На рассвете, еще черти на кулачки не бились, Думенко поднял с постели начальник караула. Телефонограмма. Из штарма. Срочная. К командарму на совещание…
Выехал затемно. Тачанку швыряло на ухабах. Больно стукнулся локтем о пулемет. Чертыхаясь, втягивал подбородок в пуховый шарф, намотанный Асей под шинель. Ткнул Мишку кулаком, облаял:
— Дорогу бы выбирал поровней, сатана.
Колеса залихорадило на булыжниках городских окраин. Засосало нехорошо под ложечкой: как-то встретит? Забыл или положил камень за пазуху? Вовсе невмоготу поделалось, когда вспомнил женины слова:
— Беды наживешь ты себе со своим норовом… Ой, наживешь…
Тревожилась она по поводу недавнего совещания в Бекетовке, проводимого Реввоенсоветом на Южном участке фронта. Сцепились они с членом РВС армии Ефремовым. На его выступление он, Борис, заявил:
— Место политкома — на позиции, рядом с командиром. А не при штабе, в политотделе, штаны протирать…
Подкатили на Московскую к штабу армии ко времени. В просторном вестибюле толкался народ. Угадал и своих. У окна, дымя папиросами, стояли Шевкопляс и Колпаков. С Шевкоплясом видались вчера. С братом с самого октябрьского прорыва не доводилось встречаться. По белозубой широкой усмешке его Борис понял, что разговор шел о нем.
— Ну, братан, поздравляю за все сразу. — Обнял Григорий за плечи, встряхнул крепко. — И с дивизией, и с женой, и с именной шашкой… А там, гляди, боевым орденом отличат.
— Ага, он его отличит… — Шевкопляс недовольно сморщился. — Рази не знаешь ты его, черта? Дураком обозвал…
— Помолчал бы ты, Шевкопляс, — буркнул Борис, доставая часы. — Минуты две осталось. Кстати, его подарок.
Григорий Колпаков потянулся.
— Эхма, золотые, с брелоком… Звонют?
— Барахлят. По царским время сверяю, — усмехнулся, водворяя подарок в карман. — По тем, серебряным… Сколько уже годов…
Подошел Сергеев, армейский штабист. С формированием кавдивизии у него четче определилась должность — инспектор кавалерии армии.
— Мой начальник, — представил его Борис.
Сергеев, закручивая помокревшие кончики лихих драгунских усов, прогудел простуженным басом:
— Вставал бы ты, Борис Макеевич, на это клятое место. А мне бы — в строй. Возись вот теперь с вашим братом, конником, составляй всякие бумажки, акты… Тоска зеленая, ей-право.
— Э, не-е, — Борис погрозил пальцем. — Сниму Краснову кочан в Новочеркасске, поставлю ему в соборе свечку… Вот тогда подумаю.
Смех привлек внимание. Подбился Штейгер к землякам; подошли Харченко с Мухоперцем, морозовцы.
— Еще и Деникин есть, — вставил Харченко, остужая их пыл. — Намахаетесь. Так что не дюже забавляйтесь…
Распахнулась дубовая резная дверь. В проеме — молодцеватый адъютант командующего.
— Прошу, товарищи…
Командарм, поднявшись из-за стола, вышел навстречу. Пожимал руки с легким поклоном, простоватой улыбкой. Русый хохолок на затылке смешно топорщился, как гребень у молодого кочета.
— Горячая рука у тебя, товарищ Думенко. Наверно, сердце холодное…
Взгляды их встретились. Егоров, подмигнув, встряхнул его за плечо.
— Забыл уж я о той встрече…
Долго еще, сидя на мягком барском стуле, Борис кусал губу. Обегал глазами паркетный пол, лепной потолок, но ухом не упускал смысла слов…
Голос у командующего мягкий, без железа. Слов лишних не было, не было и жестов. Гольная суть их ясно раскрывала картину. Борис видел не лист бумаги, исчерченный цветными линиями и кружочками, а живые дивизии, свои и белоказачьи, вставшие противными стенками от Волги к Дону и обратно к Волге. Численный перевес в пехоте — все на нашей стороне. Зато с конницей — беда. С уходом немцев из Донбасса обнажился левый фланг Донской армии. Правое крыло нашего Южного фронта, 8-я и 9-я армии, вынуждено растянуться, занять пустоту. Наметился разрыв между 9-й и 10-й. Приходится разжижать Камышинский участок обороны. В тот разрыв и ударил вчера в ночь генерал Денисов.
Для него все это не составляло секрета — знал из газет, из приказов армии. А вот и новость. Антанта сумела все-таки объединить Донскую и Добровольческую армии под общим командованием. Но Краснов, казачья верхушка на Дону и не думали подчиняться залетной вороне. Они усиленно гнули свое: автономия и полная самостоятельность Войска Донского. Нелады у Деникина и с кубанско-терским белоказачеством…
— Паны дерутся, а у хохлов чубы трясутся, — сказал Харченко.
Боевую задачу Егоров ставил каждой дивизии в отдельности. Освободившиеся начдивы тут же покидали штаб. Колпаков, уходя, шепнул Борису:
— На загладку тебя, чуешь?
