– Насчет денег ты прав. А что до работы… Знаешь, когда я лечу над пустыней, разыскивая потерявшихся людей, я не чувствую себя добрым ангелом-хранителем. Нет, я скорее стервятник, который живет падалью. Они там, внизу, под солнцем, которое плавит камни, а я сижу в кабине с кондиционером, и у меня вдосталь холодной воды. От этой разницы мне иногда бывает не по себе.
– А что тебя смущает? Если они жарятся в своих вонючих консервных банках, так только потому, что сами захотели этого. Участники гонки – не солдаты, которых отправили на войну, они придурки, мечтающие увидеть свои имена в газетах или появиться на пятнадцать секунд в телешоу. Но, знаешь, лучше не задумываться над вопросом, для чего это все, иначе в следующем году ты не пустыню будешь облетать за приличные деньги, а опрыскивать где-нибудь рисовые поля за сотню донгов.
Некоторое время они хранили молчание, попивая мелкими глотками пиво, потом Ив Клос спросил:
– Слушай, а что ты думаешь об этом типе?.. Ну, о туареге.
– Что он надежно припрятал заложников.
– А ты не боишься вновь встретиться с ним?
– Нет, не боюсь. Уверен, что, если я приду с миром, он не сделает мне ничего плохого.
– На всякий случай сразу попроси его защиты. По законам туарегов, если что, он обязан предложить свою жизнь взамен твоей.
– Прекрасный закон, тебе не кажется? Если бы весь мир следовал ему, войн не было бы.
– Однажды мне рассказали курьезный случай. Некий бедуин рассорился с туарегом, так он не нашел лучшего способа выйти из положения, как попросить его гостеприимства. Туарег не мог отказать. Корми-поил этого бедуина, пока не устал от такой обузы. Короче, простил бедуину все обиды, а тот только того и добивался.
– Ну и хитер! – засмеялся Дюпре. – Мы могли бы предложить этому козлу действовать так же. Ну, которому грозит руки лишиться. Кстати, как его зовут?
– Милошевич… Марк Милошевич.
– У него есть что-либо общее с президентом Югославии[4]?
– Похоже, он мнит себя дальним родственником, но мне не удалось этого подтвердить. Однако во что я действительно проверил – во время войны в Боснии[5] он сколотил приличное состояние. А рискованные виды спорта – это его хобби.
– Спрашивается, почему мы допускаем к участию в ралли таких типов, как этот Милошевич?
– Потому что они подают заявку. К тому же имей в виду, что в условиях адской жары и сильного напряжения даже лучший из лучших может взорваться и совершить ошибку.
– Ты совершил бы?
– Ну, я не мчусь со скоростью более ста километров в час по пустыне, глотая пыль под солнцем, расплавляющим мозги. Как и ты, я предпочитаю передвигаться в вертолете.
– Да уж, сверху на все смотришь с другого ракурса.
– И с какого же?
– С более объективного, что ли.
Ив Клос шумно сглотнул и смешно сморщил нос.
– Ты хочешь объективности? Так вот, этим шестерым придется туго. Или я сильно ошибаюсь, или, как только гонки закончатся, все постараются поскорее умыть руки. Никто не будет заниматься «пропавшими в пустыне».
– Но Фаусетт несет ответственность!
– Перед кем? Перед общественным мнением? Все, что происходит, добавит больше соли и перца в мероприятие будущего года. Если вспомнят, конечно.
– А перед родственниками жертв не несет?
– Ну и что они могут сделать? Привлекут его к суду?
– Например.
– К суду какой страны? И в чем конкретно его могут обвинить?
– В попустительстве и в не предоставлении помощи тому, кто находится в опасности.
– А у тебя хоть есть представление о времени и о деньгах, которые потребуются на судебные издержки? Забудь! Организаторы ралли ежегодно ворочают миллионами и не остановятся ради каких-то шести трупов. В конце концов, люди ищут в гонках адреналин, и они его получают.
– Но это жестоко!
– Жестоко? Помнишь кадры, снятые с вертолета? Когда камера запечатлела, как во время гонок трижды перевернулся автомобиль и рассыпался на части?
– Естественно. С моей точки зрения, лучшей антирекламы ралли не придумать.
– Это с твоей. Помнишь, как в восторге орал оператор, понимая, что эти кадры купят все телевизионные сети?
– Ну да… – вздохнул Дюпре.
– Вот единственное, что важно для большинства. Эти кадры облетели весь мир, но никто не задал вопроса, что случилось с теми, кто был внутри автомобиля. Это стало нормой – щекотать нервы. На телевидении все больше каналов, где со сладострастием транслируют, как люди погибают, как их разрывает на части. Хоть кто-то возмутился? Нет. Телезрители каждый день требуют еще более кровавых картинок… – Клос брезгливо прищелкнул языком. – И нам с тобой, дружище, поручено обеспечивать этих баранов, причем по обе стороны экрана, горячими эмоциями.
Дюпре помолчал, переваривая сказанное, потом повернулся к своему собеседнику:
– Странно получается, Ив. Я тебя знаю восемь лет, однако только что понял, что не знаю. Мне казалось, что ты переполнен энтузиазмом, что ралли для тебя сказочное действо. И вдруг ты мне показываешь совсем другую сторону монеты. Признаться, удивил!
