– Тебя никто не держит. Можешь уйти, когда захочешь.
– Но во мне течет кровь туарега… – Сулейман неотрывно смотрел на пустыню, раскинувшуюся перед ними в жарком мареве. – Грядут трудные времена, – наконец произнес он. – Я не знаю, как все закончится с заложниками, но маловероятно, что мы сможем жить, как прежде, у колодца. И что мы будем делать?
– «Воин, который теряется в раздумьях о том, что будет делать после баталии, – баталию проигрывает, а странник, теряющийся в раздумьях о том, что будет делать по окончании путешествия, никогда не придет к цели», – процитировал Гасель известное изречение жителей Сахары. – Сосредоточимся на том, что мы должны делать сейчас, а будущее – в руках Аллаха.
В пещеру они снова возвращались в обход, избегая песка, чтобы не оставить следов. Но и здесь надо было проявлять осторожность. Туареги знали на опыте: чуть сдвинутого с места камня, сломанной ветки карликовой акации, малейшего остатка экскрементов хорошему следопыту хватит, чтобы найти их убежище. Но как они ни старались заметать следы, Гасель был убежден, что рано или поздно европейцы обнаружат пещеру и попробуют освободить заложников силой. Да тут и пробовать не надо – силы неравны. Оставалось надеяться на Аллаха и делать все, чтобы потянуть время.
Чтобы не наследить, Гаселю или Сулейману приходилось постоянно возвращаться и оглядывать камни. Это еще хорошо, что у них верблюды, – подковы лошадей царапают базальт, и даже не слишком наблюдательный человек без труда догадается, что здесь кто-то проходил, в то время как у верблюдов нет копыт, при ходьбе они опираются на фаланги пальцев, которые формируют мозолистую подушку. Камень, сдвинутый с места верблюдом, тут же возвращается на место. Но все равно, когда они уже под вечер добрались до пещеры, Гасель тревожился, так как животные паслись совсем близко.
За два часа до рассвета старший Сайях снова был на ногах. К колодцу он собирался вернуться в компании итальянца.
Прощаясь с матерью, сестрой и братом, он воззвал к Аллаху, чтобы им всем поскорее воссоединиться, хотя душа предчувствовала худшее. Потом собрал верблюдов и отправился в дорогу.
Через некоторое время Гасель остановил маленький караван, прошел назад и перерезал кожаные ремни, которыми Пино Феррара был привязан к хвосту последнего верблюда.
– С этого момента и впредь я не собираюсь следить за тобой, – сказал он. – Но помни, что на моем верблюде вся вода, которой мы располагаем. Если тебе придет в голову бежать, гарантирую, что тебя ожидает самая ужасная из смертей.
– Я не умалишенный, – кисло ответил парень. – Мне кое-что известно о пустыне, чтобы иметь представление, чем я рискую. Единственное, чего я хочу, – как можно скорее добраться до машины и поговорить с отцом.
– Что ж, надеюсь, он тебя выслушает, иначе тебе не жить.
Когда палящее солнце достигло зенита, туарег отыскал выступ в скале, под которым расположил верблюдов. Итальянец со стоном лег. Его дорогие ботинки, приспособленные для вождения автомобиля, но не для ходьбы по острым, как ножи, камням, порвались, однако удержаться на спине верблюда парень не смог – трижды падал на камни. При ходьбе, а особенно по пересеченной местности, верблюд раскачивается, как лодчонка в шторм, и только тот, кто с рождения привык сидеть на мягком горбе, причем необязательно в седле, умел приспособиться к своеобразному ритму животного.
Последние дни Пино Феррара жил в невыносимом кошмаре и временами думал, что все это происходит во сне.
Он никогда не считал себя трусом – был бы трусом, ему и в голову не пришла бы мысль ввязаться в авантюру с гонками. Пино уверенно чувствовал себя за рулем, но тот факт, что он провел долгие часы в унижении, со связанными руками, стал для него тяжелым ударом. Внезапно для себя он открыл, что едва ли не самое важное в жизни – быть хозяином своих действий. А когда ты не можешь пошевелиться, не можешь расстегнуть молнию на штанах, чтобы справить нужду, вообще ничего не можешь – ты и не человек вовсе. Все эти дни ему казалось, что он находится на краю пропасти. Спасением было то, что он надолго впадал в забытье, а когда приходил в себя, все начиналось сначала. Мысль обратиться к отцу появилась сразу, но Пино еще некоторое время обдумывал ее. Как сказать об этом туарегам, чтобы они поверили в разумность его предложения и согласились отвести его к машине? Как сказать об этом отцу, и действительно ли он сможет помочь? Сомнения мучили его до последнего. Ну и наконец, вдруг не будет связи? Это было самое худшее, что он мог предположить.
А Гасель Сайях, прислушиваясь к тишине и держа ружье под рукой, задумчиво смотрел на юношу с тонкими чертами лица и очень светлой кожей. Что будет, если он все-таки решит убежать? Каковы его шансы остаться в живых? Лицо европейца было покрыто потом, на рубашке не просыхали темные круги. Это парень теряет слишком много влаги, сейчас у них есть вода, но, если она закончится, европейцу конец. Ближайший колодец находится в четырех днях пути отсюда, и он до него просто не доберется.
