– Я смотрю, Леон, вы чем-то озабочены?
– Вы правы, тётенька, меня в первую очередь волнует Николенька, чахотка безжалостно грызёт его, а он этого замечать не собирается, и главное, совсем не обращает внимания на своё здоровье. Вот этим я тоже обеспокоен. Я ему говорю, а он переводит всё в шутку. Вы знаете, Туанетт, он не раз бывал в серьёзных переделках в отряде на Кавказе, и ни я, ни другие воины его дивизиона никогда не слышали жалоб от него. Неслучайно заметил его начальник, что он всегда был застёгнут на все пуговицы, и порой не поймёшь, плохо ему или хорошо, а он всё шутит, как будто это его не касается.
– Ты прав, Леон, я говорила с доктором Беером, и он чётко сказал, что его срочно надо везти за границу, на курорт Соден.
– Почему, почему?! – вскрикнул Лёва и, не стесняясь своей истерики, встал на колени, уткнулся в её подол и, всхлипывая, повторял: – Не хочу, не позволю, не хочу! Вы же, тётенька, знаете, как он для меня дорог. Ежели он уйдёт, я совсем осиротею.
Ёргольская, прижав его голову, пыталась успокоить Льва.
– А сколько он сделал для всех нас! Он мог остаться учиться в Московском университете, а поехал с нами в Казань. Там мне и Маше было очень тяжело. Он для нас был и нянькой, и другом, не позволяя пасть духом. И на Кавказе я был под его крылом, а сейчас понимаю, что он может уйти, как я буду без него? Судьба судьбой, а ему срочно надо лечиться. Мы уже потеряли брата Дмитрия, и я не хочу отдавать в лапы смерти самого дорогого для меня человека!
– Я с тобой, Леон, полностью согласна.
– А поэтому, тётенька, я принял решение: немедленно вместе с братом Сергеем отправить Николая лечиться за границу, да и Маша хандрит. Не пойму, то ли она тоже больна, то ли нарушена психика вследствие переживаний и разъезда с мужем. Словом, пока за занятиями в школе я попрошу проследить вас, и если будут какие вопросы, то помогите молодым людям, пожалуйста.
– Об этом можешь не беспокоиться. По мере моих сил помощь им всегда будет оказана. Только я смотрю, мон шер, это прекрасно, что ты переживаешь и волнуешься о близких, сердце у тебя доброе, но сам-то ты находишься в разладе с самим собой, меня ведь ты не обманешь. Школа школой, а хозяйство наше не на высоте. Я хозяйка аховая, да и тебе оно как бы не по нутру, а главное – тебе пора жениться! Три брата, и все практически холостые, а отсюда все беды! Один к цыганке прилепился, и боюсь, что не отлепится, другой к крестьянкам бегает. Не дело это, Леон! – Он покраснел, вопросительно смотря на тётеньку и теребя бороду. – Понимаю, что не моё это дело, и больше говорить не буду, но то, что тебе давно пора жениться, – это факт!
– Вы, милая Туанетт, как всегда, правы! – И с этими словами он срочно направил людей со своими решениями к братьям Сергею и Николаю, а также к сестре Маше.
Ему страшно не хотелось сейчас уезжать из Ясной. Начало лета, время самое золотое и его любимое. «Как бы самому выйти рано утром вместе с мужиками на луг и покосить траву до изнеможения, чтобы не отстать от шестипалого Тихона?» Он вчера потешил себя, выйдя на несколько часов на покос, и, пока стояли хорошие дни, придя в поле, любовался тем, как мужики с бабами скирдуют стога, как Аксинья ловко и ухватисто вместе с мужем работает на стогу. Граф ощутил непередаваемое желание поработать и пообщаться со своей любовницей-крестьянкой. Но нельзя! И он ушёл, облизывая от зависти пересохшие губы.
Вскоре Сергей и старший брат уехали за границу, и он следом, забрав сестру вместе с детьми, приехал в Москву. Заехали в гости к кремлёвскому врачу Берсу, имевшему трёх дочерей, к которым Лев Николаевич внимательно присматривался. «Чем чёрт не шутит, – думал он, – может, одна из этих малолетних дочерей станет моей женой?» – Любовался, как ловко они расставляют посуду на столе и обслуживают их во время обеда.
Жену Андрея Евстафьевича, Любовь Александровну, Лёва знал с детства, так как она часто гостила в их доме и была дружна с его сестрой Машей.
– Лёва, а помнишь, как ты в детстве был влюблён в Любочку? – с улыбкой спросила сестра.
– Конечно, помню.
– Да-да, ты даже однажды столкнул её с крыльца за то, что она отказалась попрыгать с тобой, и она при падении повредила ногу.
– Глупый и ревнивый был, – покраснев, признался Лев. – А сейчас мне так нравится их семья, и я всегда с удовольствием заглядываю к ним. Особенно мне нравятся её дочери.
– Но вот подожди немного, скоро они подрастут!
– Больше ничего не остаётся, как ждать, – с глубоким сожалением произнёс Лев.
