Юшкова была не готова к такому повороту событий, и тут до неё дошло, что в первую очередь она обездолила детей, до которых ей истинно не было никакого дела. Она неспособна к самоотвержению. Не имея детей, думая только о житейских радостях и удовольствиях, вращаясь в кругах большого света, Пелагея страстно хотела блеснуть добродетелью и наказать безродную кузину. Она легла, пытаясь забыться, но стоило ей прикрыть глаза, как в ушах звучало оскорбление Мити и виделся презрительный взгляд Сергея. Ей докладывали, что Маша постоянно плачет, а Лёва грустит. Хорошо, что старший брат успокаивает их, рассказывая по вечерам всякие небылицы. Запали ей в душу и жестокие слова мужа, что она такая же бездушная, как родная маменька, которая после смерти невестки не позволила сыну жениться на Ёргольской, хотя он продолжал её боготворить, но в результате страдают дети, которые сейчас спокойно жили бы у себя дома, и не было бы этого безобразия. Когда же к ней как к опекунше стали поступать различные финансовые документы и счета, она вынуждена была обратиться к Ёргольской, так как сама в этом совершенно не разбиралась.
Лицемерие тётеньки Полины
Лёва был буквально обескуражен тем, что здесь, в Казани, родная тётенька Полина живёт не с ними и они теперь сами по себе. Лёва вспомнил ловкого и смелого форейтора отца, Митьку Копылова. После смерти папы он, отпущенный на оброк, щеголял в шёлковых рубашках и бархатных поддёвках, и богатые купцы наперебой приглашали его к себе на большое жалованье. Но стоило старшему брату Ивану уйти в солдаты, как отец вызвал сына к себе, и он теперь выполняет всю тяжёлую работу и не ропщет. «Роптать и мне не к лицу, тем более что Николенька вечерами не покидает и, как наседка, опекает нас. Да, он по-настоящему любит нас, и если мне, паче чаяния, станет очень плохо, я могу разбудить его и поговорить с ним о своей беде. Не побегу же я среди ночи к тётеньке Полине рассказывать о своих думах, да и говорить мне с ней сейчас не захочется». С такими тяжёлыми мыслями он уснул.
Приехав в Казань, старший брат Николай стал внимательно присматриваться к тётеньке Полине. Он понял, что с мужем она живёт не очень дружно и временами Юшков старается избегать её. Главное кредо Полины Ильиничны – светская жизнь и необузданные эмоции: «Я хочу!» Только сейчас Николай понял последние слова покойной тётеньки Александры: «Воздержитесь писать Полине о моём уходе». «Необходимо было мне самому поехать в Казань и объяснить тётеньке Полине, что забирать детей из дома не надо». Ему вспомнилась любимая поговорка отца: «Семь раз отмерь – один раз отрежь!» А теперь махать кулаками было поздно.
Спустя несколько дней тётенька на встречу с братьями пришла вместе с мужем Владимиром Ивановичем Юшковым. Она опять стала говорить о любви к ним и о том, что приложит все силы для их удобной жизни. В её сладенькой улыбке сквозило лицемерие. Дети это почувствовали, а Лёва не выдержал и спросил:
– Тётенька Полина, если вы утверждаете, что любите нас, то почему вы сами не приехали к нам в Ясную и не спросили нашего мнения, хотим ли мы ехать в Казань или нет?
– Я думала, – несколько растерянно произнесла она, – что вам здесь жить и учиться будет намного интереснее.
– Если бы нам, как вы утверждаете, здесь было бы жить и учиться лучше и интереснее, то тётенька Татьяна не писала бы вам, что мы хотим жить дома.
Владимир Иванович Юшков понял, что его супруга толком не может объяснить своего упрямого решения, и видел, как дети смотрели на них каким-то невыносимым взглядом, в котором читалось некое неприятие и даже неуважение к ним, и он, улыбнувшись, произнёс:
– Теперь, господа… – но, поняв, что произнёс не то, поправился: – Дети мои, когда вы здесь, поздно рассуждать об этом! В будущем мы обязательно будем советоваться с вами.
Тётенька, опустив глаза, не нашла что сказать и, оставив мужа с братьями, быстро ушла к себе. С этой минуты Лёва с горечью понял, что, по сути дела, они одни и предоставлены самим себе. И неслучайно впоследствии он назовёт годы отрочества пустыней. Ухаживают за ними горничные, дядьки, ходят учителя, крепостные мальчики выполняют их приказы, но тётенька Полина не может уразуметь своим скудным умом, что им нужен душевно родной человек, с которым можно поговорить обо всём и который понимал бы их с полувзгляда, как Туанетт. Полина Ильинична на это неспособна.
Старший брат Николенька писал Ёргольской: «Вот уже пятнадцать дней, как мы приехали в Казань. Я работаю и часто думаю о вас, моя добрая тётенька, особенно вечером, когда все мы собираемся маленьким кружком. В этом обществе я исполняю роль рассказчика, чтобы развлекать моих братьев и сестру. Моя аудитория не очень требовательна, поэтому я могу гордиться, что имею полный успех…»
Сюрприз на Рождество
Николенька как никто другой видел, что, в отличие от Сергея и Мити, Лёве и Маше было здесь намного тяжелее без родного тёплого взгляда. Под Рождество на одной из центральных улиц города, Проломной, Николенька договорился с устроителем праздника, весёлым петрушкой-скороходом, и, предварительно заплатив ему, попросил как бы в честь наступающего Рождества вручить подарки детям. Проснувшись утром, он сообщил, что ему приснился удивительный сон и они идут гулять в город.