Огляделся Егоров. Хлопая указкой по ладони, сказал:
— Один остался. Что ж, придвигайся ближе, товарищ Думенко, разговор у нас будет особый…
Командарм вынул из кармана галифе пачку папирос. Угостил конника, закурил сам. Подождав, пока задымили и члены Военсовета — Сомов, Легран, Ефремов, — продолжал:
— Положение у нас на севере, как ты сам видишь, угрожающее. Денисов свел тут конницу Кравцова и Го-лубинцева. В Дубовке бригада полковника Яковлева. Наши стрелковые части Доно-Ставропольской дивизии отброшены за Волгу. Скатилась туда и конная бригада Булаткина. Одна надежда теперь на твою дивизию…
Борис мял в пальцах неподожженную папиросу, спросил сипло:
— А задача?
— Разгромить противника в Дубовке…
Пододвинул Егоров к столу тяжелый стул, сел. Развернул малую карту.
— Бросить конницу со станции Сарепта по железной дороге на Гумрак. Выгрузиться в Гумраке; через пригороды Орловку, Ерзовку и Пичугу ударить в Дубовку. Разгромить противника и восстановить положение на всем северо-востоке; соединить Камышинский боевой участок с фронтом. Вся задача. Но у нас вопрос… Посоветоваться с тобой нужно. Сводную дивизию всю целиком перебросить мы не можем. Рискованно оголятьлевый фланг. Белое командование воспользуется этим незамедлительно. Что, по-твоему, предпринять?
Борис расстегнул планшет.
— В самом деле, оголять левый фланг рискованно. Позавчера еще подошла свежая сводная группа в несколько полков генерала Толкушкина. Моя разведка захватила офицера. Я отправил его вам.
Начальник штаба армии кивнул согласно.
— Разделить Сводную дивизию… Побригадно. Больше ничего не остается. На север кинуть первую бригаду. Можно ее подкрепить эскадронами особого резервного дивизиона. В Чапурниках оставить вторую бригаду… Свести ее с отдельным кавполком Попова. Тут мое место… На севере ли, на юге остаться?
— Где нужнее, — подсказал Сомов.
— Да. — Егоров склонил голову, выставив петушиный гребешок. — Штаб дивизии разместишь на кратчайшем пути между Южным и Северным участками. Такой путь — Волга. А еще короче — левый ее берег. Вот в заволжских селах и расположиться со штабом и резервом. Протянуть по льду связь.
— Какие предложения по руководству обеих групп? — спросил Ефремов.
Не взглянул Борис в его сторону — ответил Егорову:
— Буденного оставлю в Чапурниках. Сам двинусь на Дубовку.
Командарм пристукнул карандашом.
— А есть ли смысл начальнику дивизии подчинять себе непосредственно бригаду? Ему дай бог управиться с дивизией. Да еще учитывая такой разрыв… Не-ет, товарищ Думенко. Ты облегчаешь себе работу. Такой вариант отпадает.
Он встал, прошел к окну. Не поворачиваясь, проговорил:
— Вверяешь помощнику своему одну бригаду… А кто еще из командиров кроме Буденного более подготовлен к самостоятельным действиям?
Борис, помолчав, внес иное предложение.
— Буденного кину на Дубовку с первой бригадой. С другой вполне справится Тимошенко… Предупреждаю, вторая бригада слабая. В боевом отношении. Особенно полки Стальной дивизии. Я их недавно подчинил. И лишь однажды видал в деле…
После короткого обсуждения выбор пал на Городовикова. Тут же отработали детали переброски бригады.
Пожимая руку, Егоров сказал:
— Город надо защитить. Не теряй ни минуты, Борис Макеевич.
— Я полагаю… будем защищаться. А потому, что приказано… сделаю.
С наступлением темноты Сводная кавдивизия приступила к выполнению боевого задания. Проводив Буденного и Маслака с бригадой, артиллерией на Гумрак, начдив с малым резервом и штабом отбыл на новую стоянку.
От Сарепты спустились к Волге, на лед. Ветер вольно гулял на белом ровном просторе, злобно бился в глинистый яр правого берега. Из кромешной черноты больно секла крупа, дыхание захватывали ледяные порывы верх-няка — северного ветра.
Натягивая башлык, Борис матерился вслух. Мишка подкидывал жару.
— А тут темень эта… Ненароком и в прорубь загудишь. Подождав головной эскадрон, начдив передал по цепочке:
— Удлинить интервалы между бричками. Следовать за мной.
Ветер доносил временами каржиный грай, треск веток — припозднившиеся карги возвращались из города на ночлег в свое заволжское вербное царство.
Снежная гладь реки, уходя, обрывалась где-то у крутого глинистого яра, еще различимого глазом. Кромка городских крыш уже пропала в пепле погасшего, заход-ного неба. На сон грядущий угомонились пушкари, палившие с обеих сторон до самого захода солнца. Из-за обстрела кольцевой дороги был изменен приказ командарма о переброске кавалерии из Сарепты на Гумрак железнодорожным путем. Бригада пошла конным строем. В теплушки и на площадки на станции Сарепта погрузили обозы и военное снаряжение.
Не сбавляя крупного походного шага Кочубея, Борис повернулся в седле. Черной лентой опоясалась Волга с одного берега на другой. Пыхал часто папиросой, унимая подступивший к самому горлу озноб. Тревожился за 2-ю бригаду. Не выдержит крепкого натиска. Городовиков малословный, мудрый рубака, но он пока исполнял волю вышестоящего начальника. Хорош в бою, не отстанет, не бросит, незаменим в преследовании. А какой будет его самостоятельный шаг?
Некстати память подсунула давнее: бой под Аксаем с конницей князя Тундутова… Городовиков лихо преследовал с несколькими эскадронами удиравшего противника. Встретили дружно казачьи пластуны у околицы — Ока отступил в Абганерово. После объяснял: не знал, мол, что делать без комбрига…