– Вы видите, тётенька, какая у меня невыразительная физиономия: грубые и дурные черты, глаза серые, скорее глупые, чем умные, да и мужественного в ней ничего нет!
– Не наводите на себя напраслину, мон шер, – потрепав по голове и улыбнувшись, она успокоила Лёву.
– Посмотрите, Туанетт, какой Сергей красавец. Настоящий комильфо!
– Ты ещё мальчик, – улыбнувшись, успокоила она Льва. – Пройдёт ещё год, от силы два, и ты станешь настоящим мужчиной!
Митя внимательно смотрел на тётушек, которые встретились после долгого перерыва, и стал невольно их сравнивать: Татьяна Александровна – благородная, несмотря на преклонный возраст, всё ещё красивая. Он вспомнил, как дядюшка Юшков, спрашивая старшего брата Николеньку о Ёргольской, заметил: «О, в молодости Татьяна была очень привлекательна, с чёрной курчавой огромной косой и агатово-чёрными глазами, оживлённым энергическим выражением! Да она и сейчас прекрасна». «Вы правы, дядюшка. Она не только добрая, но и умная», – произнёс Митя тогда.
Пелагея Ильинична, полная пустого пафоса, сама же чопорная, не в меру восторженная и лживая, а в глазах, даже когда улыбается, скрывается что-то змеиное. С возрастом на лице её большей частью читалось: «Не тревожьте меня!» А ещё, как остроумно заметила Маша, перед выездом на раут Юшкова появлялась в длинном платье, и казалось, что она плавно шествует в ореоле собственного сияния. Но Юшков, как они поняли, этого терпеть не мог и почти не ездил с ней вместе, предпочитая появляться там раньше или позднее.
«И чего они все к Ёргольской липнут, как мухи к мёду? – проснувшись, снова с закипающей злобой и горькой обидой думала Юшкова. – Даже Фёдор Иванович, этот древний старикашка, бывший их учитель, намного им дороже, чем я! Именно я забочусь: обучаю их, стараюсь сберечь их усадьбы, а кто позаботится обо мне? – И опять слёзы горечи залили её лицо. – Даже при отъезде в Ясную муженёк не обнял и не пожелал доброго пути. Что за жизнь у меня?»
Уже давно рассвело, за окном слышались трели птиц. Нежный запах трав и цветов наполнял комнату чудным ароматом. Вдруг дверь распахнулась, и в её комнату с улыбкой впорхнула Маша.
– Дорогая тётенька Полина, пойдёмте гулять!
– Как – гулять? – опешив, спросила она. – А завтрак?
– Завтрак через полчаса, а я вас зову пройти в наш замечательный сад. Хочу вам показать, как он прекрасен!
– Иду, иду, – стараясь скрыть растерянность и уразумев, что Маша относится к ней как к родной, ответила Пелагея. Не ожидая от себя такой прыти, быстро поднялась, накинув на голову модную вуальку, и направилась вслед за племянницей.
Сестра Маша
Самой младшей в семье графов Толстых была Маша. Братья постоянно играли и учились вместе, а сестра хотя и общалась с ними, но большую часть времени проводила с гувернанткой и любимой тётенькой Татьяной, которую ласково звала Тюнечкой. Маше было одиннадцать лет, когда её вместе с братьями увезли в Казань, разлучив с Ёргольской, которая, по сути, заменяла для неё родную маменьку, умершую сразу же после её рождения. Казанская тётенька Юшкова не сумела завоевать сердце Маши, и девочка с первой минуты ощутила сиротство и одиночество. И только братья всеми силами души и лаской старались поддерживать её. Тётенька Полина определила Машу в Родионовский институт, по окончании которого она в 1846 году возвратилась к любимой тётеньке Ёргольской. Та жила вместе с родной сестрой Елизаветой в Покровском. Вместе с ними проживал и сын старшей сестры, тридцатитрёхлетний Валерьян, которому приглянулась шестнадцатилетняя Маша. Мать со слезами просила сына не смущать юную девицу, зная, что Валерьян живёт с крестьянкой и та имеет от него детей. Но сын не унимался и продолжал обхаживать графиню.
– Мама, но что произойдёт, если я женюсь на ней?!
– Воля, да она ещё и жизни не видала, и ты ей не пара, – урезонивала его мать.
– Маменька, она же не в тайге жила, а в Казани, окончила институт. А вы утверждаете, что она жизни не видала. Право, смешно!
– Воля, ты прекрасно понимаешь, почему я против.
– Одно другому не мешает!
– Молчи, негодник, не рви моё больное сердце.
В гостиную зашла её сестра, и Валерьян, смотря на тётеньку невинным взглядом, спросил:
– Как вы думаете, Татьяна Александровна, могу я сделать предложение руки и сердца вашей племяннице Машеньке?
Опешив от такого вопроса, та просто не знала, что и сказать, и тут же, словно очнувшись, произнесла:
– Это, Валерьян, серьёзный вопрос, и он сиюминутно не решается.
Сын тут же уехал, а Татьяна обратилась к сестре:
– Как ты, Элиз, думаешь, может быть, и неплохо, если Маша выйдет замуж за твоего сына и мы будем продолжать жить все вместе?
– А ты, сестра, у Маши спрашивала?
– Пока нет, но, думаю, она не станет возражать.
– Татьяна, ты знаешь, сколько Воле лет и сколько – Маше, она ему почти в дочки годится!
– Ну, это не преграда!
– Я, Татьяна, категорически против этого брака.
