– Мне кажется, Иван Сергеевич, вы слишком строги к себе!
– Каков есть, другим уже не стану, – с улыбкой произнёс он.
Как-то при очередной встрече в Спасском Тургенев дал почитать черновой вариант своего нового романа «Рудин».
– Обратите, пожалуйста, внимание на психологию и поведение женщин, изображённых в романе. Может быть, я что-нибудь отобразил не совсем точно?
Мария Николаевна написала автору свои замечания, и Тургенев в ответном письме писал: «…Я вас благодарю, всё, что вы пишете о характере Наталии, все ваши замечания верны – и я их приму к сведенью и переделаю всю последнюю сцену с матерью. Наталья была искренна. Ещё раз спасибо за ваше письмо.
В делах сердца женщины – непогрешимые судьи, и нашему брату следует их слушаться».
Мария Николаевна была глубоко тронута тем, что такой известный писатель прислушался к её советам.
При знакомстве Иван Сергеевич со всей душой встретил молодого писателя Льва Толстого в Петербурге и даже пригласил его поселиться в своей квартире. Но, к сожалению, тёплых дружеских отношений не сложилось. А однажды даже дело дошло до разрыва отношений. И тем не менее Тургенев, увидев в молодом писателе огромный талант, продолжал говорить всем окружающим о его великом даровании.
Лев Толстой думал, что Иван Сергеевич сделает его сестре официальное предложение и женится на ней, но этого не произошло. Тогда Лев в запале кричит: «Тургенев скверно поступает с Машенькой! Дрянь!»
Сестра была очень обескуражена поведением брата по отношению к знаменитому писателю и тут же сказала ему:
– Я всегда внимательно слушаю тебя, Лёвочка, понимаю, что ты переживаешь за меня и стремишься наладить мою жизнь. Я это очень ценю. Но временами ты бываешь крайне не выдержан и в споре доходишь до безрассудства, готов оскорбить человека, а Иван Сергеевич старше тебя на десять лет. Да, мне нравится Тургенев, но это не значит, что он обязан на мне жениться. Ты скажешь, что я в то время была при муже. Но представь себе, что и сейчас он в письмах только помогает мне пережить личную драму. Я понимаю, Лёвочка, что ты великий человек.
– Какой, Маша, я великий? И кто тебе это сказал? – покраснев, воскликнул Лев.
– Тургенев в каждом письме говорит мне о тебе и уверен, что ты станешь великим писателем!
– Глупости это, он любит преувеличивать. Понимаешь, Машенька, я очень устал жить и часто спрашиваю себя: что я люблю? И отвечаю сам себе: ничего. Нет у меня возможности жизненного счастья. Я до сих пор одинок, и почти никто не понимает меня!
– Сейчас ты, Лёвочка, неправ: я, братья и тётенька Туанетт боготворят тебя и верят в твою звезду! Кстати, в последней повести «Фауст», которую Иван Сергеевич посвятил мне, устами своей героини утверждает о счастье: «Думать нечего; оно не приходит – что за ним гоняться! Оно как здоровье: когда его не замечаешь, значит, оно есть». И неслучайно он в финале повести говорит: «Жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение… жизнь – тяжёлый труд. Отречение, отречение постоянное – вот её тайный смысл, её разгадка; не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были; исполнение долга – вот о чём следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей железных, цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща; а в молодости мы думаем: чем свободнее, тем лучше, тем дальше уйдёшь. Молодости позволительно так; но стыдно тешиться обманом, когда суровое лицо истины глянуло тебе в глаза». И тут ты, Лёва, повоевав на Кавказе и в Крыму, написав о сражениях, не станешь утверждать, что жизнь – шутка.
Брат не узнавал юной сестры и, понимая, что он ведёт себя просто глупо, скорее пробормотал, чем сказал:
– Прости, я виноват!
Прочитав «Фауста», Мария Николаевна не совсем поняла, отчего умерла Вера Николаевна, и ей это показалось какой-то фантастикой. Но пройдёт время, и Толстая сама столкнётся с непонятным для неё явлением…
Мария Николаевна приехала в гости с дочерями в Ясную Поляну перед Рождеством. Стояла предпраздничная суматоха: дочери вертелись перед зеркалом, рассматривая новые наряды, а Мария Николаевна сидела в стороне. Заметив, что цветок на новой кофте, по её разумению, не так хорошо смотрится, она решила его пришить по-своему. Вдруг графиня вскрикнула и раздражённо спросила:
– Кто сейчас ударил меня по плечу?
– Что вы, маменька? Никто к вам не подходил, – ответила Варвара.
– Но я сама почувствовала этот удар.
– Бог с тобой, Машенька, ты же сама видишь, что рядом с тобой никого нет! – подтвердила тётенька, которая находилась тут же.
– Какие глупые шутки, – не унималась графиня.
– Это странно, Машенька, – заметила Ёргольская и записала в свою записную книжку, отметив час, день и месяц.
Через несколько дней из полученного письма Мария Николаевна узнала, что её муж Валерьян Толстой умер. Число и час его кончины совпали с записью Ёргольской.
