– И что же?
– Бесчеловечность руководства. Иногда у меня возникает впечатление, что для тех, кто сидит в оргкомитете, нет разницы между людьми и машинами. Они на всем делают деньги. Всюду реклама, на каждом автомобиле, а один квадратный сантиметр рекламы стоит почти четверть этого навороченного авто. Лидеры гонки, да и просто колоритные личности красуются на телеэкранах всего мира, их участие, конечно, проплачивается, но это дает свои плоды. Везде только и слышно: гонка, гонка, гонка… – Дюпре искоса посмотрел на туарега и спросил: – Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Силюсь понять, но, если честно, не очень-то хорошо получается.
– Ничего удивительного, ибо даже я, погруженный в это, не все схватываю. Если совсем просто – все силы направлены на то, чтобы вбить в мозг: ралли – главное событие года.
Туарег посмотрел на Дюпре так, будто перед ним пришелец из иного мира. Но, по сути, так оно и было. С некоторой наивностью он произнес:
– Я ничего не понял, кроме того, что ралли существует за счет рекламы.
– Можно сказать и по-другому – что реклама, а точнее, производители многих товаров существуют за счет ралли. Обыватели обожают смотреть, как машины загораются в песках или, эффектно кувыркаясь, слетают с огромной дюны.
– Ну и ну!
– А знаешь, что остается на сетчатке?
– Нет. Не знаю.
– Остается марка сигарет или ликера, размещенная на кузове.
– И что?
– А то, что во многих странах реклама алкоголя и табака запрещена. Но этот закон сумели обойти. Ловко, да?
– Ты хочешь заставить меня поверить, что все это безумие затевается с такой коммерческой целью?
– В значительной мере так и сесть.
– Послушай, а почему запрещают рекламировать эти товары?
– Потому, что они вредны для здоровья. – Дюпре с недоумением посмотрел на туарега, забыв на минуту, что перед ним житель пустыни, оторванный от цивилизации.
Гасель Сайях отложил в сторону ружье, лежавшее у него поперек коленей, поскреб кожу под тюрбаном, затем с удивлением произнес:
– То есть ты хочешь сказать, что рекламировать некоторые товары запрещается, но не запрещается производить их и продавать?
– Совершенно верно!
– Французы окончательно сошли с ума!
– Такое происходит не только во Франции, а во всем мире.
– Тогда извини, но я все больше убеждаюсь в мысли, что ваш мир безумен. А кроме того, убийственно лицемерен.
– И что можно сделать? Люди курят и пьют все больше, об этом говорит статистика. На предприятиях, выпускающих табак и алкоголь, работают миллионы лиц. Невозможно вот так сразу покончить со всем этим…
– Но запретить рекламу в борьбе с этими вашими пагубными привычками – это все равно что пытаться лечить чесотку у верблюда слабительными. Единственное, чего можно добиться, – чесоточный верблюд будет ходить под себя.
– Это для меня не пример.
– А я другого придумать не могу. Но давай вернемся к разговору о ралли. Почему в этих ваших гонках участвует так много народу? Ад… адреналин? – Гасель вспомнил вертевшееся на языке слово. – Желание прославиться? Но если эти безголовые хотят расшибиться в лепешку – пусть разбиваются, но только подальше отсюда.
– У меня такое впечатление, что ты горишь любопытством…
– Любопытство может быть очень большим достоинством, но может превратиться в страшный недостаток… – поднял палец имохаг; эту умную фразу он тоже вычитал в книге. – Когда любопытство толкает тебя за пределы того, что ты способен усвоить, ты рискуешь ошибиться. А ошибка – злейший враг бедуина, который должен каждую минуту четко представлять, что ему делать, особенно в опасных ситуациях. Если моему народу удавалось выживать на протяжении веков в пустыне, то только потому, что мы знаем, чего можно ожидать. Но! – Он снова поднял палец. – Наши знания годятся только в той среде, в которой мы живем. Каждый раз, когда кто-то пытался пересечь границы, он терпел поражение. Наилучшим примером является мой отец: хотя он и был самым храбрым и самым умным из туарегов, он погиб, как только оказался в этом чертовом городе.
– Однако привязанность к одному месту никуда не ведет. Мир большой, и при желании в нем можно найти место.
– Скажи это нашим пескам и горам! – резко ответил Гасель. – День, когда пустыня превратится в цветущий сад, возможно, станет для имохагов поворотным – мы пересмотрим свои обычаи и заживем в ногу со временем. Но ты и сам знаешь, такого никогда не будет. А значит, мы не изменимся. Кто-то должен жить здесь, в конце концов. Кто-то должен рыть колодцы в пустыне. Не думаю, что это повод обвинить меня в оседлости.
– Ты прав…
– Я рад, что ты признаешь это.
– А я хочу, чтобы ты признал: единственное, чего я добиваюсь, так это просто помочь в меру моих сил. Есть, правда, кое-что, что меня напрягает, скажу тебе честно. Как бы заставить тебя понять, что твоя позиция, возможно, является очень уж… радикальной. Разве нет другого способа найти решение?
– Радикальной?
– В общем, нельзя ли все утрясти без отсечения руки?
– Но так велит закон.
– Есть много способов интерпретировать закон.
