Что-то знакомое?
Будучи дежурным на батарее в Севастополе, Лев, по обыкновению, занимался своими непосредственными обязанностями. Июльский день был жарким, и очень хотелось окунуться в море. Но канонада не стихала: пули, картечь и бомбы продолжали сыпаться на город, собирая свою страшную жатву. Пробираясь к своему посту на 4-м бастионе, Лев услышал, как прапорщик Крылов что-то рассказывал собравшимся вокруг него солдатам:
– Чёрт возьми, как нынче у нас плохо! – говорил басом белобрысенький безусый морской офицерик в зелёном вязаном шарфе.
– Где – у нас? – спрашивает его другой.
– На 4-м бастионе, – отвечает молоденький офицер.
И вы непременно с большим вниманием и даже некоторым уважением посмотрите на белобрысенького офицера при словах «на 4-м бастионе». Слишком большая развязность, размахивание руками, громкий смех, то особенное бретёрское состояние духа, которое приобретают иные очень молодые люди после опасности. Но всё-таки вы подумаете, что он станет рассказывать, как плохо на 4-м бастионе от бомб и пуль: ничего подобного не бывало! Плохо оттого, что грязно…
«Что-то он такое знакомое им рассказывает», – замерев и не решаясь подойти к матросам, подумал Толстой.
«…Пройти на батарею нельзя», – скажет он, показывая на сапоги, выше икр покрытые грязью. «А у меня нынче лучшего комендора убили, прямо в лоб влепило», – скажет другой. «Кого это? Митюхина?» – «Нет… Да что, дадут ли мне телятины? Вот канальи! – прибавит он трактирному слуге. – Не Митюхина, а Абросимова. Молодец такой, в шести вылазках был». «Да это же мой “Севастополь в декабре месяце”, – понял Лев. – Неужели уже пришёл “Современник”? Да нет, слишком быстро», – опроверг он себя и тут же вспомнил, что как раз просил Крылова переписать одну из глав своего «Севастопольского рассказа» перед отсылкой его в журнал.
– Ваше благородие, – обратился к подпоручику один из матросов, – не подскажете, кто так правдиво написал о нашей жизни?
– Один из наших молодых офицеров, – уклончиво ответил подпоручик.
– Так его надо беречь, такого человека, – с убеждением в голосе проговорил тот же матрос.
А Льву стало так сладостно на душе от тёплых слов, сказанных незнакомым солдатом, и вдвое неудобно, что оказался невольным свидетелем этого разговора. Только он хотел повернуть назад, как увидел, что ядро летит в их сторону, и всё в нём замерло.
– Братцы, галка к нам в гости просится, – крикнул низким дискантом один из сидящих, и тут же метрах в пяти от пущенного с неприятельской стороны ядра поднялся огромный фонтан земли.
– Расходимся, братцы! Видимо, недруги заметили и стали в нас метить. – И все мигом разбежались по своим постам.
4 августа 1855 года состоялось трагическое сражение, в котором русская армия была наголову разбита неприятелем, и произошло это от бездарного командования высшего руководства. В коротком письме тётеньке Лев написал: «…Ужасный день: лучшие наши генералы и офицеры почти все ранены или убиты!» Один из офицеров рассказал, как начальник штаба генерал Веймарн спорил с генералом Реадом и просил его раньше времени не наступать. Генералы Ушаков, Белевцов и Остен-Сакен бездействовали. Лев, уединившись на следующее утро, прочитал офицерам стихи, сочинённые им, которые в мгновение разнеслись по армии и за её пределами:
Как четвёртого числа
Нас нелёгкая несла
горы отбирать.
Барон Вревский генерал
К горчакову приставал,
Когда подшофе.
«Князь, возьми ты эти горы,
Не входи со мною в ссору,
Не то донесу».
Собирались на советы
Все большие эполеты. <…>
Долго думали, гадали,
Топографы всё писали
На большом листу.
Гладко вписано в бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить…
Выезжали князья, графы,
А за ними топографы
На Большой редут. <…>
«…Туда умного не надо,
Ты пошли туда Реада,
А я посмотрю…»
Вдруг Реад возьми да спросту
И повёл нас прямо к мосту:
«Ну-ка, на уру».
Веймарн плакал, умолял,
Чтоб немножко обождал.
«Нет, уж пусть идут». <…>
На уру мы зашумели,
Да резервы не поспели,
Кто-то переврал. <…>
На Федюхины высоты
Нас пришло всего три роты,
А пошли полки!.. <…>
Продажа дома
Узнал Лев, что их родная тётенька Пелагея Ильинична Юшкова ушла от мужа и уехала из Казани. Она внесла необходимую сумму за келью и стала жить в одном из монастырей недалеко от Тулы. Видимо, понимая, что никто из братьев Толстых и сестра из-за её капризов с ней не уживётся, она приняла такое решение. Лев предлагал ей жить в Ясной Поляне, но по причине того, что теперь постоянно на правах хозяйки там жила Ёргольская, Юшкова отказалась поселиться в его имении. Правда, она иногда наезжала в гости ко Льву в Ясную и, пробыв неделю-другую, возвращалась к себе.
Размышляя о жизни тётушек Ёргольской и Юшковой, он видел, с какой душевной отдачей по отношению к его братьям и сестре вела себя Туанетт, всегда готовая выехать по первому зову к любому из них. Пелагея Ильинична заботилась только о себе, и поэтому с такими вопросами никто к ней не обращался.
