу ареста молодых людей.
– Елизавета Ивановна, вы не скажете, что произошло? – пристально глядя на неё, задал вопрос Лев.
– А вы разве не слышали?
– Ничего я не слышал, поэтому и спрашиваю.
– Вчера император приказал арестовать молодых вольнодумцев и посадил их в Петропавловскую крепость. Я многого не знаю, но слышала, что в равелин отвезли и молодого талантливого писателя Достоевского. Не пойму, в чём его вина? А мой Федя неистовствует по этому поводу. А вообще об этом лучше молчать! – промолвила графиня. – Пойдёмте, посидите со мной.
«У страха глаза велики», – подумал Лев и, откланявшись, решил дойти до квартиры Милютина. Как он и ожидал, Владимир был в отъезде, но его камердинер сказал, что приходили жандармы и произвели в его квартире обыск. «Что-то не так в царстве Петербургском…» – подумал Толстой и возвратился к себе.
На следующий день, всё ещё не веря, что за незначительные разговоры и мысли император приказал арестовать молодых людей, Лев решил посетить университет. Тут он увидел нового знакомого, Сергея Пряхина, который уже учился в университете на юридическом отделении и, по его признанию, иногда посещал кружок Петрашевского.
– В марте я заболел, – рассказывал он, – и не был в Коломне на последних обсуждениях. К тому же папенька приказал мне пока посидеть дома и особенно не рыскать по своим однокашникам. Я было заартачился, но он заявил: «Ежели не хочешь на цепи сидеть, то послушай старика отца – побудь дома!»
– А кто ваш отец? – поинтересовался Лев.
– Я толком не ведаю, он служит в ведомстве генерала Орлова. А тут видите, как обернулось: нагрянули ночью к участникам нашего кружка, арестовали и отвезли в Алексеевский равелин. Грозятся в университете философское отделение закрыть. Как они не поймут, что великие мысли нельзя остановить?!
– В этом я с тобой полностью согласен.
– Каждый здравомыслящий человек согласен, кроме нашего Николая Павловича и иже с ним!
– Печально, – промолвил Толстой и направился к князю Львову.
…Наконец-то император услышал наш глас, – с сияющим лицом прошамкал беззубым ртом сидевший в углу князь Волгин.
– Вы о чём, князь? – словно не понимая его, спросил Львов.
– Я о ретивых говорунах и всяких писаках, которые мечтают об упразднении крепости крестьян. Вот посидят голубчики на каторге, как в 1825 году, – другие остерегутся вещать о какой-то свободе!
– Нельзя, Пал Максимович, быть таким кровожадным, – заметил граф Селин.
– Именно таким и надо быть. Наш дорогой император это хорошо понимает!
Толстому стало так неприятно находиться рядом с этим трухлявым пнём, что он решил уйти. Княгиня увела его на свою половину.
– Всё настолько серьёзно и гадостно?
– Тяжело, граф. Многие семьи переживают за своих сыновей и братьев, а главное, непонятно, чем всё это закончится.
Он стал понимать всю трагедию происходящего. Сегодня повязали одних, завтра могут схватить других…
– Я слышала, вы собираетесь стать слушателем университета?
– Пока думаю, но окончательно ещё не решил.
– Время сложное и непонятное, – произнесла она чуть ли не шёпотом.
Через неделю Милютин возвратился в Петербург и встретился с Толстым.
– Слава Небу! Вас не тронули, – проговорил Лев.
– Пока непонятно, могут ещё и призвать. Но ясно одно: император вместе со своими великими князьями совсем ошалел – схватил некоторых моих студентов и посадил в крепость.
– Могут и вас побеспокоить?
– Ты прав. Был издан карманный словарь, в котором объяснялись многие положения философов: Фурье, Сен-Симона, Руссо – и других корифеев науки. Напечатано было две тысячи экземпляров. Так наш дорогой попечитель Мусин-Пушкин обратился к шефу жандармов Орлову за разъяснением, а тот, недолго думая, приказал непроданные остатки книг изъять и сжечь. Мало того, великий князь, появившись в университете, заявил Мусину-Пушкину, что он питает огромное отвращение ко всем журналам и журналистам и готов их всех посадить. А наш добрый попечитель согласился с ним, при этом заявив: «Мысли и выражения некоторых профессоров университета неприличны и могут служить поводом для легкомысленных умов, приведя к вредным толкам и заключениям и опасным идеям, которые приходят к нам с Запада». «Так гоните в шею таких толкователей, а если не поймут, то посадим их под замок, и вся недолга!» – заявил великий князь Михаил Павлович. Так что и задумаешься: как тут преподавать?
– А как думаете, арестованных постращают и сошлют в свои имения?
– Нет, тут всё печальнее: в Алексеевском равелине около сорока человек. Образована особая комиссия, в которую вошли чины, приближённые к трону. Это дело на особом контроле у императора. Так что пощады ждать не стоит! Лучше, друг мой, находиться подальше отсюда, целее будешь!