– Среди туарегов – нет. Закон есть закон, и ему всегда надлежит повиноваться без всяких… как ты сказал?
– Интерпретаций. Насколько я знаю, по законам шариата, когда совершается преступление, родственники жертвы могут простить виновного за счет материальной компенсации. Возможно, ты…
– Шариат – закон арабов, но не туарегов, – прервал его Гасель с явным неудовольствием. – И то, о чем ты говоришь, – вовсе не закон. Грязная сделка, вот как это называется. Ее придумали богачи, которые пытаются откупиться от заслуженной кары. Если бедный пастух верблюдов будет угрожать мне оружием, я отрублю ему руку, и это будет справедливо. Но если я не отрублю руку европейцу, приехавшему на дорогом автомобиле, грозившему мне револьвером и испортившему колодец, то преступником, взяв у него деньги, буду я, ибо призна́ю, что существует два вида законов: для бедных и для богатых. Нет! Туареги так никогда не поступали и не поступят. Я знаю, что мы обречены на исчезновение, однако единственное, чего я прошу у Аллаха, чтобы последний из туарегов на Земле был бы таким же, как и первый много веков назад.
– Ну и гордость у вас!
– А что у нас еще осталось, кроме этой гордости? – с горечью произнес Гасель. – Посмотри вокруг! Шатер сшит из обрывков, все настолько старое, что в любой момент рассыплется. Если бы я потерял гордость, бросился бы в колодец… Но и тот отравлен. – Он устало поднялся. – Хватит уже говорить о том, что ни к чему не ведет! Пойдем, помогу тебе разгрузиться.
– Что, здесь? – Дюпре готов был возмутиться. – И как ты думаешь переправить все это туда, где находятся пленники?
– Это уже моя проблема.
– И моя, поскольку речь идет о моих… эм-м… соплеменниках. Если ты не боишься летать, я сам могу доставить груз в ту точку, где ты их прячешь.
– Ты меня за дурака считаешь? – воззрился на него туарег. – Ты что, думаешь, что я тебя проведу к укрытию, а ты потом вернешься с целой армией освободить их?
– Это ты держишь меня за дурака, – усмехнулся пилот. – Я отлично знаю, где они находятся.
– Вот как? И кто же тебе об этом сказал?
– А я ни у кого и не спрашивал. – Дюпре движением подбородка указал на темную гряду. – Они там, в одной из пещер расщелины, которая спускается с восточной стороны гор.
Теперь пришла очередь удивляться Гаселю Сайяху. Он невольно посмотрел в сторону, куда указал пилот.
– Ты кому-нибудь говорил об этом?
– Нет, естественно.
– Почему?
– Потому что, если б сказал, то на вас напали бы, и ты, скорее всего, прикончил бы заложников. А я не хочу провоцировать бойню и все еще надеюсь, что вопрос будет утрясен.
– Понимаю… – кивнул туарег. – Но не понимаю, как ты мог узнать.
– Ну, это несложно. Я – пилот вертолета и всегда внимательно слежу за тем, что происходит внизу. Полжизни я провел, разыскивая потерявшихся людей в пустыне, в саванне или в сельве… – Дюпре показал пальцем вверх. – Оттуда все хорошо видно, особенно если ты умеешь видеть. Вчера я обнаружил немало следов. Следы машин – участники ралли приехали с юго-запада, кто-то уехал на северо-восток; следы каравана, следы пеших людей… ветру не хватило времени стереть их. Караван отправился отсюда пару дней назад, и следы обрываются как раз у подножия вон той горы. Я могу слетать, посмотреть, что там.
– А ты более сообразителен, чем кажешься! – Это прозвучало как похвала.
– Жизнь научила. Бывает и наоборот: кто-то пыжится казаться умным, а чуть что, садится в лужу. Может, я и не сильно умен, но запоминаю многое. И делаю выводы. Если обнаружатся верблюды в глубине расщелины, то заложники находятся в радиусе не более трех километров от них… Или нет?
– Тебя надо бы пристрелить прямо здесь.
Нене Дюпре весело рассмеялся:
– А как же священный закон гостеприимства? Ты этого никогда не сделаешь, ты же упертый по части законов. Верь мне! – предложил он. – Я твой друг и единственный человек, кто сейчас стремится помочь тебе.
– А ты можешь доставить мне этого сучьего сына?
– Ты же знаешь, что я нет. Да и не хочу! Согласен, он заслуживает того, чтобы ты отрубил ему руку, но я с детства усвоил, что между задуманным и выполняемым – большое различие… А теперь, если ты мне пообещаешь, что не будешь блевать в кабине, я тебя доставлю в горы.
– Не могу обещать. Я никогда не летал.
– Да ничего такого, это – словно ехать на верблюде, но только с кондиционированным воздухом.
– Презираю кондиционированный воздух.
– А я – верблюдов. Ну, пошли.
Турки Ал-Айдиери, больше известный среди своих под прозвищем Гепард, вполне справедливо считался самым мудрым и самым уважаемым из аменокалов – вождей славного народа Кель-Тальгимус, и к нему обычно приходили просить совета. Он был рассудителен и сдержан, умел выслушивать чужие проблемы, а когда выносил вердикт, никому и в голову не приходило сомневаться в его справедливости.