– Но писали учёные люди! – возражала она.
– Написать всё что хотите можно, но всегда необходимо учитывать обстоятельство и время, в которое живёшь, а получается, как говорят: что написано пером – не вырубишь топором. А вырубать необходимо, ибо жизнь не стоит на месте!
Она как никто другой видела его мятущуюся натуру. «Он же ещё мальчишка!» – рассуждала она сама с собой, увидев, как он купается в пруду вместе с крестьянскими ребятишками и подзуживает их: «Кто сумеет нырнуть на глубину и достать комок грязи?» При этом не просто поддразнивает их, а сам ныряет и, радостный, выныривая, показывает им комок грязи. Или затеет с ними играть в городки и тут же сам сбивает построенную пирамиду. Потом что-то рассказывает им, а те внимательно слушают молодого «граха», как они его величают, и от души вместе с ним смеются.
А какой азарт его охватывает на охоте. Поспорил с егерем, что он первый выстрелил в зайца, а егерь заупрямился и говорит: «Ваше сиятельство, как вы могли первый выстрелить, когда заяц прямо на меня выскочил и ваш выстрел был второй?» Поспорили! И егерь воочию показал ему, что он неправ. Лев потом сам рассказывал, что необоснованно обидел человека. Он показал Льву, что его дробь попала зайцу в глаз, а его выстрел только шкурку испортил.
– Мне, тётенька, так стыдно стало, что я чуть не заплакал. Слава Богу, застыдился и извинился перед ним.
Хотя Лев утверждал и успокаивал тётеньку, что чувствует себя хорошо, тем не менее венерическая болезнь временами обострялась и беспокоила его. Появился зуд, ощущалось недомогание, и он посоветовался с местным доктором, а тот предложил ему поехать в Москву и обратиться к известному хирургу Оверу: «Он гофмедик и сумеет вам, граф, оказать существенную помощь». Ничего не говоря Ёргольской, он срочно уезжает в Москву.
Пустяшный малый
До старшего брата, Николая Толстого, который служил на Кавказе в армии, доходили слухи, что у младших братьев в самостоятельной жизни не всё ладится. Сергей увлёкся цыганским пением и даже решил выкупить красавицу цыганку, певицу Машу. Родные отговаривали его от этого опрометчивого шага, но он не пожелал никого слушать. Митя метался от одной деятельности к другой: устроился на службу в один из департаментов Москвы, но вскоре ушёл оттуда, занялся торговлей, но и это дело его не увлекло.
Младший, Лев, оставив Казанский университет, приехал в Ясную Поляну, решив жить помещиком и руководить своим хозяйством. Но вскоре стал понимать, что не всё у него идёт по намеченному плану: мужики на сходках как будто слушают его, но не слышат и продолжают делать всё по-своему. «Видимо, тётенька была права, советуя выбирать торные дороги, которые ближе ведут к успеху, а пока только одни разочарования!» – думал Лев.
Беспокоит его и венерическая болезнь, периодически появляется зуд и ощущается недомогание. Доктор Беер посоветовал ему обратиться в Москве к известному хирургу, гофмедику Оверу.
Осенью 1848 года Лев внезапно уезжает в Москву и снимает квартиру в Николопесковском переулке.
Встретив знакомого, Василия Перфильева, Лев рассказал о неудачах, с которыми столкнулся, занимаясь хозяйством в имении.
– Милый Лёва, – заметил Вася, – я на такие подвиги неспособен. Служу по провиантской части, на жизнь не жалуюсь. Надо жить потребностями дня, а если всё время задумываться, то и не заметишь, как молодость пролетит!
Лёва удивлялся: «Почему я не умею жить сегодняшним днём и радоваться каждой проживаемой минуте?» Но внутренний голос не соглашался с ним, утверждая, что всё это пресно и скучно. Толстой не возражал приятелю, тем более что тот сказал, дескать, взял для него приглашение в Английский клуб, где будут нужные и интересные люди, а также состоится большая игра. Лёва решился сказать Перфильеву о своей несвоевременной болезни, и он посоветовал ему проконсультироваться сразу у двух врачей: «Во-первых, один ум – хорошо, а два – лучше, а во-вторых, дешевле!»
Перед отъездом в Москву Лев встречался с братом Сергеем и говорил об общем долге, который необходимо было внести в заёмный банк. Брат считал, что это не более 200 руб лей, но выяснилось, что срочно надо было заплатить 1195 руб лей серебром. «Может, Сергей что-то перепутал? – подумал он. – Видимо, придётся продать Савин лес. Интересно, сколько за него дадут? Надо срочно написать тётеньке Татьяне, чтобы она связалась с управляющим Андреем».
– Вы слишком много задумываетесь, мон шер, – заметил Перфильев. – Мне кажется, что вам не двадцать лет, а намного больше. Надо помнить, что молодость мимолётна, проскочит и улетит, как птица. Ты мог бы не приезжать в Москву, а продолжать находиться у себя в Ясной, – твердил он. – А коль появился, то изволь жить весело и со смыслом!