– Ну, Элиз, Маша по натуре своей очень добрый человек и будет верной женой твоему Волиньке.
– В этом, сестра, у меня сомнений нет, но я не желаю отдавать её в лапы своему сынку. – А про себя подумала: «Кобелю ненасытному!»
Она хотела было рассказать Татьяне о любовных похождениях Валерьяна, но язык не поворачивался открыть истину. А в глубине души закралась мысль: «А что, если и правда женить его на Маше? Может, и угомонится, хотя вряд ли».
Татьяна, захваченная этой идеей, спросила у племянницы:
– Машенька, как ты думаешь, если Валерьян предложит тебе выйти за него замуж, согласишься или нет?
– Мне, Тюнечка, так хорошо и уютно с вами, век бы не расставалась, поэтому мне всё равно.
– Я не поняла тебя.
– Замуж выходить рано или поздно надо.
– Но тебе нравится Валерьян?
– Я, Тюнечка, пока этого не ведаю, может быть, и да, но больше всего я люблю вас и тётю Элизу. Этого мне достаточно.
Ёргольская была тронута этим ответом, при этом снова подумала, что Машенька даже замужем останется при ней.
«И у меня будет свой угол, куда я без страха смогу приткнуть голову!»
А тем временем Валерьян не оставлял мысль жениться на Маше и всё настойчивее атаковал маменьку, требуя её согласия, так как чувствовал, что юная графиня примет его предложение.
В 1847 году маменька наконец согласилась. Осенью состоялась свадьба, и Маша стала женой Валерьяна.
Отчёт управляющего
На следующее утро в дом пришёл управляющий Воробьёв. Прежде чем войти в дом, он раскурил трубку, присев на одну из скамеек. Хотя он и пытался держаться уверенно, его волнение было заметно. Временами судорога пробегала по лицу. Накануне он немало выпил и сейчас пытался залить тот жар, который обжигал его грудь. Наконец, поднявшись и перекрестившись, он вошёл в сени, поприветствовал камердинера Фоку Демидовича и попросил доложить о себе госпоже Юшковой. Полина сидела в кабинете с Ёргольской и знакомилась с последними поступившими бумагами и документами.
– Доброго здоровья, ваше сиятельство!
– Как наши дела, Пьер? – поинтересовалась Пелагея Ильинична.
– Как будто всё порядком, ваше сиятельство! – скороговоркой ответил он.
– Я этого не заметила, – сухо произнесла она, сурово глядя на него, и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Большинство окон в доме не помыты, даже мебели в некоторых комнатах нет. Как вы посмели всё разбазарить?
– Ваше сиятельство, Пелагея Ильинична, вы же сами приказали большинство мебелей переправить в Казань. Я так всё по вашему распоряжению и выполнил.
– Скажите, Пьер, я недовольна тем, что некоторые крестьяне сидят в кутузке, и за каждого из них требуют выплатить семьсот пятьдесят руб лей потому, что они торговали вином.
– Я с этим вопросом, графиня, ваше сиятельство, уже разобрался. Большинство денег внесено, другие вот-вот заплатят.
– Хорошо, скажи, пожалуйста, все ли свидетельства получены под залог наших деревень? И учти, очень скоро надо будет составлять раздельные акты между братьями и сестрой, и тут должно быть всё в порядке.
– Да-да, я это помню, и всё будет выполнено, – подобострастно смотря на графиню, произнёс он.
– Я сегодня рано утром прошла по территории усадьбы и увидела следы разрушения и запущенности: беседка подгнила и покривилась, во многих местах заметны вырубки в лесу. Как это объяснить?
– Мои люди в лесу только производили чистку сухостоя, также мы убрали старые и больные деревья.
– О чём вы, Пётр Евстратович?! – не выдержав его наглой лжи, воскликнула Ёргольская. – Полчепыжа[2] вырублено, а вы пытаетесь доказать нам, что это просто чистка. Если вам говорят о недостатках и хищениях, то имейте мужество признать свою вину и больше не допускать таких безобразий. Вместо того чтобы стоять на страже и оберегать имение молодых графов, вы беззастенчиво расхищаете и разоряете его.
– Если, Пьер, я замечу ещё раз что-либо подобное, то немедленно сниму вас. Вы поняли меня? – твёрдо произнесла Пелагея Ильинична.
– Так точно, ваше сиятельство.
В родном краю
Оказавшись в стихии родной усадьбы, Лёва никак не мог надышаться яснополянским воздухом. Митя после завтрака уходил заниматься к себе. Сергей, узнав, что в Туле выступает цыганский хор, отпросился у тётушек и сразу же уехал. Маша большую часть времени проводила с любимой Тюнечкой, не забывая при этом о тётушке Пелагее и стремясь её чем-нибудь позабавить. Лёву в эти дни можно было найти в нижнем парке, где он, устроившись с книгой, не столько читал, сколько размышлял или наблюдал за трактом, по которому ехали телеги, экипажи или шли богомольцы. Но больше всего любовался живописно раскиданными купами лип и берёз, а также смотрел на спокойную гладь пруда, над которым стремительно носились стрекозы и по которому чинно плавали утки. Он то бродил по дорожкам парка, то вдруг, сорвавшись, чуть ли не бегом направлялся в оранжерею около среднего пруда. Между оранжереей и прудом находилась просторная ухоженная лужайка, где он предавался мечтам и чтению. Как-то после завтрака Ёргольская подала Толстому очередной журнал «Библиотека для чтения».