– Никита Петрович! Мы тоже с радостью закусим наше питие вашей конфеткой.
Все дружно засмеялись.
– Ну вот, капитан, я серьёзно желаю уберечь молодёжь от пагубной страсти, а вы шутите.
– Что вы, подполковник, я просто считаю, что ежели человек определился на службу, то он уже не дитя малое и сам должен решать, пить ему или воздержаться и кушать только конфетки. Тем более что наша жизнь далека от всяких сладостей! Разве я не прав?
– Конечно, вы, любезный, как всегда, правы, но старшие товарищи должны иногда подсказывать молодым людям.
– Так как, молодые люди, наливать вам или обойдётесь конфетками?
– Первую чарку за встречу и знакомство надо принять всем, а там уже как сами захотят, – уверенно произнёс один из офицеров. И все присутствующие тут же подняли стаканы.
Лёвушка присматривался к офицерам, слушая обыкновенные их речи. Пока больше говорил Николенька, рассказывая о последних российских новостях:
– Да, в одном из поселений за Орлом, запамятовал, в каком месте, к нам подошла одна женщина и поинтересовалась, не на Кавказ ли держим путь. Мы подтвердили, что туда. «Не знаете ли вы офицера Олифера Кузьму Панкратовича?» – «Конечно, знаю! Вместе в артиллерийской бригаде служим». – «Уже, видимо, и забыл, как его младшая сестра Аксинья выглядит, давно в наших краях не появлялся. Поклон ему передайте как от меня, так и от моих детушек – пятеро их у меня. Сам-то он, сердешный, не болеет?» – «Пока здоров!» – «Скажите, чтобы Аксинье хоть строчечку прописал, я-то не могу писать и читать, а весточку получить хочется. И мы живём, не тужим, хлебушек, слава Богу, есть, по миру нейдём».
Все притихли, вспоминая свой дом и родных, а Кузьма Панкратович, смахнув непрошеную слезу, глухо произнёс:
– Как маменька Богу душу отдала, не был дома. Спасибо, Николай Николаевич, за доброе слово. Надо будет им копеечку послать.
Лёвушка не спросил у брата, почему офицеры редко ездят домой. Видимо, это удовольствие дорогое, а тем, кто выслужился из солдат, иногда попросту и ехать некуда: за двадцать пять лет всякое происходит, вот и остаются они в полку до полной отставки.
Через неделю было приказано прапорщику Толстому выехать в посёлок Старый Юрт для охраны и прикрытия больных в горячеводском лагере. Братья уехали. Если станица Старогладковская Льву не понравилась, так как она лежала в низине и дальних видов не просматривалось, то по дороге он увидел много интересного. В Староюртовском укреплении были открыты горячие и минеральные источники различных качеств, особенно против простудных заболеваний и ран. На подъезде он залюбовался чудесными видами: огромная гора камней, громоздящихся друг на друга. Иные, оторвавшись, составляют как бы гроты, другие словно висят на большой высоте.
– Николенька, взгляни, какая красота. Кажется, что это наваждение. Камни вот-вот рухнут, даже сердце замирает!
– Они, Лёва, уже не один десяток лет так держатся, а может, и больше. А ты шум слышишь?
– Да, а что это?
– Шум водопада: потоки горячей воды срываются с высоты и особенно по утрам от испарений закрывают часть неба. Вода – кипяток, так что надо быть осторожным, чтобы не обвариться.
Николенька в плетёную корзинку положил несколько сырых яиц и опустил на несколько минут в горячую воду. Яйца моментально сварились вкрутую. Лёва взял одно из них и тут же бросил, так как держать его горячим было просто невозможно.
– Николенька, посмотри, как татарки танцуют в воде.
– Они бельё стирают ногами.
– Неужели ногами? – переспросил Лёва.
– Да, вода тёплая. Бельё они, как в ступе, толкут, поэтому оно хорошо отстирывается. Кстати, эти источники настолько лечебные, а у тебя, кажется, ревматизм, и ты временами испытываешь боли в ногах?
– Ты прав!
– Начни принимать ванны. Вскоре почувствуешь улучшение и боль отступит!
– Николенька, вчера я заметил, что у твоего начальника, подполковника Алексеева, что-то с левым ухом.
– В молодости с ним случилась одна неприятность. Он попытался без навыка объездить дикого скакуна. Конь оказался строптивым, и стоило ему вскочить на него, как тот его сбросил на землю. Никита Петрович, хотя человек и благодушный, огрел его плёткой. Конь в долгу не остался: взял и откусил ему пол-уха.
– Что называется, не дерись, – заметил Лёва.
– Ты прав, дорогой мой, но иногда без насилия нельзя. Такова аксиома жизни!
Отчаяние
«господи, что же я натворил? Как мне теперь выпутаться из этой бездны? – с отчаянием думал Лев. – Я же давал себе слово не играть в карты, и всё-таки страсть неудержимая попутала меня. Я Огарёву должен четыре тысячи руб лей, но знаю, что он подождёт, как и другие московские и тульские игроки, обыгравшие меня. Уезжая с Николенькой на Кавказ, дал слово тётеньке не брать в руки карт. Здесь, в Старогладковской, чёрт меня попутал, и сел я играть с поручиком Кноррингом, поставив пустячную ставку, и нет бы остановиться… Казалось бы, вот-вот отыграюсь, но нет! Спустил не только свои деньги, но и Николенькины, а теперь вот должен. И кому? Этому неприятному Кноррингу, который смотрел на меня свысока, считая меня за зелёного мальчишку. Пришлось мне дать вексель со сроком уплаты в январе 1852 года. Спасибо Николеньке, который, узнав о моём проигрыше, не упрекнул меня даже взглядом. господи! Какой же у меня изумительный брат, а я, дурак, ещё как-то подумал, что он меня не любит».