– Мы, – с заговорщическим взглядом вещал старший брат, – идём сейчас с вами только вперёд. Представьте себе, что, шагая по Проломной улице, где множество прекрасных магазинов, мастерских и рестораций, мы вдруг видим, как к нам выходит петрушка, а может быть, клоун или очаровательная фея и начинает вручать подарки.
– Это вы явно загнули, дорогой братец, – скептически проговорил Серёжа.
– Ничего необычного, – возразил Митя, – как раз перед Рождеством и происходят всякие фокусы.
– Я бы поверил, если бы это случилось на балу или утреннике, но не на самой улице, где полно чужих людей.
Маша с Лёвой, слушая разговор братьев, во все глаза смотрели, не появится ли и правда неизвестный, который начнёт раздавать подарки. А Николенька продолжал вести свою группу, при этом, увидев в одной из витрин модной лавки бегающего зверька, воскликнул:
– В своей норе и хорёк хорош!
– Какой же это хорёк? Это же настоящая белка! – воскликнула радостно Маша.
– Правильно, которая грызёт орешки, тем более что в этих орешках все скорлупки золотые.
Дети обернулись. Перед ними уже стоял ряженый на ходулях с мешком за плечами. Он вмиг приблизился к ним, снял с плеча мешок и весело крикнул:
– Принимайте дары к Рождеству, я перед вами стою наяву!
Сергей, не веря своим глазам, резко крутанулся и чуть не упал. Митя с Лёвой с нескрываемым восхищением смотрели на скорохода, а Маша даже присела на корточки от удивления. Остановились и некоторые прохожие, наблюдая за происходящим. Заметив, что толпа увеличивается, ряженый мгновенно передал большую коробку Николаю и так же внезапно исчез, как и появился.
– Николя, что это? – удивлённо глядя на старшего брата, поинтересовалась Маша.
– Вернёмся домой и посмотрим, – сам как будто не понимая, что произошло, ответил старший брат.
– Мне кажется, – всё ещё сомневаясь в происшедшем, проговорил Сергей, – что здесь какой-то розыгрыш.
– Какой же вы, братец, недоверчивый.
– Но мы же не знаем, что в этом коробе!
Возвратившись домой, Николай открыл его, вынул куколку, вручил её сестре и порадовался, увидев её прежнее детское выражение, по-настоящему ту самую жизнерадостность, которая была ей присуща. С момента переезда в Казань взгляд её стал какой-то отстранённый и, общаясь с братьями, она стала не по-детски сурова и сдержанна. Даже в момент встречи тётушка Полина, увидев её, мгновенно стёрла сладкую улыбку и просто поприветствовала её.
Николенька вручил детям несколько книг. И если Лёва воскликнул от восторга, прочитав название «Чёрная курица» Погорельского, то братья к книгам отнеслись сдержаннее. Больший восторг был в тот момент, когда старший брат вручил им почти настоящие сабли и маски, и тут же завязалось настоящее сражение и беганье по всем комнатам.
Наступал 1842 год. В этом большом незнакомом городе имелось всё. Дети были сыты, обуты и одеты, но не было дорогого человека, который бы сумел их приласкать и приголубить. В будние дни за занятиями время для Лёвы пролетало незаметно. Но стоило приблизиться праздникам, как какая-то тоска наваливалась на него, он стремился где-нибудь уединиться и начинал вспоминать тётушку Туанетт, с которой было так тепло и уютно. «Бывало, – про себя вспоминал он, – забежишь к ней в комнату, она сидит с книжкой, отложит её в сторону, возьмёт со столика и достанет из одной из скляночек какую-нибудь сладость. Сосёшь конфетку или кушаешь печеньку, и уютно и сладко на сердце, и даже в классы идти не хочется. А сколько задушевных бесед было с ней, и не счесть».
Сейчас сидеть одному в пустой комнате было жутко грустно. Именно тут он чувствовал своё сиротство. Николенька ушёл в гости. Сергей с Митей были заняты своими делами, да и беспокоить их плохим настроением не хотелось. Тем более что недавно Сергей сказал: «Пора, Лёва, перестать нюниться, тебе уже четырнадцатый год бьёт, так будь самостоятельным человеком!»
«А может быть, мы неправы и зря заподозрили тётеньку Полину в том, что мы ей не нужны? И это просто наше воображение?» Он быстро оделся и пошёл к ней. Дворецкий, узнав его, беспрепятственно пропустил. Вой дя в гостиную, он увидел, что Полина Ильинична с большим увлечением переставляет в гостиной мебель.
– Нет, я же вам объясняю, – с долей раздражительности командовала она, – этот диван надо поставить в правый угол, чтобы я могла смотреть в окно!
Заметив вошедшего Льва, она бросила:
– Лёва, я сейчас занята, пройдите на половину Владимира Ивановича.
«Прав Митя, ей до наших забот нет никакого дела. Перестановка дивана её больше интересует, чем мы!» И, одевшись, он ушёл к себе.
За окнами завывал декабрьский ледяной ветер, стуча голыми ветками в окно. Однаж