– Ты, Леон, наверно, проголодался? – спросила Татьяна, не выдав волнения. – Вернулся в Ясную наш повар Миша. Стал готовить такие вкусности, что порой хочется лишнюю минуту посидеть за столом в столовой.
Толстой был благодарен Туанетт, что она не стала охать и смотреть на него как на прокажённого. Он был счастлив, что теперь окончательно дома, со своей такой родной маленькой тётенькой и может делать только то, чего сам пожелает!
Владелец Ясной Поляны
Радостно встретили приезд молодого барина и все обитатели Ясной Поляны. А когда в конце июня 1847 года управляющий Воробьёв спросил Льва, можно ли дать команду возвратиться яснополянцам из Казани домой, то все поняли, что всё возвращается на круги своя. Ёргольская и Лёва настолько были рады встрече, что в это утро даже не говорили о чём-либо существенном. Она была безмерна рада, что Леон душевно не изменился, остался таким же порывистым и открытым и всё, что было у него на сердце, старался рассказать, поделиться думами. Поэтому она его не торопила и не стремилась выяснить, почему он оставил университет и уехал из города раньше братьев. Она видела, что он настолько устал с дороги, что даже вкусная еда, приготовленная поваром Мишей, не прельщала его. Ей вспомнилась фраза, брошенная экономкой усадьбы Прасковьей Исаевной: «Знаете, барыня, так всем надоела наша неустроенность, пора бы жить по порядку». И вот сейчас, смотря на зевавшего Леона, она испытывала ту несказанную радость, что, кажется, теперь «эта неустроенность» канет в Лету и всё будет хорошо!
– Ты, может быть, поспишь? – с улыбкой спросила она.
– Да-да, тётенька, вы правы, я с дороги, пойду сосну часок-другой.
Он ушёл, а она осталась сидеть за столом и, улыбаясь самой себе, прошептала: «Он вернулся. – И, чтобы убедить саму себя, ещё раз повторила: – Он вернулся!» Она так была счастлива, что даже, общаясь с Прасковьей Исаевной, говорила шёпотом и попросила экономку, чтобы люди в доме громко не кричали, дабы не разбудить молодого барина.
– Что вы, милая, – ответила та, – его сейчас и пушкой не прошибёшь. Пусть, с Богом, отдохнёт после дальней дороги!
День клонился к вечеру, но Леон и не думал просыпаться. Подойдя к широкой софе, на которой он, не раздеваясь, уснул, Татьяна накрыла его одеялом. Она вдруг услышала: «Маман, это вы?» Она замерла на минуту, как бы ожидая продолжения, но Леон, пожевав губами, чему-то улыбнулся во сне и перевернулся на другой бок.
Лев проснулся ближе к утру и не мог понять, где он, но, вспомнив, что в Ясной, поднялся и подошёл к окну. «Неужели я наконец дома?» – с охватившей его радостью подумал он и понял, что проспал почти сутки. Он решил тихонько пройти в кабинет папеньки. Ему вспомнилось, с какой радостью они с братьями приходили сюда, к отцу, и как любили вместе играть. Лев обрадовался, что в кабинете ничего не было тронуто, всё сохранялось так, как будто папенька только вышел из него. Подойдя к шкафу, он обнаружил полное собрание сочинений Руссо, философов Вольтера, Канта, Адама Смита, поэта Байрона. Взяв в руки первый том Руссо, он настолько углубился в чтение, что даже не заметил, как вошла Ёргольская и пригласила его на завтрак. Чтение настолько захватило его, что он скорее незрячим сердцем увидел тётеньку, чем глазами. Скороговоркой откликнувшись на её зов, Лёва продолжил читать.
– Ну же, Леон, я прошу тебя, отложи на минутку книгу!
– Да-да, иду, – с неохотой оторвавшись от чтения, снова произнёс он и пошёл за нею с книгой в руках.
– А братья скоро приедут? – поинтересовалась она.
– Вероятно, в середине июня, а может быть, и позже!
– Если я правильно поняла, ты больше не вернёшься в Казань?
– Верно. Я и документы из университета уже забрал.
– Но, Леон, может, тогда поступишь в Московский университет?
– Нет, Туанетт, я буду заниматься самостоятельно! Я уже составил для себя огромную программу самосовершенствования.
– А силы воли хватит?
– Обязательно! – с уверенностью произнёс он.
Став владельцем Ясной Поляны, Лев пригласил старосту и управляющего, объявил им, что отныне госпожа Татьяна Александровна Ёргольская является для них такой же хозяйкой, как и он, и чтобы они выполняли все её требования неукоснительно. Для Ёргольской этот поступок Леона был таким неожиданным, что у неё просто не хватило слов отблагодарить его. А главное – она впервые за долгую жизнь вдруг поняла, что стала не нахлебницей и приживалкой, каковой её считали покойная графиня Пелагея Николаевна и Полина Юшкова. Она наконец обрела свой дом, где могла спокойно жить и чувствовать себя полноценным членом семьи.
