– Я Девятый! – хрипло выдавил он в микрофон, чувствуя, что сейчас отрубится. – Мне нужна помощь!
– Что за помощь? – тут же задал вопрос Механик.
– Хоть какая-нибудь… – произнес Девятый, едва разлепляя губы. – Это проклятое солнце выжгло мне глаза.
Бруно Серафиан чертыхнулся. Он провел немало дней под ливнем из расплавленного свинца, анализировал промахи и всегда тщательно планировал операции, даже самые рутинные. Эта операция казалась простой – уж его-то группа как-нибудь справится с двумя мужчинами-туарегами. Но изначально все пошло не так. Получалось, что годами накапливавшийся опыт, в том числе опыт африканский, не пригодился. Чад? Пустыни Чада, где он сражался, сражался, были почти что цветущими садами по сравнению с Тенере, адским уголком Сахары.
Предположительно, до пещеры, в которой скрывали заложников и которую еще нужно было найти, от места высадки – не более шести километров, но в пересохшем рту уже начал появляться знакомый металлический привкус поражения. Механику казалось, что ему противостоит не природа, не люди, а какая-то непонятная высшая сила, против которой он ничто.
Речь шла не о солнце, не о жажде и даже не о пулях, что могут полететь из засады. Аллах или какой-то другой бог сделал эту местность недоступной, продемонстрировав тем самым свою власть сомневающимся. А посему и сам Механик, и его псы напоминали жалких муравьев, которые отважились напасть на гигантского тираннозавра.
– Нам всем нужна помощь, – наконец проговорил он в микрофон, обращаясь скорее к себе. – Любая помощь.
Гасель Сайях открыл глаза, оценил, на какой высоте кружат стервятники, и решил, что настал момент покинуть свое убежище в тени каменистого выступа, чтобы взобраться повыше, откуда открывался хороший обзор.
Как он и предполагал, его враги тоже начали шевелиться и, кажется, пытались изменить тактику.
На сей раз половина наемников двигалась на север, а половина – на юг, образуя два плотных фланга.
Он понаблюдал за ними через телескопический прицел винтовки Нене Дюпре и, не сдержавшись, удовлетворенно улыбнулся.
Солнце и ветер жестоко потрепали вояк. Даже с такого расстояния было заметно, насколько они деморализованы. Уверенность ночного продвижения уступила место вялости. Мужчины в пропотевших комбинезонах еле шли. Казалось, к их ногам привязаны тяжелые гири.
Главный союзник туарегов – пустыня – выиграла свой первый бой.
Самой лучшей тактикой для братьев Сайяхов была та, при которой можно было бы избежать открытых столкновений. Все, что от них требовалось, – наносить неожиданные короткие удары, а остальное предоставить беспощадной стихии, способной до крайности измотать противника.
И тем не менее Гасель очень четко представлял, что война пока еще вовсе не выиграна – в любую минуту от «французов» было можно ожидать чего угодно. Неслучайно они поменяли тактику. Обнадеживало только то, что при любой тактике солнце оставалось солнцем, песок – песком, а скалы – скалами.
Каждый новый шаг давался этим людям с трудом, у каждого, был уверен Сайях, мозг кипел, готовый вот-вот взорваться, каждый боялся умереть от обезвоживания и не получить помощь товарищей.
Большинство этих людей родилось в местах с умеренным климатом, и пустыня всегда будет для них испытанием. В самом сердце Тенере каждая капля пота ценилась почти так же, как капля крови, а пот лил с них ручьями. Даже не двигаясь, они ежедневно теряют до восьми литров пота, а при ходьбе – вдвое больше, и, если не удастся восполнить хотя бы половину потерянного, навалится усталость, появится раздражительность, повысится температура. Поверхностный слой кожи приобретет плотность пергамента. При обнаружении этого возникнет приступ паники, так как наемники не могли не знать, что это являлось первым шагом к почечной недостаточности. А еще сердце, которое на жаре бьется как сумасшедшее где-то в горле…
Вскоре раздался условный зов, и на отдаленном скальном выступе возникла фигура Сулеймана.
Гасель снял тюрбан и подбросил высоко в воздух. Это являлось сигналом, что они должны встретиться на полпути, и спустя полчаса братья, сидя рядом, уже спокойно пили чай, будто ничего такого в ближайших ста километрах не происходило.
– Есть кое-что, чего я не понимаю… – растерянно произнес Сулейман, когда они закончили обмениваться впечатлениями по поводу событий дня. – Зачем они убили этого мальчишку?
– Я тоже не могу себе этого объяснить, – вынужден был признаться брат. – Согласен, что в темноте могли выстрелить по ошибке, но не укладывается в голове, что окончательно с ним расправились при свете солнца.
– Думаешь, что он был тяжело ранен?
– Нет, не думаю. Он разговаривал вполне нормально, и вдруг тот, кто у них, кажется, главный, выстрелил ему в затылок.
– Возможно, он поступил так, чтобы в этом обвинили нас, – предположил Сулейман.
– Я думал об этом, но не это меня сейчас волнует, – ответил Гасель. – Меня волнует, что эта расправа является доказательством, что они готовы покончить точно таким же образом со всеми. Что еще можно ожидать от кого-то, кто хладнокровно добивает раненых?
