– Вижу, тётенька, – заметил он, вдруг нахмурившись, и выражение лица стало словно каменным, – думаете не о том, а ведь нам необходимо помочь Льву! – сказал он нарочито серьёзно, подал ей стопку писем ото Льва и, попросив её прочитать, направился в гостиную.
Выскочившая из комнаты Маша бросилась ему на шею.
– Какой ты умница, что надумал навестить меня! – воскликнула она. – Воля куда-то умчался по делам, а я тут с малюткой Петенькой и тётушками сижу.
– Я смотрю, ты не теряешь времени даром и опять ждёшь прибавления в семействе?
– Ты прав, Воля хочет иметь много детей.
– И это правильно! – заметил Сергей.
Услышав громкие голоса, в гостиной появилась Машина свекровь, Елизавета Александровна, и, поприветствовав дорогого гостя, сразу же повела его в столовую, где уже было всё накрыто к завтраку. Еда перемежалась с разговорами и возгласами Маши.
– А помнишь, Сергей, как мы в Казани принимали участие в спектакле «горе от тёщи», где ты играл роль жениха? У тебя были нарисованы такие прекрасные усы, что мне страсть как хотелось их коснуться.
– И ты, Машенька, в роли служанки была очень привлекательна, – улыбнувшись, произнёс Сергей. – Да-да, сестрёнка, ты права, я вспомнил, как Зинаида Молостова, игравшая невесту, попросила меня больше смотреть на неё. – И они опять так заливисто рассмеялись, что сидевшие рядом тётушки невольно улыбнулись.
Вскоре Ёргольская ушла в свою комнату читать письма Леона, а из столовой ещё долго раздавался радостный смех воспоминаний.
Из писем Татьяна Александровна узнала, какую бурную и неспокойную жизнь Леон вёл в столице. Хотел остаться там навеки. Это её нисколько не удивило. город настолько красив и удивителен, что находиться в нём – одно удовольствие. Она и сама, в молодости живя в Петербурге, с упоением гуляла по его улицам и садам. Планов у Льва было, как всегда, много, но и метаний хватало. Снова пытался попасть в Петербургский университет и даже сдал несколько экзаменов, но вскоре передумал, и появилось желание поступить на военную службу. Словом, сплошной сумбур. И опять одни проблемы: деньги, карты, бильярд. Сергей верно заметил, что там такие крокодилы, вмиг проглотят и не подавятся.
«Надо срочно ехать вместе с Сергеем в Ясную, проследить за управляющим Соболевым, которому поручено продать Савин лес купцу Копылову. Эти купцы так и смотрят, где бы что-нибудь скупить по дешёвке. Хотя Андрей Ильич – исполнительный и умный хозяйственник, но ежели запьёт, то ему сам чёрт не брат!» Лев приказал брату переслать громадную сумму какому-то Орлову, которому он проиграл 15 тысяч руб лей. А ещё надо вносить деньги в Опекунский совет. И везде просит брата не говорить ей, Туанетт, так как ему очень стыдно! «Буйная твоя головушка, когда же ты остепенишься и забудешь эти проклятые игры?» – с горечью в душе думала она.
Нешуточные переживания
Узнав о великом грехе Валерьяна, Ёргольская видела нешуточные переживания старшей сестры Елизаветы и старалась успокоить её, но самым горьким было то, что она не могла успокоить себя, кляня свою близорукость: «Елизавета не раз урезонивала меня и внушала, что Маша ещё ребёнок и не нужно торопиться её отдавать замуж, пока я, ослеплённая, что она рядом со мной, как помешанная твердила, что замужество ей не помешает. Тем более нет мне прощения за то, что, когда я спросила её, не желает ли она выйти замуж за Волю, Маша ответила, что ей всё равно. Я должна была остановиться и подумать, что юная девушка должна загореться или хотя бы испытать влечение, а этого не было! Насколько я стала равнодушна к судьбе даже близкого человека, думая только о своём благе, что она рядом со мной, а каково ей будет жить с мужем-многоженцем?»
В ту ночь Татьяна Александровна так и не сомкнула глаз, укоряя себя вновь и вновь: «Как ты не смогла вспомнить о том своём восторге и радости, полюбив Николая? А сама невинную девицу отдала в лапы сладострастника! Как всегда, он уехал по “своим делам”». Теперь она уже знала эти дела, и горечь клокотала в её душе. «Я стала такой же эгоисткой, как и их родная тётенька Полина, которую интересует только собственная жизнь». Она встала на колени перед иконой Спасителя, но тут же, поднявшись, направилась в покои Маши. Та ждала третьего ребёнка. В комнате горела плошка, и Маша чему-то улыбалась во сне. Татьяна знала, что сестра скрывает от неё похождения любимого сынка, стремится выполнять и предупреждать все его желания. Но рано или поздно всё раскроется, и как тогда ей жить с таким грузом? Елизавета тоже не спала и, заглянув в спальню Маши, без слов поняла переживания Татьяны.
– Теперь и тебе не спится. Убей меня, подлую бабу!
– Что ты говоришь, Элиз?
– Я знаю, Танюша, что говорю, и мне, бесстыжей, жутко, и, главное, не поворачивается язык сказать Маше правду. В груди от бессилия и злобы на саму себя всё жжёт, и чем старше я становлюсь, тем мне всё тяжелее и тяжелее. Ты знаешь, Таня, я спать перестала, а ему, мерзавцу, хоть трава не расти.