Разговор о продаже большого дома в Ясной Поляне поднимался давно, но Лев противился и повторял, что он для него очень дорог. И вдруг Толстой прислал письмо, в котором сообщал, что он с группой офицеров хочет выпускать военный журнал. Для его издания нужны деньги, поэтому попросил Валерьяна срочно продать дом. Покупатель нашёлся, и Ёргольская выехала в Ясную, чтобы в последний раз посетить свою келью. Всё ей было там так дорого, что сейчас она даже изменила привычке – пройтись по «прешпекту», а сразу же подъехала к дому и поднялась на второй этаж. Экономка Прасковья Исаевна, увидев внезапно появившуюся барыню, поднялась следом за ней.
– Что случилось, голубушка Татьяна Александровна? На вас лица нет. Неужели что-то с нашим грахом произошло?
– Бог с вами, Прасковьюшка, он жив-здоров!
– И всё же?
– Дом продаём.
– Какой дом? – смотря вопросительно на Ёргольскую, переспросила экономка.
– Вот этот большой дом!
– Молодец, Царство Небесное, князь Николай Сергеевич закладывал, строил, батюшка, граф Николай Ильич, достраивал, радовался, а сынок, Лев Миколаевич, готов всё спустить. Не заметишь, матушка, как и нас в распыл пустит. – И, заплакав, экономка присела рядом с Ёргольской.
– О чём вы, голубушка? Леону потребовались срочно деньги, и он принял решение его продать, а мы будем обживать флигель.
– Пора бы Льву Миколаичу вернуться домой и заняться хозяйством сурьёзно, а то ненароком и с усадьбой придётся расстаться, денег ему постоянно не хватает.
Татьяна Александровна села к столику, вспоминая, как дети с разными вопросами и проблемами прибегали к ней, как частенько после скоропостижной смерти Мари Николя любил сидеть и беседовать часами с ней. Как ей радостно и чудесно было с ним. Но вот теперь и дома не станет! «А может быть, и хорошо, что дом продают? – продолжала размышлять она. – Счастья в нём не было ни Мари, ни Николаю, и мгновенно господь забрал их к себе, да и мне с детьми здесь толком пожить не удалось, а впрочем, это всё от расстроенных нервов, от переживаний за Леона, да и слаба я стала неимоверно», – с тоской продолжала размышлять она. Узнала она также, что после отъезда Льва пустился во все тяжкие Митя. Прежде он себе этого не позволял, а тут, говорят, в Москве разгулялся. Прошло то время, когда она всех умела держать под своим крылом. Теперь они вольные, а рационально жить так и не научились!
Через несколько дней приехали рабочие и стали аккуратно разбирать дом. Десятник, руководивший разбором, просил ничего не ломать и метить каждое брёвнышко и дощечку. Однажды даже появился сам помещик горохов и сообщил, что он хочет поставить его в селе Долгом, на самом видном месте, и сам будет жить в нём. Ёргольская воочию увидала, как крестьянам тяжело было вытаскивать гвозди, разбирать тщательно подогнанные венцы, которые сидели в гнёздах как влитые. Ей вспомнились рассуждения Николая, который, закончив строительство, как ребёнок радовался достроенному большому дому, утверждая, что в нём будут жить не только его дети, но и внуки. «Не суждено! – с горечью подумала она. – И я наивно полагала, что сумею его детей поставить на ноги и выпустить в большую жизнь. Смешно. Машу отдала замуж страшному эгоисту и прелюбодею Валерьяну. Дмитрий с Сергеем мечутся и непонятно чего хотят. Николай было ушёл в отставку, а сейчас снова уехал служить на Кавказ. Леон служит в огненном Севастополе. И ни у одного из братьев, по сути, нет семьи. Слава Небу, Леон хотя бы прислушивается к моим советам, и я уверена, он напишет ещё не одну статью. Советы советами, а в последнем письме кается, что проиграл в карты все деньги, тоже никак не может унять свою страсть. Впрочем, как её унять, когда каждую минуту находишься на краю гибели? Легко мне рассуждать, а сколько там людей уже сложили голову, словами не передать! – И она, перекрестившись, прошептала: – господи, спаси и сохрани дорогого мне человека!»
Весна наступала стремительно, и хотя по утрам ещё были заморозки, но к полудню всё больше и больше в лесу просматривались немалые проплешины, а на взгорках даже стали показываться маленькие травинки. Появились и первые птицы. Канареечные самцы прямо перед её окнами устроили воинственный поединок, а самка величественно восседала на ветке берёзы, дожидаясь победителя. «И птицам спокойно не живётся», – с грустью подумала она, наблюдая ерепенившихся бойцов, которые между собой вели драку за первенство.
Граф Валерьян появился внезапно. Его расстроено-озабоченный вид насторожил тётеньку.
– Случилось что?
– А вы, Татьяна Александровна, разве не ведаете? Лев – взрослый мужик, а со своими страстями совладать не может, так и не заметит, как разорится! Проигрыш его, по моему мнению, окончательно расстроил его дела, ибо последний ресурс Ясной Поляны пошёл на ветер, проиграть не сто, даже не пятьсот, а две тысячи руб лей, – взволнованно произнёс он.