– Всё будет изготовлено, ваше сиятельство, можете не беспокоиться, – серьёзно произнёс садовник. – Даже угощу их не только сочными яблоками, но и заморскими персиками.
А погода в Ясной Поляне стояла далеко не свадебная. Третьи сутки без перерыва лил дождь и дул пронизывающий холодный ветер. Проехав Тулу, молодые вскоре подъехали к усадьбе, находящейся в двенадцати вёрстах от города. Темень стояла несусветная. Соня пыталась что-то рассмотреть в окно дормеза, но, кроме стены дождя, ничего не видела. Она привыкла ездить по Москве, где улицы освещены фонарями, а здешняя темень её угнетала, да и вторые сутки в дороге изрядно утомили. Лев Николаевич даже на какой-то миг задремал. Но вот шестёрка лошадей въехала на «прешпект», и Соня увидела толпу встречающих с горящими факелами.
– Лев Николаевич, что это? – вскрикнула невольно Соня.
– А это нас встречают! – ответил он радостно и даже распахнул дверцу дормеза, приветствуя встречающих их людей.
Стоявшая у крыльца тётенька Ёргольская благословила их иконой Спасителя, а брат Сергей Николаевич угостил молодых хлебом с солью. Учителя, пришедшие поздравить своего мэтра, были очень удивлены, что Лев Николаевич привёз жену-горожанку. Кто-то из них, не выдержав, заметил:
– Нам предлагает жениться на крестьянке, а сам – на аристократке!
Но Толстой этого не слышал, он был счастлив ввести в дом молодую хозяйку, которой тётенька Ёргольская в тот же вечер вручила все ключи от домашнего хозяйства.
Лев Николаевич перед свадьбой
Желание и действительность
Тётенька Татьяна Александровна, хорошо зная характер Леона и то, что он не терпит не только наставлений, но и подсказок, старалась не вмешиваться в его личную жизнь. Она была счастлива, что он стал семейным человеком. А в Толстом бурлила неуёмная энергия. Его школы работали, и ему хотелось всё знать. В один из осенних дней он, взяв с собой Соню, отправился пешком в Ломинцево, которое находилось в пятнадцати вёрстах от Ясной. Дорога была грязная, Соня в лёгких туфельках стёрла все ноги, и Льву пришлось нанимать простую крестьянскую телегу, чтобы довезти жену домой.
– Я не пойму, – в сердцах сетовал Лев, – ты молодая женщина, полная сил, и вдруг не можешь легко пройти со мной каких-то пятнадцать вёрст?
– Лёвочка, прости меня, но я не привыкла совершать такие дальние прогулки, а потом, мне нужна и соответствующая обувь, но её у меня нет!
Через несколько дней Лев решил приучить жену к скотному и молочному делу. Там от запахов и непривычной обстановки ей стало плохо, и её чуть живую привели домой. Ей день ото дня становилось хуже и хуже: её рвало, и она ничего не ела. Муж ходил грустный, озабоченный и не понимал, что происходит.
– Леон, – не выдержав, спросила Ёргольская, – не пытаешься ли ты выбить из своей молодой жены весь яд цивилизации?
– Вы о чём, тётенька?
– Я всё о том же, дорогой Леон. Она юная городская девочка, а ты её чуть ли не на край света увозишь, затем отсылаешь на скотный двор, а ведь она беременна. Думаешь, если она молчит, то можно измываться над ней?
– Ошибаетесь, тётенька, я её приучаю к хозяйству, так как не желаю, чтобы моя жена была белоручкой!
– Для всего нужно время, Леон, а не с места в карьер. Она же не скотница Анна Петровна.
Ёргольская заметила, что Толстой смотрит на неё несколько скептическим взглядом, всем обликом показывая, что он недоволен её укором и не нуждается в чьих-то советах. А жене его становилось всё хуже и хуже, и тут он чуть ли не с мольбой обратился к ней:
– Сонюшка, дорогая моя, скажи, чего же ты хочешь?
– Рябчика и вишни в уксусе, – прошептала она, пытаясь унять возникшую икоту.
Он тут же вскочил на коня и умчался в Тулу.
– Я прошу вас, Софи, вы почаще возражайте ему, – советовала Ёргольская.
– Мне, тётенька, хочется жить дельно и хотя бы не во всём, но в большинстве быть достойной его!
– Желание мне твоё понятно, но знай: это происходит не за один день. Помни, что в твоём положении организм от таких трясок перестраивается, и надо стараться беречь себя.
Как-то в гости к Толстому заехали его знакомый по Севастополю с дочерью. Лев с радостью сообщил, что женился, и представил гостям жену.
– Лев Николаевич, – проговорила гостья, пристально глядя на Софью, – эта девочка – ваша жена?
– Да! А что вас удивляет?
– Никогда бы не подумала, что ваша жена похожа на ребёнка, к тому же ходит в таком коротком платье.
– А что же вы хотите, чтобы она у меня шествовала в кринолине с широкой юбкой и шлейфами? Я её тогда не найду, да и в деревне такое одеяние ни к чему.
Гости рассмеялись.
Первое время своей семейной жизни Лев почувствовал весь уклад жизни как бы нарушенным, а больше всего его убивало то, что все заботы были такими же, как у всех. Он понял и увидел, что молодая жена постоянно требует внимания к себе и желает большую часть времени находиться с ним. «Вот две недели, и я как будто чувствую себя чистым, а ещё всякую секунду дрожу за себя – вот-вот спотыкнёшься. Так страшно ответственно жить вдвоём».