Ёргольская всегда восхищалась открытостью и правдивостью сестры. Сейчас же она поняла, что своим самоедством та может извести себя, и стала её утешать. Может быть, жизнь её сына вой дёт в свои берега, хотя понимала, что обманывает и себя, и сестру. Пока Валерьян старался быть ласковым, хотя временами она замечала, что семейная жизнь его уже тяготит и он всё чаще и чаще стремится уехать из дома. Маша ничего этого не замечала, да и как она могла заметить, если была далека от подозрений. Да и мать Валерьяна, Елизавета Александровна, любила её и старалась ей во всём помогать.
горе обрушилось внезапно: мать её мужа скоропостижно умерла 14 сентября 1851 года. Неслучайно в своём письме Маша напишет: «…Я потеряла в ней редкую мать и друга, которого у меня больше не будет. Она любила меня как дочь родную и разделяла в своём сердце с Валерьяном, которого она боготворила…»
Теперь Ёргольская понимает, что именно ей придётся говорить о поведении её мужа и вряд ли Маша сумеет её простить!
После смерти матери Валерьян стал позволять себе грубо разговаривать с женой. Когда Ёргольская попыталась его урезонить, он нагло заявил, что она не имеет права вмешиваться в его личную жизнь, и стал постоянно оставлять Машу дома одну с детьми, а сам уезжал надолго, не сообщая ей куда.
Татьяна Александровна боялась сказать Маше правду и не представляла, как лучше поступить. Сейчас ей было неимоверно стыдно за то, что она, взрослая женщина, толкнула юную девицу в омут семейной жизни без любви. Ей бы остановить её, тем более что сестра Елизавета была первоначально против этого союза, а она постоянно думала только об одном: Маша останется в доме при ней, а о её судьбе она не удосужилась подумать. Именно она отобрала у девицы великое счастье – полюбить. Она, негодяйка, и сейчас ведёт себя трусливо и некрасиво. Стоило ей об этом задуматься, как лицо начинало гореть, и она невольно шептала: «Как я могла, как я могла…» – и слёзы орошали её лицо.
Как-то в очередной раз Маша, оставшись одна с детьми, спросила у Тюнечки: «Почему Воля так надолго оставляет нас одних?» Ёргольская, ничего ей не ответив, сразу ушла к себе.
Она знала Машин твёрдый характер. И сейчас, когда родился третий ребёнок, и когда она страдала от болезни зубов, Туанетт не хотела, чтобы в доме разгорелся скандал, и всеми силами старалась успокоить дорогую племянницу.
Возвращение старшего брата в Россию
Хотя и слышали, что Николенька собирается в отпуск, но тем не менее приезд его для всех стал неожиданным. Правда, он как-то сообщал, что страшно соскучился по России и близким. Но желание – одно, а жизнь и дело – другое. Когда он появился в Покровском, все смотрели на него как на чудо.
– Николенька, голубчик, разрешите на вас посмотреть, – юлой крутилась вокруг него младшая сестра.
– Машенька, ну что вы меня конфузите?
– Никакого конфуза, дорогой брат, я сейчас же извещу братьев. Правда, Серёжу разыскать легче, так как он не отходит от своей цыганки Маши, но Лёва неуловим. Он то в Москве, то в Петербурге и никак не доберётся до Ясной. У нашей дорогой Тюнечки вся душа изболелась по поводу Лёвы. Не знаем, как оторвать его от игры.
Услыхав о Тюнечке, Николенька улыбнулся и почему-то шёпотом спросил:
– Как она?
– Сейчас увидите! – в ответ произнесла сестра.
Тут же, словно это была очередная картина в домашнем театре, вошла Ёргольская. Она была всё так же стройна, очаровательна и элегантна, только глубокая морщина прорезала лоб, а в глазах хоть и светилась радость от встречи, но они были тревожны. «Сколько же мы ей приносим страданий», – обнимая её, мимолётно подумал он.
– Как я рад, Туанетт, что вы с нами!
– А с кем же мне быть?
В гостиную вошла Елизавета Александровна, родная сестра Ёргольской, и так же тепло приветствовала Николая Николаевича:
– Какой же вы молодец, граф, что сразу приехали к нам!
– Мне Маша писала, что и братья здесь часто появляются, к тому же я очень хочу познакомиться со своими племянниками. Да и Рождество, и наступающий Новый, 1851 год следует встречать в кругу семьи.
– Всё правильно, дорогой наш гость, а посему всех приглашаю к столу.
Они сидели у большого самовара, и Николай обратил внимание на единение двух сестёр, которые с большой любовью и нежностью смотрели на него. Он давно не ощущал такого умиротворения и покоя. Хотя о каком покое можно говорить, когда идёт вой на с горцами и конца и края ей не видно?! Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы все братья собрались здесь или в Ясной и повспоминали так мгновенно проскочившие детство и юность. «Как радостно, – размышляла Ёргольская, исподволь наблюдая за Николенькой, – что, прослужив несколько лет на Кавказе, он не огрубел, а только заматерел, стал солиднее и спокойнее. А главное – сохранил доброе отношение к близким и сослуживцам. Это помогает ему твёрдо идти по жизни.
Именно он стал опорой для братьев в Казани, и мне кажется, он и сейчас поможет Леону встать на ноги и окрепнуть!»