Заметив, что парень, находившийся в полудреме, начал жадно ловить ртом воздух, словно никак не мог наполнить легкие, туарег разбудил его и подал маленькую чашечку воды.
– Успокойся и медленно выпей, – посоветовал он. – Самое наихудшее – потерять присутствие духа.
Парень маленькими глоточками стал пить, а когда выпил последнюю каплю, сделал такой сильный вдох, будто хотел вобрать весь воздух вокруг.
– Никогда не смогу понять, как кому-то удается выжить в таком месте… – прошептал он. – Никогда!
– «Кому-то» и не удастся, – назидательно произнес Гасель, в голосе его слышалась улыбка. – Но мы туареги, и другого места для жизни у нас нет. Когда ты вернешься в свою страну – если вернешься, конечно, – скажи своим соотечественникам, чтобы не рисковали больше, отправляясь в пустыню. Эти ваши безумные гонки организованы нечестными людьми, наживающимися на таких, как вы. Они ищут свою выгоду, а вы для них – средство заработать побольше денег.
– Ты считаешь меня безумцем?
– В какой-то мере да. Разве не безумие в твоем возрасте, да еще при твоих возможностях, когда тебе ничего не стоит воспользоваться яхтой отца и насладиться путешествием в компании красивой девушки, зачем ты сюда полез?
– Красивые девушки и яхты – не самое главное в жизни.
– Тебе легко это говорить, потому что у тебя это есть. Если бы ты отказался от этого, чтобы принести пользу людям, – это было бы благим делом, а когда ты едешь в пустыню с целью пережить новые эмоции и заодно посмотреть, как людям живется в аду, то, скорее всего, Аллах накажет тебя, навсегда оставив в этом аду… – Гасель ненадолго замолчал, потом, покачав головой, добавил: – Наш Аллах милостив. Может быть, он продержит тебя в пустыне год, чтобы ты понял, каковы они – настоящие страдания, когда почти нет воды и еда скудна, а солнце безжалостно. Ты это поймешь и объяснишь другим, кто все еще горит желанием гонять по пескам.
– Год?! О нет. Спасибо, я уже усвоил урок.
– Боюсь, не совсем. Тебе еще многому нужно научиться. Ну, а теперь пора в путь – хочу добраться к нашему колодцу до рассвета.
Шагать пришлось безостановочно всю нескончаемую ночь. Несмотря на усталость, Пино чувствовал себя лучше, так как теперь они шли по песку, а с наступлением сумерек песок начал остывать. Он сбросил ботинки и шагал босым, стараясь не думать о том, что может наступить на скорпиона.
Последние километры оказались самыми тяжелыми. Зудящие ноги весили больше, чем все его тело, и когда Пино наконец-то ввалился в шатер, ему показалось, что он проваливается в бездонную пропасть.
Гасель оставил парня в покое, а сам наполнил до краев поилку для верблюдов. Воду начерпал из колодца, решив, что желудки животных усвоят масло безболезненно, а если нет, так все равно они сдохнут от жажды. Затем он впервые за долгое время устроил себе помывку. Тут уж было без разницы, отравленная вода или нет.
Одевшись, он разбудить парня и движением головы показал ему в сторону колодца.
– Иди освежись, – сказал он. – Тебе будет легче, но только смотри, ни глотка не пей.
– Сперва я хочу позвонить отцу.
– Ну, как хочешь.
Пино Феррара направился к своему автомобилю, вытащил чемоданчик, из него – небольшую параболическую антенну и направил ее на север. Туарег все это время смотрел на него, как на колдуна, который сейчас начнет совершать свои магические обряды.
Прошло больше получаса, прежде чем итальянцу удалось наладить связь. Он сбивчиво рассказал отцу о том, что произошло, и банкир сначала решил, что это глупая шутка: «Какие заложники, какая рука, мой мальчик? Что за фантазии у тебя разыгрались?» Но когда до него дошло, что сын не шутит, голос сразу изменился.
Гасель Сайях, сидя на краю колодца и прислушиваясь к разговору, с удивлением размышлял над тем, как далеко шагнул мир. Он ни за что бы не признался в этом, но его колол стыд за то, что туареги, да и другие жители пустыни, не имеют ни малейшего представления о том, как функционируют эти непонятные устройства. Груз незнания давил на него так, будто на его плечи взвалили самого упитанного из верблюдов. Он любил читать, но книг у него было мало. А ему хотелось большего. Он и раньше думал о том, что мог бы получить то, что получают другие люди, неважно, бедный ты или богатый, если б родился не в пустыне, а там, где доступ к знаниям открыт. Не потому ли туареги обречены на исчезновение, что они отлучены от знаний? «Когда чего-то нет – плохо, – подумал он. – А когда нет знаний – еще хуже…»
Итальянец закончил разговор и присел рядом с ним. Не глядя на него, Гасель спросил:
– Что сказал твой отец?
– Он сделает все, что сможет.
– И что это значит?
– Ты получишь то, что хочешь, хотя, скорее всего, времени понадобится больше.
– Больше?
– А что тебя напрягает? Ведь здесь время не имеет значения. На пару дней позже, спустя неделю или месяц – какая разница? Я уверен, ты даже не знаешь, в каком году мы живем.