Через два дня они уже были в Петербурге. Вечером отбыли на пароходе за границу в Штеттин и тут же переехали в Берлин. Толстой посетил вместе с Машей знаменитого доктора Траубе, который у сестры ничего серьёзного ни в сердце, ни в лёгких не обнаружил и предложил попить сельтерской воды. У самого Льва вдруг сильно разболелись зубы. Он отправил сестру с детьми к старшему брату Николаю в Соден, а сам остался в Берлине. Как только зубная боль прекратилась, Лев поехал в немецкий город Киссинген в Баварии, где в университете слушал лекцию профессора истории Иоганна-Густава Дройзена и осмотрел музей. А через несколько дней посетил лекцию берлинского профессора-физиолога Дюбуа-Реймона, на которой познакомился с молодым доктором юриспруденции Френкелем, и тот вписал в записную книжку Льва свой адрес и очень просил Толстого его не забывать. Именно Френкель ввёл Льва в берлинский клуб ремесленников, а после лекции Толстой принял участие во вскрытии «Вопросного ящика»[10]. Эта форма народного образования очень понравилась Льву, и он даже один вопрос взял себе на заметку.
На следующий день, осмотрев местные школы, Толстой был очень удручён и записал в дневнике: «Ужасно, молитва за короля, побои, всё наизусть, испуганные, изуродованные дети».
Лев очень обрадовался встрече с тульскими педагогами, хотя и знал, что они не разделяют его педагогических методов обучения, но послушать лекции местных светил со знакомыми учителями и поделиться с ними новыми мыслями было радостно и приятно.
– Вы знаете, Юлия Фёдоровна, – взволнованно проговорил Толстой, – идея свободы воспитания и обучения принадлежит не мне, а французскому мыслителю XVI века Мишелю Монтеню.
– Я хорошо понимаю этих учёных-мыслителей, но в деле воспитания должен быть порядок. Одно дело – крестьянские дети приходят к вам на занятия, когда у них есть свободное время, а другое дело – гимназия, где должен быть чёткий распорядок дня. А так получится полный хаос! – с уверенностью заметила начальница женской гимназии госпожа Ауэрбах.
– Да-да, уважаемая Юлия Фёдоровна, я понял ваши доводы и не оспариваю их. – И Толстой тут же заметил, что немецкие учителя не отрываются от земледелия и имеют своё хозяйство.
– Ну, это и у нас сплошь и рядом, да и у меня тоже своё подворье, – произнёс преподаватель Скопин.
В конце августа Лев получил от брата уведомление, что доктора советуют ему переменить место лечения и посылают на юг Франции, курорт Гиер. И Толстой срочно выезжает к брату.
Тяжёлая утрата
В курортном городке Соден Николай Николаевич прожил месяц, но здоровье его не улучшалось. Лев с сестрой Машей и детьми приехали к нему и приняли решение переехать на юг Франции, в город Гиер. Теперь Лев неотлучно находится с братом. О чём они только не говорили, вспоминали детство. Николенька с таким увлечением рассказывал о маменьке, о том, что она не поощряла его детскую сентиментальность, внушая, что мужчина ни при каких обстоятельствах не должен плакать и капризничать. Лев с Николенькой вспоминали службу на Кавказе и, конечно, перечитали его замечательное повествование «Охота на Кавказе», которое было опубликовано в журнале «Современник».
Младший брат вдруг вспомнил, как Николенька проникновенно посмотрел на него и, взяв за руку, прошептал:
– Лёва, ты очень упорен и талантлив, школа – это хорошо, но не бросай, пожалуйста, писать, у тебя это чертовски хорошо получается!
– Да и ты, Николенька, чудно описал «Охоту на Кавказе».
– Но это, Лёва, у меня был порыв, а твоей усидчивости и размаха нет! Поэтому продолжай писать, брат!
– Да я, собственно, и не бросаю.
– Вот и умница. И ещё постарайся найти себе добрую жену и продолжи наш род.
– Но у Серёжи уже есть дети!
– Лев, Серёжа – одно, а ты – другое, – без объяснения твёрдо произнёс Николай.
Лев вспомнил об одном небывалом случае, который произошёл с братом на охоте. Николенька, проголодавшись, достал из ягдташа кусок чёрного хлеба и начал есть с большим удовольствием. Его собака остановилась в густых зарослях высокой травы и, что-то почуяв, бросилась в кусты. И тут произошло невероятное: то ли внезапно осветившее солнце ослепило брата, то ли шумный звук взлетевшей птицы невольно заставил Николая инстинктивно выставить правую руку. Тетерев краем левого крыла попал между его трёх пальцев, которые он сразу сжал. Птица затрепетала перед его лицом. Лев закричал: «Держи, ты поймал на лету тетерева!» Подбежавший охотник просто замер. «Чудеса, если бы не увидел невредимого тетерева, ни за что бы не поверил, – произнёс мужик, глядя с любовью на барина. – Поистине всё прах и суета, кроме охоты!»
– Настал вечер, и брат как будто забылся. Я на несколько минут отошёл и слышу: дверь его отворяется. Меня охватила внутренняя дрожь, – рассказывал он брату Сергею, – и я постеснялся войти к нему, но он позвал и с кроткой улыбкой сказал: «Помоги мне, – а после проговорил: – Благодарствуй, мой друг». Я сказал ему, что ежели ему не стаеет лучше, то мы с Машенькой не поедем в Швейцарию.
«Лёва, а ты думаешь, что мне будет лучше?» И сказано это было таким голосом, что он уже предчувствовал свой конец, просто говорить мне об этом не стал. А вечером он умер.
«Что это со мной? – подумал Лев с сарказмом на самого себя. – Я прошёл Кавказ и Севастополь, сам смотрел смерти в глаза – и вдруг страх. Да, но там были посторонние люди, а тут – дорогой человек». И тем не менее какой-то испуг тревожил его. Он решил пройтись, но переживания и устал