«Как это – со смыслом?» – подумал Толстой, но спросить не решился, так как они уже подходили к Английскому клубу. Лев заметил, как легко и непринуждённо Васенька вёл себя в обществе. Здесь он был своим человеком: одни жали ему руку, другие улыбками приветствовали его, третьи приглашали к столу. Перфильев представил Льва нескольким своим знакомым, и вскоре Толстой увлечённо играл за карточным столом. Московская светская жизнь закружила его настолько, что он и не заметил, как много денег проиграл в карты и оброс долгами. А к тётеньке и управляющему полетели письма с просьбой о высылке денег. «Что я делаю? Я же так разорюсь, – сетовал он, – все мои благие намерения пропадают втуне! В то время как Перфильев, князь Львов и другие служат, Калошин пишет статьи и получает денег больше, чем я доходу со своего хозяйства. Но они все учились, а я бросил учёбу в университете. Неужели я ниже их? – корил он себя. – Мне кажется, что они не умнее меня. Ум тут ни при чём! Они умеют пристраиваться, а я – нет. Но у себя в усадьбе я не бездельничал: пытался создать приемлемую, нормальную жизнь для своих крестьян, но ничего путного из этого не вышло. Неужели я правда, как утверждает брат Сергей, пустяшный малый?»
Лев был настолько расстроен, что решил возвратиться домой. И тут к нему заглянули его новые знакомые – барон Герман Ферзен и Борис Озеров.
– Лёва, ты что-то совсем закис. Это не дело!
– Вы правы, есть о чём задуматься. Вы, друзья, при деле, а я баклуши бью да весь в долгу как в шелку, поэтому пора к дому прибиваться.
– Долг, Лёва, – дело наживное. Сегодня образовался, завтра рассчитаешься. К себе ты всегда успеешь, а мы тебе предлагаем поехать с нами в Петербург, ты там никогда не был.
– Я уже и тётеньку известил, что возвращаюсь домой.
– Мало ли, Лёва, что мы обещаем родным. Петербург – столица, там университет, а главное – там значительно больше возможностей для приложения сил, да и город необычайной красоты.
– Мне надо подумать.
– Лёва, право, думать не стоит, поехали, не пожалеешь! В дилижансе уже и место для тебя забронировано.
Соблазн был велик, и он согласился.
Приехав в Петербург, Лев остановился в гостинице «Наполеон». Трое с половиной суток в дороге вымотали его окончательно, и, вой дя в номер, он сразу же уснул богатырским сном. Проснулся, когда солнце призывно светило в окна. Открыв глаза и увидев незнакомую обстановку, подумал: «Где я?» Вспомнил, что приехал в столицу. Хотя и выспался, но тело ещё до конца не отдохнуло, и вылезать из-под одеяла не хотелось. «Не спать же я сюда прибыл», – одёрнул он себя и крикнул Ивана, который уже наготове ждал пробуждения барина. Из окон гостиницы открывался вид на Исаакиевскую площадь. Перед ним возникла громада строящихся зданий, Исаакиевского собора и Министерства государственных имуществ, которые тонули в лесах. Главным украшением площади был Мариинский дворец.
Камердинер Иван сообщил, что недавно заходил один из его приятелей и передал, что будет ждать его к вечеру в трактире у Каменного моста. Кучера хорошо знают этот трактир.
День был воскресный, и гуляющих оказалось немало. У дверей гостиницы стояли рысаки. Кучера наперебой предлагали прокатить с ветерком, но Лев решил прогуляться пешком. Поддавшись общему движению, он пошёл, что называется, куда глаза глядят. Спешащий парень задел его и не извинился, детский плач грудного ребёнка ввёл его в раздражение. Ещё больше возбудила его пьяная гонка двух всадников, которые проскакали посреди дороги. Дух противоречия проснулся в нём: «Зачем я сотни вёрст мчался сюда? Такой же город, с улицами и домами, как и в Москве, только улицы попрямее!» Хотел было повернуть назад, но, пересилив себя, направился дальше, вышел на Стрелку Васильевского острова и остановился. От увиденного буквально замер. Это было что-то удивительно прекрасное. Дома стояли в одну линию, создавая неповторимый городской ландшафт. Перед глазами открылся Зимний дворец. С другой стороны он увидел Биржу, которая была поставлена строго по оси Стрелки. Все сооружения на Стрелке связаны с Биржей, а ростральные колонны с пандусами, пристанями и лестницами являлись величественными морскими воротами в град Петров. Вдоль Невы прекрасно вписались в архитектуру набережной здание Кунсткамеры, Двенадцати коллегий, дворец Прасковьи Фёдоровны и Старый гостиный двор. Белоснежным ковром лежала величественная Нева.
Стоявший с отцом отрок, крутя головой во все стороны, вдруг с воодушевлением воскликнул:
– Грандизно! – И снова закричал, поворачиваясь во все стороны: – Грандизно!
Отец с улыбкой заметил:
– Не грандиозно, а grandiose, majestueux, ambitieux, что значит «грандиозно, величественно, масштабно…» Этот город совсем молодой, – продолжал он рассказывать сыну, – заложен Петром Первым в 1703 году.
– Он что, моложе дедушки? – вопросительно глядя на отца, спросил мальчик.
– Чуть постарше, – произнёс он, чуть замешкавшись и не ожидая такого вопроса от сына, и стал прикидывать в уме, сколько батюшке лет.
А в это время на Неве все увидели, как мчится кавалькада троек с гиканьем и свистом. Неожиданный выстрел вернул Льва в реальность.
– Папа, что это?
– Это, сын, адмиральский час! Ежедневно в Петропавловской крепости в двенадцать часов дня гремит выстрел, сообщая, что в столице наступил полдень, и рабочий люд приступает к дневной трапезе.