Не доучившись в университете, Лев ставит перед собой грандиозные задачи по самосовершенствованию. В дневнике молодости он записывает: «Я, кажется, без ошибки за цель моей жизни могу принять сознательное стремление ко всестороннему развитию всего существующего. Я был бы несчастливейшим из людей, ежели бы я не нашёл цели для моей жизни – цели общей и полезной…
Теперь я спрашиваю: какая будет цель моей жизни в деревне в продолжение двух лет? 1) Изучить весь курс юридических наук, нужных для окончательного экзамена в университете. 2) Изучить практическую медицину и часть теоретической. 3) Изучить языки: французский, русский, немецкий, английский, итальянский и латинский. 4) Изучить сельское хозяйство как теоретически, так и практически. 5) Изучить историю, географию и статистику. 6) Изучить в математике гимназический курс. 7) Написать диссертацию. 8) Достигнуть средней степени совершенства в музыке и живописи. 9) Написать правила. 10) Получить некоторые познания в естественных науках. 11) Составить сочинения из всех предметов, которые буду изучать».
В числе правил, имеющих целью развитие самообладания, он пишет: «Чтобы никакая боль, как телесная, так и чувственная, не имела влияния на ум». Против изнеженности выставляет правило: «Не иметь прислуги». Он также ставит перед собой задачу, которая потребовала от него значительных усилий против половой страсти и тщеславия. Он внушает себе правила: «Отдаляйся от женщин» и «Убивай трудами свои похоти», «Будь хорош и старайся, чтобы никто не знал, что ты хорош».
Толстой увлекается сельскохозяйственной деятельностью, приобретает машины, много читает и занимается, встречается и беседует с крестьянами. Однажды Лев пришёл в столовую расстроенный и понурый. Всё в нём клокотало, даже волосы на макушке были взъерошены.
Татьяна Александровна сама себе удивлялась. Ей не верилось, что Леон сделал её истинной госпожой. Даже управляющий Воробьёв, прежде игнорировавший её, одним из первых поздравил Татьяну и теперь всегда с улыбкой прислушивался к её распоряжениям. До глубины души её тронуло то, что при составлении хозяйственных планов Леон теперь советовался с ней.
– Что с тобой, Леон? – поинтересовалась Туанетт. – Ты явно не в себе!
– Тётенька, душенька, поймите, как так можно? Я для них ничего не значу!
– Ты о чём, мой друг?
– О том! – чуть ли не вскричал он. – Я уже больше года общаюсь, наблюдаю и пытаюсь понять их крестьянские души, желаю войти в их жизнь и помочь им, а они меня игнорируют.
– Ну, это ты, Леон, преувеличиваешь!
– Как, тётенька, преувеличиваю? Вы же помните, я днями сход мужиков устроил и спрашивал, кому что нужно. Всё записал.
– Да-да, ты мне говорил.
– И что же вы думаете? Сегодня с утра пошёл в деревню. Захожу в одну избу – и скажу: у меня хлев чище и надёжней, а дом Юхванки того и гляди обвалится. Весь на подпорках, вот-вот рухнет! А он просит у меня несколько лесин, чтобы новую подпорку соорудить. «Тебе, – говорю, – мил человек, новый дом строить надо». А он мне в ответ: «Ничего, подопру и в этом ещё поживу!»
– А староста об этом знает? – спросила Туанетт.
– Да, разумеется, но больше меня поразил другой молодой негодяй. Извините, я его по-другому величать не могу.
– Что же он сотворил?
– Ему старуха мать отдала налаженное хозяйство. Как мне рассказал староста, дом у них был полная чаша. Сынок принял хозяйство, женился, нарядил жену, а сам вместе со своей молодухой взвалил на матушку всю тяжёлую работу. Ей бы на печи лежать и калачи с кашей есть, а она в семьдесят лет, шатаясь, работает за двоих. Совести у них ни грана нет. Староста мне говорит, что постращать его надо, а это значит: выпороть на конюшне. Беда ещё в том, что он все деньги прогуливает в кабаках и от работы отлынивает. А мать голодная сидит!
– Но ты, Леон, дал бы ей немного денег, – посоветовала тётенька.
– Я, разумеется, дал три рубля, но боюсь, что сынок отнимет. А главное, когда я стал говорить ему о том, что мать уважать надо, он кивал мне, но по глазам вижу, что он не собирается менять свой образ жизни. Понимаете ли вы психологию крестьян и их жизни? Я совсем не понимаю.
Лев сидел такой понурый и, кажется, совсем забыл о еде.
– Верите, Туанетт, я поставил для себя огромную задачу самообразования, а сумел выполнить её меньше чем наполовину. Видимо, брат Сергей прав в том, что я пустяшный малый!
– Не говори, Леон, ерунды. Ты ещё молод, и не всё сразу получается! Ты же не сидишь сложа руки, а трудишься. Я верю, что всё у тебя получится!
Пожалуй, эти полтора года были для Ёргольской относительно спокойными и радостными. Большую часть времени она проводит в Ясной и знает, что у Маши уже двое детей. Николай в армии на Кавказе. Митя в своём имении Щербачёвке или в Москве. Серёжа нигде не служил и свою красавицу цыганку Машу не оставил, но и особо не распространялся о ней. А Леон продолжал хозяйствовать у себя в имении. Иногда Лев показывал Туанетт дневник, в котором строил грандиозные планы самоусовершенствования, и очень сокрушался, что много намеченного не сумел осуществить.
Постоянно занимаясь музыкой, он просил её сесть вместе с ним за инструмент, и они играли в четыре руки. Лёва сильно переживал, если сбивался с такта, стремился отработать досконально каждую музыкальную пьесу. Изучая юридические науки, он сажал её рядом с собой, читал тот или иной параграф, объяснял ей, что многие законы не поймёшь для кого написаны.