– Я появился у вас, чтобы решить один вопрос. Вы знаете, что он написал прекрасный рассказ «Семейное счастье» и по моей рекомендации отдал его в «Отечественные записки», редактору Каткову. Первую часть он опубликовал, а вторую Лев запретил печатать, так как она ему разонравилась. Катков с этим согласиться не хочет и думает её поместить в следующем нумере.
– Мне она тоже очень понравилась, – заметила Ёргольская.
– А Лев твердит, что он похоронен как писатель!
– Я верю, что эта блажь со временем пройдёт!
– Я в этом ни минуты не сомневаюсь. Просто материал в типографии уже набран.
– А вы, Василий Петрович, скажите, что сделать уже ничего нельзя.
– Видимо, вы правы!
В гостиную буквально влетел Лёва со словами:
– Как я рад видеть вас, Василий Петрович, у себя! – И тут же, подскочив к роялю, наигрывая известный романс, пропел:
– Не искушай меня без нужды
Лягушкой выдумки твоей,
Мне как учителю уж чужды
Все сочиненья прежних дней.
Ты не представляешь, дорогой друг, как мне сейчас хорошо, – резко поднявшись со стула и вплотную приблизившись к Боткину, с довольной улыбкой произнёс Толстой. – Как наши уважаемые литераторы не хотят меня понять, что сейчас надо не глупые повести писать, а надо образовывать Марфуток и Тарасок? Именно среди них пропадает много талантов. На днях, находясь в дурном расположении духа, напустился на ученика Андрея. Я спрашиваю: «Почему твой отец не вышел на подённую работу?» А он мне в ответ говорит, что тятька испугался, что я у него деньги за его учёбу потребую, и тут же заплакал. Поверишь, Василий Петрович, мне стало так стыдно, и я ему ещё раз объяснил, что денег за обучение не беру и брать не собираюсь! А сколько в них любознательности и тяги к знаниям! Ты не представляешь, как утром они вприпрыжку бегут в школу и очень переживают, когда родители оставляют их дома для выполнения той или иной работы и им приходится пропускать занятия.
Боткин внимательно смотрел и слушал приятеля. Его поразили глаза Толстого, в которых как будто пылал огонь, и такая непоколебимая вера звучала в его словах, что он понял: это не сиюминутная прихоть графа, а именно то, что, видимо, настал тот час, когда нужно не говорильней об образовании заниматься, а открывать школы и учить крестьянских детей. А это не каждому по силам.
И тут же, не дав ничего сказать Боткину, Лев с улыбкой произнёс:
– Катков неистовствует?
– А как ты думаешь?
– Чёрт с ним, пусть печатает вторую часть! День-то пробудешь у меня?
– Завтра утром уеду.
– Вот и прекрасно! Если пожелаешь, я проведу и покажу тебе свою школу. – Заметив несколько испуганный взгляд Боткина, граф добавил: – Если пожелаешь, а сейчас пошли в столовую. – Тут же снова заговорил о школе, о тех успехах и знаниях, которые с радостью получают его ученики. – И это так радостно видеть, Василий Петрович, как дети тянутся к знаниям. Как только прозвонит утренний колокольчик, ты наблюдаешь, как ребята – один или двое, а иногда и больше – спешат в школу. Я с каждым днём замечаю, как в них вырабатывается самостоятельность и очерчиваются характеры. С собой они в школу ничего не несут.
– Как это? – с удивлением воскликнул Боткин. – А тетради или учебники?
– Никакого урока, ничего сделанного вчера они не обязаны помнить нынче.
– Мне кажется, дорогой мой Лёва, вы тут неправы! Как раз дома надо закрепить полученные знания, а так: в одно ухо влетело, в другое – вылетело.
– Во-первых, тетради и книги для них – дорогое удовольствие, да и у многих нет возможности дома заниматься, а во-вторых, новый день у них начинается с повторения пройденного материала.
– Не могу согласиться с такой постановкой вопроса. Может быть, эта метода хороша у самых маленьких, но в старших классах надо обязательно заниматься дома. Неслучайно говорят: повторенье – мать ученья!
– Правильно, они и повторяют вместе со мною.
– Спорить с тобой не хочу, так как каждый педагог имеет право на эксперимент, другое дело – приживётся он в школе или нет, покажет время!
– Скажу тебе, Василий Петрович, даже больше. Вопрос народного образования меня настолько захватил, что я думаю поехать за границу и посмотреть, как этот вопрос решается на Западе.
Лев получил письмо от брата Сергея о разрыве сестры Маши с мужем, которая вследствие его развратного поведения уехала в Пирогово.
Разрыв сестры Маши с мужем
Лев был обескуражен конфликтом сестры Маши с мужем Валерьяном. «Зачем она это сделала? – с горечью думал он. – Теперь она, как оторвавшийся листок от ветки, потеряет ориентиры и будет летать и кружить, толком не понимая, где преклонить голову. Дети тоже ничего не понимают и удивляются, почему маман внезапно уехала от папеньки. Как жаль, что я этого не знал, я бы постарался её уговорить не покидать мужниного дома. Тётенька тоже хороша: знала и мне ни словом не обмолвилась».