В эти минуты, остро сознавая свою вину, Лев чувствовал себя не фейерверкером 4-го класса и не тем юношей, который уже два раза ходил в набег, а провинившимся мальчишкой, который, скорее, был бы рад, чтобы его поставили в угол и как бы сразу улетучились все неудачи. А главное, этот проклятый проигрыш, который, как дамоклов меч, висел над ним. «Что же делать? Что же делать?» – с горьким самоуничижением думал он, и ничего не приходило на ум, а на душе было так постыло, что в эти минуты ничто не могло его утешить. «И тётенька ни строчки не пишет, и братья молчат!» Лев встал, начал молиться и просить Всевышнего помочь ему выпутаться из этой неприятной – да что там, неприятной, – пиковой ситуации, в которую он своей беспечностью и невоздержанностью загнал себя. Забылся он только перед рассветом.
Утром камердинер стал будить барина:
– Лев Миколаевич, вам прислали сразу два послания. Толстой спросонья пробормотал что-то, но глаза не открыл и даже отвернулся к стене.
– Вы же приказали разбудить, как почта придёт, а сами спите беспробудно.
Через несколько минут камердинер вновь стал будить графа:
– Барин, почта пришла!
– Ты о чём, Ваня?
– Я всё о том же: письма вас дожидаются.
Увидев почерк Туанетт, Лев сразу же стал читать, и невольные слёзы потекли по лицу.
– Что-то случилось, Лев Миколаевич?
– Нет-нет, Ванюша, это я просто расчувствовался, да и тётенька жалуется, что зажилась на этом свете.
– Разве ей плохо живётся или её кто-то забижает?
– Не думаю, а впрочем, я её точно обижаю своим безрассудным поведением.
– Я что-то этого безрассудства в вас не вижу. Вы уехали из Рассеи, надели форму и служите в армии.
– Ты прав, только перед этим я столько ошибок наделал и проиграл денег, что мы с тобой чуть ли не перебиваемся с хлеба на квас.
– Пока же не голодаем, правда, денег на дорогу нет, но скоро пришлют!
– Может быть, – машинально произнёс Толстой и, отложив тётушкино письмо, чтобы потом перечитать его ещё раз, заметил второе, от Николеньки. Вскрыв его, он увидел, как из конверта выпали две бумажки. Лев поднял их и не поверил своим глазам.
– Это же мои векселя! – невольно воскликнул он. – Ванюша, милый мой, я спасён, и теперь этому офицеришке я ничего не должен. Дай Бог здоровья моему кунаку Садо, который спас меня от позора.
Камердинер Ваня никак не мог уразуметь, что произошло, а Лев от радости обхватил его, закружил по комнате и снова вскричал:
– Я спасён! Знаешь, кто меня спас?
– От кого? – недоумённо спросил Ваня.
– От моего безумного проигрыша офицеру. Мой кунак, чеченец Садо.
– А, это тот самый неугомонный вор-джигит?
– Да, да, он самый. И не надо его оскорблять вором. Пойми, он джигит по своей натуре! Ванюша, ты понимаешь, он спас меня от позора, из которого я самостоятельно выпутаться бы не смог, а этот чеченский юноша Садо отыграл мой долг и снял с моей души огромный камень.
– А я вам и толкую, Лев Миколаевич, чтобы вы бросили эту противную игру.
– Да я её уже давно бросил и теперь в бригаде ни за что играть не буду. Впрочем, я тебе толкую не об игре, а о Садо, с которым я подружился.
– Именно ему вы отдали своё ружьё.
– Теперь за моё спасение я бы ему всё отдал!
– Ну конечно.
– А что – конечно? Ты можешь мне не верить, но кунак кунаку, если он попросит, даже жену должен отдать.
– Скажете тоже, простите, такую глупость, что уши вянут. Что же, мы в Ясной со Стёпкой друзья, и вдруг я ему заявил бы: «Отдай, Стёп, мне свою жену!» Он бы мне точно голову оторвал за такие слова.
А Лев, вдруг возвратившись и не снимая пальто, тут же сел к столу и стал писать Ёргольской ответ, в котором рассказал о чеченце Садо, с которым он подружился: «Садо очень любит играть в карты с офицерами, но находятся мерзавцы, которые его надувают, а он не умеет ни считать, ни записывать. Я его постоянно отговаривал играть с ними. Он был благодарен мне за это и подарил мне кошелёк, а я ему – своё ружьё».
Льву писалось легко. Именно сейчас он понял, что такое дружба с Садо, который, находясь далеко от него, переживал о его долге и не на словах, а на деле сумел отыграться за него и радовался вместе с ним по-детски восторженно. Толстой просит тётеньку прислать «коробочку с музыкой» и шестиствольный пистолет, ибо такому подарку Садо будет рад.
Метания Мити
Ёргольская по-настоящему была счастлива. Как братья, так и сестра Маша всегда были рады встретиться с ней. Но если в детстве они слушали её со вниманием и любовью, то сейчас, став самостоятельными, не очень прислушивались к её советам. Если старший брат, Николенька, став офицером, в её советах не нуждался, то Сергей и Митя, окончив Казанский университет, уехали в свои имения и пытались обустроить жизнь. Леон, к её радости, жил вместе с ней в Ясной Поляне, занимаясь хозяйством и самообразованием.