В Петербурге
В Москву Толстой прибыл к вечеру на третьи сутки и остановился в гостинице «Континенталь». Управляющий, узнав, что граф направляется курьером в столицу с важными бумагами из Севастополя, тут же вызвал помощника и приказал приобрести ему билет в вагон первого класса. Он объяснил Толстому, что поезд отправляется в Санкт-Петербург каждый день в полдень и послезавтра он уже будет завтракать в столице. На следующий день Лев уже в одиннадцать часов утра был на вокзале. Не успел он войти в здание вокзала, как его встретили, приняли у него багаж и провели в вагон первого класса. Кондуктор указал номер его места: «Ваше сиятельство, располагайтесь, пожалуйста. Если вам что-либо понадобится, обращайтесь ко мне».
Поезд тронулся, и Лев с интересом смотрел в окно. По дороге хорошо думалось, и он размышлял о будущей жизни. Тётенька рассказала о рекомендованной ею невесте, Валерии. «По возвращении в Ясную надо будет серьёзно присмотреться к ней», – думал Лев, размышляя о женитьбе.
В Петербурге Толстой записал в дневнике: «21 ноября 1855 года. Я у Тургенева. Проиграл перед отъездом 2800 и 600 руб лей. Перевёл с грехом пополам на своих должников. Взял в деревне 875 руб лей. Мне нужнее всего держать себя хорошо здесь. Для этого нужно главное: 1. Осторожно и смело обращаться с людьми, могущими мне вредить. 2. Обдуманно вести расходы. 3. Работать. Завтра пишу “Юность” и отрывок дневника».
С утра Лев был в приподнятом настроении. Поезд приближался к Петербургу. Он услышал, как два господина вели разговор о бане, и решил сразу же поехать помыться, – благо его никто не встречал, – а потом уже думать о насущных проблемах. Он приказал Ванюше ехать с вещами сразу же на Фонтанку, к Аничкову мосту, а себя приказал везти в баню.
– Вас, барин, в какую: на Невку или на Лиговку? – поинтересовался кучер.
– А какая, на твой взгляд, лучше?
– Конечно, лиговская. Там пар значительно крепче.
– Вези.
В бане, оказавшись в парной, Лев услышал знакомые голоса.
– Мы, кажется, ехали с вами в одном поезде из Москвы?
– Вы не ошиблись!
– А ну-ка, Трифонович, поддай парку, надо смыть с себя всю московскую грязь и в столице появиться обновлённым. Все заботы на время оставить за порогом, – с удовольствием и, видимо, со знанием этой процедуры хлестал мужчина в парной берёзовым веничком нового товарища.
– А вас, мил человек, как величать?
– Лев, а вас?
– Пётр и Фёдор.
– Вы, Лев, кажется, офицер?
– Подпоручик!
– Ложитесь-ка, господин хороший, на полок, я вас мигом пропарю, – проговорил весёлый господин. – Чувствуется, что вы давно по-настоящему не парились.
– Это верно, некогда было.
– Что так?
– Я из тех мест, где и без пара было слишком жарко!
– Из Севастополя?
– Точно так!
– Фёдор, – приоткрыв дверь из парной, крикнул Пётр, – иди сюда, надо как следует пропарить нашего товарища, он заслужил это!
– Значит, нас колошматят, а нам ответить нечем? – констатировал Фёдор.
– Ты о чём? – Пётр, смотря на приятеля недоумевающим взглядом, явно не понимал, о чём он ведёт речь.
– На днях в Москве сестра подсунула мне журнал «Современник» со статьёй «Севастополь в декабре месяце». Поверишь, я ошалел, прочитав её. От одногоспитального зала, где находились сотни раненых, у меня мурашки по коже пошли, а каково им там? Надо поклониться в ноги автору этой статьи, который описал правду об этих ужасах.
– Наш знакомый приехал из Севастополя!
Они с неким уважением смотрели на Льва и, вдруг встрепенувшись, окатили полок и со всем умением и лаской стали парить нового знакомого. И тут же, усадив его в своём кабинете, поинтересовались:
– Вы, Лев, случаем не знаете этого автора?
– Не приходилось встречать, – произнёс он тихо, покраснев от неожиданной похвалы, и был рад, что его знакомые не особо вглядывались в него. Тут же угостили свежим петербургским пивом, повторив процедуру в парилке.
– Мы люди статские, – рассказал Фёдор, – и, кроме красивого парадного строя, ничего не видели. А Севастополь, как вы понимаете, от наших столиц далёк. Газета «Русский инвалид» правдой читателей не балует, так что только от очевидцев и можно что-то узнать, а так одни байки. В поезде, – продолжал Фёдор, – я слышал, что в одном из последних нумеров журнала «Современник» вышла статья о Севастополе, но мы её пока ещё не читали. Надеемся её здесь найти. Скажите, пожалуйста, Лев, в Севастополе наша армия потерпела полное фиаско?
– К горькому сожалению, да! Хотя город героически оборонялся.
Банные знакомые, видимо поняв переживания попутчика по поезду, с которым случайно столкнулись в бане, больше не стремились докучать ему вопросами и вскоре, тепло попрощавшись, разошлись. Толстому очень хотелось рассказать незнакомым господам о себе, о своих думах и замыслах и о том, что испытал сам, находясь в осаждённом городе. Поняв, что это будет выглядеть как бравада, решил промолчать, хотя был очень благодарен этим людям, ещё раз осознав, что военная карьера – не его поприще и необходимо как можно скорее из неё выбираться.