Ему вспомнилось, с какой радостью он приезжал к сестре в гости и даже завидовал её семейной жизни, тому благополучию и покою, которые царили у неё в доме. Машу он видел или в детской, занимающуюся со своими крохами, или за фортепьяно, разучивающую те или иные музыкальные опусы. Иногда они даже играли в четыре руки. Как-то Маша попеняла на мужа, что он мало внимания уделяет ей и детям, а Лев, успокаивая её, заметил, что у него много хозяйственных дел. Он знал, что сестра часто болела и особенно мучилась зубами, и был поражён её нездоровым видом. Она строила дом в Пирогово, и теперь все тяготы легли на её плечи. Лев понял, что его святая обязанность – поддержать сестру, и он решил отвезти её на лечение в Москву.
– Маша, перестаньте хандрить. Того, что произошло, уже не исправить, а посему надо радоваться сегодняшнему дню. Помнить, что каждый из них неповторим.
Стоял тёплый май. Лев, опьянённый тёплой погодой, распахнул в своей комнате окна и сел за инструмент, наигрывая одну мелодию за другой. Птицы, ощутив тепло, перелетали как угорелые с куста на куст и «свистели на все лады».
– Маша, дети, идите скорее ко мне.
– Что, Лёва, произошло? – вбежав в комнату, воскликнула сестра.
– Присядь и послушай.
– Кого?
– Какие умные птахи!
Лев подозвал секстами на фортепьяно птиц под окно и стал исполнять сонаты Гайдна. Услышав игру, они запищали в такт за окном. Стоило ему переставать играть, как и птицы замолкали. Он начинал играть снова, и тут же соловьи под окном и тётенькина канарейка подхватывали его мелодию и в такт с ним свистели. Он замолкал, и они замолкали.
– Невероятно, – произнесла Маша, – если бы сама не услышала, то подумала бы, что это твоя фантазия.
– Оказывается, это сущая правда!
– Лёва, вы, если не ошибаюсь, находились в дружбе с соседкой Валерией?
– Я и сейчас с ней переписываюсь.
– А почему вы ей не сделали предложение?
– Потому, Маша, что понял главное: что не смогу полюбить её. Понимаешь, друг мой, наша цель – не только любить, но и в том, чтобы прожить жизнь вместе и исполнять все обязанности, которые налагает брак. А для этого много и много нужно поработать над собой, поломать себя и прежде, и после. Любовь не в том, чтоб у «пумпунчика» целовать руки, а в том, чтобы друг другу открывать душу, поверять свои мысли по мыслям другого, вместе думать, вместе чувствовать. А я пока такую даму не встретил.
– В этом я, брат, с вами соглашусь. У меня, к горькому сожалению, с Валерьяном этого не было!
– Это я понял и не осуждаю тебя, поэтому прошу: впредь будь осмотрительней!
Через несколько дней Маша с братьями уехала в Москву, а дети пока остались с Ёргольской в Ясной. Лев в светском обществе чувствовал себя как рыба в воде. Женщины вились около него, словно пчёлы у цветка, и он был со всеми ровен и мил, никому не отдавая предпочтения. Как-то братья наведались к Екатерине Чихачёвой, и старший брат Николай сделал ей предложение.
– Маменька, – сообщила она, – мне старший брат графа Льва Толстого, Николай, сделал предложение.
– И что же вы решили?
– Мне кажется, что он тяжело болен чахоткой, поэтому я ему откажу.
– А другие братья?
– Пока молчат! А младший, Лев, – такой душка и большой юморист.
– В чём же это выражается?
– Представляете, я заехала к его сестре Маше, и там находился Лев. На полном серьёзе заявил, что он очень хочет винограда. Сестра ему говорит: «Закажи!» А он в ответ – что у него почти нет финансов. И тем не менее он заказал фунт винограда. Коридорный принёс. Лев расплатился и тут же конфузливо заметил: «Знаете, дамы, если этот фунт разделить на троих, то никому не будет никакого наслаждения, лучше уж я съем всё». Мы, конечно, отказались. Он ел и смотрел. Ему становилось совестно: «А всё-таки, дамы, не хотите ли?» Мы вновь великодушно отказались.
– Это, дочь моя, не украшает графа и чести ему не делает, – жёстко заметила маман.
– В принципе, он прав. Три-четыре ягоды никому наслаждения не принесут, просто надо было уйти и съесть виноград в одиночестве, но он честно попросил разрешения это сделать при нас.
– Мужчина должен быть джентльменом и оставаться им всегда, особенно в обществе, – твёрдо произнесла маман.
Забота о близких
Будучи человеком правдивым, Лев весь был поглощён школой не только у себя в имении, но и в своём округе. Он привечал недоучившихся студентов, которые за различные провинности были отчислены из университетов, предоставляя им жильё и стол у себя в Ясной. В своём имении он под школу оборудовал целый флигель, создав там классы, комнату для учителей и другие помещения. Каждое утро крестьянские дети, свободные от домашних и хозяйственных забот, приходили к нему на занятия. Причём здесь учили как мальчиков, так и девочек, независимо от возраста.
Но не одни школьные дела занимали Льва. Он переживал за братьев и единственную младшую сестру.
Тётенька Татьяна Александровна, отдав все распоряжения по хозяйству, сидела в гостиной, углубившись в чтение, и даже не сразу заметила вошедшего Толстого.