Особенно не складывалась жизнь у Мити. Он выбрал для себя службу. Прибыв в Петербург и разыскав казанского знакомого, Оболенского, отправился к нему домой. Хозяин дома представил его присутствующим гостям и предложил Мите раздеться. Оказалось, что под пальто другой одежды у него не было – он считал это излишним. Тут же Дмитрий обратился к Оболенскому с просьбой устроить его на службу, где бы он мог приносить больше всего пользы. Оболенский сказал, что подумает. Такой ответ Дмитрия не устроил, и на следующий день он явился на приём к статс-секретарю Министерства юстиции Танееву.
– Ваша фамилия?
– Граф Толстой.
– Вы нигде не служили?
– Я только что кончил курс в Казанском университете, и мне хочется быть нужным обществу.
– Какое же место вы желаете иметь?
– В котором я могу быть полезен!
Статс-секретарь отправил его в канцелярию переписывать бумаги. Потрудившись там немного, разочаровавшись в чиновничьей среде, он бросил эту службу и уехал к себе в Курскую губернию. Он, как и Лев, пытался искать себя в различных занятиях, но везде терпел неудачу.
К Ёргольской Дмитрий относился с большим вниманием и постоянно приглашал её к себе в гости. Она с содроганием вспоминала тяжёлую сцену, которая однажды внезапно произошла с ним и тётенькой Юшковой. Пелагея Ильинична разошлась с мужем, уехала из Казани и теперь снимала угол в одном из монастырей под Тулой. В мае графиня приехала в гости к Туанетт в Ясную Поляну. Они сидели в гостиной, Татьяна читала письмо, полученное от Леона с Кавказа.
– У него, слава Небу, всё в порядке. Кстати, Леон и о тебе, Полина, интересуется. Спрашивает о твоём самочувствии и будет рад получить от тебя весточку.
– Спасибо, Танюша, я в ближайшее время обязательно ему напишу.
И тут внезапно в гостиную вошёл Дмитрий, который решил навестить Ёргольскую. Увидев сидевшую в кресле Юшкову, он остановился и, нахмурившись, резко произнёс:
– Вы, тётенька, подобно чёрному ворону, появляетесь на моём пути!
– Чем, Дмитрий Николаевич, теперь я провинилась перед вами?
– Тем, любезная тётенька, что сломали и изгадили нашу детскую жизнь. Не окажись мы в Казани, я более чем уверен, что мы продолжали бы жить одной дружной семьёй. А вы мало того, что поступили с нами как с крепостными, вызвав в Казань и бросив на произвол судьбы, так ещё посещаете нас когда вам вздумается.
– Митя, Митенька, что вы говорите? – с волнением пыталась остановить его тираду Ёргольская.
– Я думала, что вам в Казани будет жить и учиться интересно, – пролепетала графиня.
– Я помню, как Маша и Лёва давились слезами, а вам до этого не было никакого дела, потому что вы бездушная особа!
– Митенька, голубчик, остановись, – прошептала Ёргольская.
Но, развернувшись и не попрощавшись, он сразу уехал.
– Полиночка, успокойтесь и простите его. – Татьяна впервые видела Юшкову с опущенной головой.
– Всё, что он сказал, – правда, – заплакав, произнесла она. – Владимир Иванович отговаривал меня и просил детей у тебя не забирать, а я, как рогатая коза, упёрлась, только и твердила, что сама их воспитаю! Прости меня, Таня.
– Что ты, Полинушка, я давно всё забыла. – И, обняв её, Татьяна тоже заплакала. – Мы с тобой обе хотим, чтобы они нашли своё место в жизни!
– Ты права, Таня, – вздрагивая от рыданий, произнесла графиня. – Я, пожалуй, поеду к себе.
– Ни в коем случае! Я тебя не отпущу. Успокойся, и пойдём чай пить!
Ёргольская никогда не видела и не представляла, что графиня Юшкова может повиниться в содеянном, когда после смерти сестры Александры, вопреки воле детей, забрала их на житьё к себе в Казань. Татьяна привыкла её видеть большей частью недовольной и надменной, а тут вдруг сама призналась, что была неправа. Как прозорлива была покойная родная сестра Елизавета, которая сразу сказала, что этой даме надо было не письма жалобные писать, а Николеньку послать для объяснения с ней, и дети остались бы жить у себя дома в Ясной Поляне. Полина покаялась и забыла, а она, Татьяна, сейчас переживала за каждого из них и, постоянно думая, не знала, как вывести братьев на праведную дорогу жизни.