Лев никогда не видел тётеньку такой удручённой и не мог понять, чем она недовольна. Сейчас Ёргольская как никогда осознала, за что она полюбила отца Льва, графа Николая Ильича. Он был истинным джентльменом, рыцарем и боготворил женщину, не позволяя себе обращаться с женой как со своей собственностью: хочу – казню, хочу – милую! Эту отрицательную черту, где всё должно быть подчинено мужчине. Именно муж для жены – царь и бог, а жена беспрекословно должна исполнять его волю. Она видела это в племяннике, графе Валерьяне Толстом: он ни во что не ставил жену Машу, которую она своими руками выдала за него на заклание. Он также постоянно надолго уезжал из дома, продолжал жить с крестьянками и прижил от них немало детей. Даже покойная мать, графиня Елизавета Александровна, не сумела его остановить. А сколько лет Ёргольская нравственно терзалась, не решаясь сказать Маше о поведении её развратного мужа.
Она заметила это также в среднем брате Льва, графе Сергее Николаевиче, который в молодости выкупил из табора цыганку Машу и стал жить с ней, прижив от неё детей, которых практически до официального брака своими не считал, да и после венчания приближал её к себе только в хорошем расположении духа.
Ёргольская долго не могла понять, почему Леон не женится, хотя знала и слышала, что многие девицы из светского круга с удовольствием с ним вступили бы в брак. И он сам неоднократно говорил, что в основе брака должна быть обоюдная любовь, чтобы двое доверяли друг другу и вместе смотрели в одну сторону. Туанетт соглашалась с ним и говорила, что её любимец ищет возвышенную душу и будет преклоняться перед ней. По его рассказам, живя на Кавказе, он мечтал жениться на казачке, но сейчас Татьяна Александровна понимала, что казачки гордые и независимые. Они не позволят мужчине обращался с ними как с вещью. И вот наконец Леон ввёл в дом юную жену – и что же она увидела?
Понимая, что Леон не терпит никаких замечаний и возражений, зная, что он сделал её, Ёргольскую, полноправной хозяйкой в имении, она решила не вмешиваться в семейную жизнь молодых. Но вскоре заметила, что граф не считает нужным менять свой образ жизни. Жену чуть ли не считал себе ровней, мог увести её пешком пройтись за пятнадцать вёрст от Ясной Поляны и потом быть недовольным, что для неё пришлось нанимать простую телегу, чтобы довезти молодую женщину обратно домой.
– Правильно, я не хочу, чтобы моя жена превратилась в кисейную барышню!
– Но и посылать её работать на скотный двор, где она не могла находиться и её сразу начало тошнить, – это тоже не резон. Леон, я как любила тебя, так и продолжаю любить, но не ты ли утверждал, что жениться на барышне – значит впитать в себя весь яд цивилизации. И я заметила, – тихо проговорила Татьяна Александровна, – ты усиленно пытаешься выбить из своей юной жены весь этот яд.
– Вы о чём, тётенька?
– Леон, не обижайся, я вижу, что она тянется за тобой и готова исполнить любое твоё желание, а поэтому будь иногда к ней снисходителен. Ведь ты же любишь её, не правда ли?
– Беспредельно люблю!
– Я это вижу. Мне очень понравилось суждение твоего приятеля Ивана Павловича, который в тебе увидел нового человека.
– Как это? – с недоумением смотря на тётеньку, спросил Лев.
– Молодая жена твоя хороша собой, умна, проста, нехитроумна. В ней, как и в тебе, много характера, и ты в неё влюблён беззаветно! Мне, дорогой мой, было так радостно слышать это. И он пророчески сказал, что в твоей душе не успокоилась буря, а как бы на время, с медовым месяцем, пронесётся ещё моря сердитого шум. А я добавила, что не только шум, но и ураган!
– Вы какими-то загадками молвите, Туанетт.
– Никаких загадок, Леон, просто с женитьбой ты обрёл новые крылья и скоро отправишься в новое плавание.
Лев заметил, что его молодая жена с большой любовью относится к тётеньке Ёргольской. Софья по достоинству оценила доброе сердце Татьяны Александровны и всегда прислушивалась к её советам. И сейчас, когда Ёргольская она тяжело заболела, позвала их к себе и сказала:
– Вот что, mes chers amis, комната моя очень хорошая, и вам она понадобится. А если я умру в ней, – сказала она дрожащим голосом, – вам будет неприятно. Поэтому вы меня переведите, чтобы я умерла не здесь.
Лев был глубоко тронут этим откровением, её самоотверженностью. С тех пор Татьяна жила в маленькой комнатке с окнами во двор.
Тяжёлый год счастья
Прошёл первый семейный год жизни Лёвочки и Сони, год глубоких раздумий, разочарований и, смело можно сказать, становления крепкой любви и ответственности за каждый неверный шаг.
Соня проснулась и обнаружила, что мужа нет рядом. Тут же поднявшись, она вышла из спальни. Тётенька Ёргольская вместе с Натальей Петровной сидели в гостиной и раскладывали пасьянс.
– Татьяна Александровна, а где Лёвочка?
– Он не стал тебя беспокоить и уехал в Никольское.