– Думаю, нам не на что надеяться, – тихо произнес младший Сайях. – Насколько я помню, мы всегда были вынуждены рассчитывать только на самих себя, это наша судьба. И в очередной раз речь идет: или мы, или они.
– Никогда не думал, что придется докатиться до такой крайности, однако боюсь, что у нас не остается выбора.
Гасель жестом дал понять брату, чтобы тот следовал за ним к небольшой высотке, откуда просматривались пески. Положил винтовку с оптическим прицелом на выступ, отладил фокусировку и подозвал Сулеймана.
– Видишь склон вон той дюны?
Не привыкший смотреть через линзы младший брат ответил не сразу. Смешно жмурил то один, то другой глаз, однако вскоре поднял голову и не очень уверенно сказал:
– Кажется, там канистра.
– То же самое думаю и я, – согласился Гасель. – Канистра, прицепленная к парашюту.
– Вода?
Гасель уверенно кивнул.
– Но почему она там?
– Почему, почему… Они ее сбросили на дюну, чтобы не разбилась, ударившись о скалы. Оставили пока там, где она лежит, так как сейчас вода им не нужна, у них есть запасы с собой.
– Может, пока и не нужна, но все-таки нет таких дураков, чтобы оставлять столько воды посреди пустыни.
– А кто ее заберет? Они знают, что зверю металлическую канистру не открыть, да и нет тут никаких крупных зверей, разве что гиены, а у нас нет возможности приблизиться. Таким образом, они вполне могли решить, что это место – самое надежное для сохранности: посреди дюны, на самом виду.
– Слишком большая приманка…
– И ловушка, наверное. Если нам взбредет в голову глупая идея подкрасться ночью, они нам тут же вышибут мозги, ибо, как и мы, могут видеть в темноте.
– К счастью, они не знают, что у нас есть такая штука. – Он кивнул на винтовку.
– За это мы должны быть благодарны Нене Дюпре. Но, боюсь, что они начнут задумываться, почему мой выстрел был слишком точным… – После короткой паузы Гасель спросил: – Сколько воды может быть в такой канистре?
– Не знаю. Наверное, не менее двухсот литров. Представь только, что будет, если мы доберемся до нее и… выльем воду. – Сулейман усмехнулся. – Горстка «французов» без воды в пустыне долго не протянет.
– Какое до нее расстояние, по-твоему?
– До канистры? Где-то около трех километров. Прострелить невозможно, да и вообще слишком далеко.
– Да, действительно далековато. Но есть у меня одна мысль…
– И?..
– Сделать то, чего они никак не ожидают от туарегов…
Спустя пару часов, когда солнце уже начало катиться к горизонту и по пустыне потянулись первые тени, предвещая конец невыносимой жаре, быстроногий верблюд со всадником на нем неожиданно возник между скал и припустил к востоку.
Наемники, возобновившие свое трудное продвижение к горам с южной стороны, только минуты через две сообразили, что это не мираж, и потратили еще столько же, выясняя между собой, не заложник ли это сбежал от туарегов.
Когда всадник, резко изменив курс, направился к дюнам на юго-востоке, Хулио Мендоса взвыл:
– Вода! Этот ублюдок прет к воде!
Тут же поднялась стрельба, но Гасель Сайях предусмотрительно успел отклониться, чтобы подобраться к цели уже севера-востока. Попасть в резвое животное, которое, казалось, неслось по воздуху, не касаясь песка, было невозможно. Туарег непрерывно подстегивал любимца длинным хлыстом, прекрасно понимая, что верблюд не выдержит гонку и упадет. Это произошло, когда до дюны оставалось менее шестисот метров. Как только верблюд споткнулся, Гасель выпрыгнул из седла, прокатился по песку, вскочил и припустил во всю мочь. Преодолев двести метров с винтовкой в руке, он залег за песчаный бугорок. Выждал несколько секунд, восстанавливая дыхание, припал к телескопическому прицелу и произвел около десяти выстрелов.
По меньшей мере пять пуль, попав в цель, пробили толстый стальной корпус, и тут же во всех направлениях из канистры хлынули плотные струи воды.
Наемники, выкрикивая проклятия и стреляя на ходу, также припустили к дюнам. Но поскольку команды не было, они не знали, что делать: то ли преследовать туарега, то ли добраться до канистры и каким-то образом остановить утечку драгоценной жидкости. Гасель Сайях, сделав свое дело, встал и побежал в направлении гор. За ним устремились четверо наемников. Почти сутки в пустыне измотали их донельзя, но злоба толкала вперед. Им удалось перерезать путь туарегу, заставляя бежать не к горам, а в пустыню, где, как казалось, расправиться с «вшивым» было бы легче. Гасель от рождения привык бегать по песку, однако его преследователи не отставали и уже вскидывали ружья, чтобы поразить цель. Но тут из-за скал появился еще один всадник – Сулейман Сайях. Подгоняя верблюда, он приблизился к брату, подхватил его, посадил позади себя, и они быстро скрылись в горах.
Когда Хулио Мендоса передал Бруно Серафиану известие о том, что на дне канистры воды осталось – курице не напиться, тот разразился отборными ругательствами. У него была хорошая команда, все эти люди попадали в переделки, из которых неподготовленному человеку живым не выбраться, но жажда была тем, что убивает беспощадно, а тем более в песках Тенере. При пятидесятиградусной жаре он и са