Ожидание
Третий месяц Лёва жил в Тифлисе. Первоначально ему казалось, что стоит только поговорить с одним из генералов, и его примут на службу, тем более что основные документы у него были с собой. Оказалось, что этих бумаг недостаточно из-за отсутствия тех документов, которые он не забрал в Петербурге, и надо их дождаться. А ему так хотелось участвовать в зимнем походе уже при погонах, но вот опять задержка. Ко всему прочему его мучила болезнь. Он всеми силами стремился лечиться от противной гонореи, которая цепкими лапами зверя докучала ему. Продолжал пить целебную воду и по совету тифлисского врача проходил курс лечения ртутью. Но после, к своему ужасу, обнаружил, что весь рот и язык в ранках, которые не позволяли ни есть, ни пить в течение двух недель, и приходилось больше лежать. Тифлис – цивилизованный город. Есть русский театр и итальянская опера, которые он мог посещать. Хотя денег было мало, но он не роптал. Жил он в немецкой колонии. Как назло, и писем ни от кого не было. Словно все забыли его. Чуть стало легче, брал в руки перо и, отрешившись от тоски и неудач, стал вспоминать и записывать приходившие в голову картины. Эпизоды возникали один за другим. Он уносился мечтами в свою любимую страну детства, вспоминая братьев, сестру, всех близких людей, которые его окружали в том волшебном мире, куда теперь можно было вернуться только в мечтах и воспоминаниях. Закончилась одна болезнь, как временами стали болеть зубы, и тут хоть на стенку полезай. Просто мука какая-то: иногда утыкался в холодную подушку, и если боль чуть-чуть утихала, то пытался подремать. Ванюша, видя страдания барина, стремился ему как-то помочь. Делал отвары, даже привёл однажды знахарку, которая пыталась заговорить боль и как будто немного помогла. Те страдания, которые испытывает его барин Лев, видит его камердинер Ванюша и в душе восхищается им. «Другой бы, – думает он, – уже давно плюнул на всё и уехал в Россию, а он, часто на словах отчаявшись и в душе чертыхаясь, садится за стол, что-то читает, пишет и опять читает. Даже в самые тяжёлые моменты болезни он не пытался отступать от задуманного. Правда, до сих пор непонятно: зачем Лев Николаевич стремится поступить на военную службу? Ну нет нужных бумаг, и зачем их дожидаться? Соберись и уезжай в Россию. Тем более что он так скучает по своей любимой тётеньке Татьяне. Получив от неё очередное письмо, десять раз его перечитывает, при этом обливается горькими слезами от нежности к ней и сразу же с радостью отвечает ей. И ещё усерднее работает за столом, снова и снова пишет, и читает, и заставляет меня переписывать. А какой толк? – недоумевает Иван. – Я перепишу, а он перечитает, половину перечеркнёт и снова переписывает, а мне потом снова переписывать. Право, чудно! Ходит по инстанциям от одного генерала к другому, а они заладили, как попки: “Нужной бумаги нет, ждите!” И как же был рад мой барин, что он теперь не коллежский регистратор, а фейерверкер 4-го класса, и прыгал чуть ли не до потолка, что стал военным, бегал по комнате и кричал: “Я теперь, Ванюша, лишился своей постылой свободы и поэтому очень счастлив!” Трудно иногда понять логику господ. Я даже спросил у него: “Лев Миколаевич, почему вы радуетесь своей несвободе?” И он правдиво ответил: “Излишек свободы, Ваня, – причина многих моих бед!” А каких бед, я так и не понял. Хотя знаю, что он много проиграл, а долги отдавать надо! На днях разговорился с барином, впрочем, он порой непохож на барина, едим чуть ли не из одной тарелки, да он и неприхотлив в еде. Он ко мне очень доверителен, даже в минуты раздражения, делая мне какое-либо замечание, чуть ли не просит прощения за мои промахи, ему как бы самому становится неудобно, и мне хочется служить ещё лучше! Он мне признался, что прежде находил счастье в удовольствии и движении, теперь предпочитает состояние покоя, с тихими радостями любви к своим близким. Чужие утомляют его и мешают думать. И я верю ему, так как порой он часами не отходит от стола, что-то записывая. А иногда крикнет: “Ванюша, подай, дружок, лист чистой бумаги, пока мысль не потерял”. Сначала я этого не понимал, теперь же очень понимаю: думаешь о чём-то хорошем и радостном, и вдруг тебя прервут, а мысль, как птичка, улетела, попробуй её поймай – не поймаешь!»
«Тружусь со вкусом…»
У Льва открылся кровавый понос, и врач посоветовал ему поехать в Пятигорск, чтобы основательно подлечиться. В письме Туанетт он сообщал, что ведёт уединённый и правильный образ жизни, и тут же, словно одёрнув себя, признался, что не далее как вчера не выдержал характера и пригласил казачку, ибо никак не мог избавиться от сладострастия, но к картам, слава Богу, не прикасался. И добавил, что далёк от скуки, потому что ту вещь, которую он задумал, уже переделал три раза и думает ещё раз переписать, чтобы быть ею довольным. «Может показаться, что это – работа Пенелопы, но это меня не удручает, так как тружусь со вкусом, находя удовольствие и пользу в этой работе».
Льву было радостно получить письмо от тётеньки, в котором она поддерживала его и верила в его удачу. Старший брат Николай давно заметил, что его младший брат Лёва – человек неуёмного порыва, честности и при этом огромного тщеславия. Он, как малый ребёнок, обижался на любое замечание, будь оно даже справедливое, и не терпел, чтобы его поучали. Если сам Николай любил творить на ходу, сочиняя устные рассказы так, что все его слушали с большим вниманием и интересом, то Лев предпочитал уединение и стремился всё изложить на бумаге. Приехав с братом на Кавказ, Лев решил тоже определиться на военную службу, но для поступления в армию не хватало нужных документов, и он ждал их присылки. Он уже участвовал вместе с братом как волонтёр в военной операции по усмирению черкесов, а в свободные часы решил, по его выражению, «набросать картины, которые так поэтически рисуют воспоминания детства». Несколько месяцев он работал с упоением, а затем, обратившись к брату, попросил почитать его записи.