– Я просто хорошо делаю свою работу. До ралли я крутился в модельном бизнесе, организовывал съемки. Публика смотрит на девок, вышагивающих по подиуму, как на богинь, хотя на самом деле большинство из них является тщеславными вонючками, пьяницами и наркоманками. Смой с них косметику, переодень в кэжуал, они и цента не стоят. Моя должность называлась «советник по съемкам», но правильнее было бы назвать «фальсификатор съемок», ведь моя миссия заключалась в перекручивании реальности, я – карикатурист наоборот.
– А что это означает?
– Ну, настоящий карикатурист преувеличивает дефектные черты, уменьшая хорошие, а я как «советник по съемкам» подчеркивал положительные и уменьшал плохие.
– Фокусник, короче, – засмеялся Дюпре.
– Ну да. И мой фокус заключается в том, чтобы попытаться спасти жизнь заложникам, но сделать это так, чтобы все поверили, будто за рамками нормального абсолютно ничего не происходит.
– Не сомневаюсь, у тебя получится.
– Ну, я же профи. Я все сделаю очень, очень хорошо, ведь это часть моей работы.
– Тут мы с тобой похожи. Я тоже привык хорошо выполнять свою работу. Вопрос в том, что я бы предпочел не участвовать во всем этом – ни хорошо, ни плохо. Видишь ли, я – бретонец…
– Ну и что?
– А то, что все мое детство прошло в маленьком рыбацком селении. Но моя семья, семьи наших соседей однажды лишились возможности заниматься промыслом. Прибрежная зона была отравлена нефтяным выливом из танкера, который раскололся надвое как раз напротив поселка. Так вот, компания, которая зафрахтовала этот танкер, хотя знала, что судно изъедено ржавчиной и катастрофа может произойти в любой момент, каждый год вкладывает миллионы в эти проклятые ралли.
– Но ведь это не связано с твоей работой.
– Еще как связано. Если б не тот случай, сотни рыбаков не оказались бы на грани разорения, тысячи морских птиц были бы живы… А я вынужден принимать участие в том, от чего меня воротит. Вынужден, потому что должен кормить семью. И этот инцидент – я имею в виду инцидент с заложниками – заставил меня задуматься над тем, каковы мои настоящие приоритеты. – Он глубоко вздохнул. – Хотя, скорее всего, когда все это закончится, я загоню правильные мысли в задницу и в будущем году снова соглашусь подработать. Ты же сам сказал, за месяц ралли я получаю больше, чем за весь год.
Ночь была в самом разгаре, когда Нене Дюпре убедился, что груз хорошо закреплен, одним глотком осушил чашку очень горячего и очень крепкого кофе, пристегнул ремень безопасности и приготовился к взлету.
Ночные полеты были для него привычны. Он не боялся столкновения со скалами, и самым большим удовольствием было – встретить восход солнца над линией горизонта.
Африканские рассветы и закаты он считал роскошным бонусом к контракту. И одной из причин, по которой можно было снова ввязаться в обслуживание ралли.
Нене Дюпре был сыном и внуком колонистов, которые были вынуждены возвратиться на историческую родину, когда Франция окончательно утратила свои обширные африканские владения. Как и они, он продолжал нести в крови любовь к Черному континенту. Месяц, посвящаемый гонкам, был для него не только работой, но и возможностью прикоснуться к миру, который ему снился.
Пилотирование вертолета само по себе доставляло Нене удовольствие, а полеты над африканскими просторами это удовольствие удваивали. Он чувствовал себя орлом, свободно парящим в небе. Нигде больше он не испытывал такого.
Он набрал высоту, улыбнулся тому, что восток потихонечку начинает светлеть, и, описав широкий круг, направил машину курсом на далекий колодец Ахамука.
Гасель Сайях поджидал его, сидя у входа в шатер; он не сделал ни единого жеста, пока пилот не подошел с приветствием:
– Ас-салям алейкум! Почтительно прошу твоего гостеприимства.
В глазах туарега промелькнула улыбка, и он ответил с некоторым оттенком юмора:
– Метулем, метулем! Вижу, ты выучил урок. С этого момента ты находишься под моей защитой, но если по какой-то причине поведешь себя не так, как подобает гостю, я тебя подвергну страшной казни.
– Насколько страшной?
– Обезглавлю.
– Оу… Ладно, сделаю все, чтобы не потерять голову. – Дюпре показал в сторону вертолета. – Я доставил канистры с водой, провиант, медикаменты, теплую одежду и спальные мешки… Надеюсь, этого хватит.
– Они выполнят мои требования?
Дюпре вытащил сигарету, вторую протянул своему собеседнику, но тот отстранил ее движением руки.
– Не знаю! – сказал пилот. – Правда, не знаю. Вот уже одиннадцать лет я работаю на ралли. Как обычный исполнитель, я всегда восхищался организацией соревнований и тем, как руководство действует в трудные моменты. Но есть что-то такое, чего я никак не могу понять.