Обходя взглядом царицынца, Новиков обращался все же к нему:
— Все равно произвол. Ты же сам говорил… эсеры вошли в состав Центрального правительства.
— Вошли. Какие? Левые. А Калмыков?
— Один черт, — вмешался Алехин, брезгливо морщась. — Раскусят их в центре до донышка и тоже попрут.
Перекроили ранее составленный список кандидатов в Совет. С Алексеем Калмыковым выбросили еще пятерых. Добрали из станиц. Ощупывали, дознавались, кто да что? В их число попал и Семен Буденный. Выдвинул его Сердечный, председатель Платовского станичного Совета.
— В летах — не желторотый. Правда, сказать об нем самом мало чего можем… С третьего года ломал службу. Старший урядник, заслуженный. Этим летом самолично видал его снимок в «Летописях войны».
— В отряде он? — спросил Каменщиков.
Никифоров помялся, лохматя волосы.
— Пока нет… Да он и вернулся позже нас. Родичей еще всех не объездил.
— Отца знаем, — настаивал Сердечный, видя, что ве-ликокняжевцы настороже. — Из воронежских он мужиков. Семья подходимая. Четверо их, братьев, все при отце.
— Пятеро, — поправил Никифоров. — Старший есть… Григорий. За морем.
— Чего вспоминать, — отмахнулся Сердечный. — Ломоть отрезанный. Мало кто где долю свою шукает. В десятом еще уплыл. Вроде обосновался…
Поддержал Иван Кучеренко.
— Дмитрий Мефодиевич, не сомневайся. Вписывай. Буденных я знаю. В земельный отдел, до Кудинова в помощь. Работы им, пожалуй, невпроворот, более всех выпадет — наделять землей. Да и переехать Семену сюда, в станицу, не в тяжесть. Одинокий. Поживет у сестры родной. У купцов она тут в горничных.
Обменявшись взглядом с Каменщиковым, Новиков вписал. Никифоров, любовно оглаживая на коленях шашку, посмеялся, обращаясь к заступнику:
— Не скажи, Иван Павлович… У Семена присуха в хуторе Козюрином. Свадьбится.
Утрясли наконец список.
В Сальском округе власть от временного ревкома перешла к Советам рабочих и казачьих депутатов. Председателем окрисполкома избрали Новикова, в должности военно-окружного комиссара утвержден Каменщиков; шестидесятилетний вахмистр Кудинов — заведующим земельным отделом. Согласно приказу Донского военно-революционного комитета, подписанному председателем подхорунжим Подтелковым, в котором прилагалась приблизительная схема отделов, кроме военного и земельного наметили отделы труда, финансовый, народного образования, судебный и общественного призрения.
Всего неделя и выпала на устройство новой власти в Великокняжеской. На экстренном заседании исполкома, созванном среди вьюжной ночи, военком Каменщиков с тревогой объявил:
— Рано, оказывается, мы настроились на мирный лад… Донская контрреволюция не задушена. Новочеркасск и Ростов, правда, взяты Красной гвардией, арестован и войсковой атаман Назаров… Но Корнилов вывел своих добровольцев в станицу Ольгинскую. Через Дон успели переправиться на левую сторону и офицерские части Войска Донского. Предводительствует походный атаман Попов, сосед наш, константиновский окружной атаман. Кажись, Корнилов навострился на Кубань. Попов ищет приюта у нас, в Сальских степях. Отсидеться думает, сформироваться до тепла… Передовые отряды Гнилорыбова, Мамантова и Семилетова объявились уже в Багаевской. Тысячи полторы офицеров и громадный обоз с оружием — походный арсенал. Час назад оттуда прискакал гонец. Правятся на Великокняжескую.
Каменщиков, испытующе засматривая в настороженные лица исполкомовцев, повысил голос:
— В округе объявляется военное положение. Все бросить на оборону! Не пустить в станицу, не дать слиться с великокняжескими кадетами. Вы знаете, в Приманычье, в западном конезаводстве, нет сил, какие смогли бы задержать белое офицерье.
— Туда послан Ростовским ревкомом наш человек, — отозвался Алехин. — Товарищ Красносельский. Поднять багаевскую сторону. Сам он из хутора Казачьего, на Хо-мутце.
— Сведений о каком бы то ни было революционном отряде за Манычем военный отдел не имеет. Главные у нас силы — платовский отряд Никифорова и твой, товарищ Алехин. Царицын не откликнется на наши сигналы, больше помощи ждать неоткуда. Приказываю… с рассветом выдвинуться Великокняжескому отряду в район Казённого моста. Никифоров у хутора Соленого завязал уже бои.
Офицерские части генерала Попова легко раскололи оборону на Маныче. Раздвинули рыхлые, неспаянные, плохо вооруженные отряды сальских краснопартизан. Платовцы с боями отошли на речку Сал, в Большую Орловку, к отряду Ковалева. Без пушечного заслона вели-кокняжевцы тоже не устояли на Казенном мосту. Не помог и крохотный отрядик Чеснокова, подкативший в двух теплушках из Котельниково.
Великокняжескую держать нечем. Было ясно всем. Окрисполком постановил отойти на Торговую. В ночь на 26 февраля, погрузившись в вагоны, оставили станицу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
К вечеру рассосала заря сплошную наволочь туч. На церкви засиял крест — свет ножом полоснул купол. Борис глядел на огненно-колючий закат, а думки его были в другом месте. Внес Муську в хату. С наслаждением пил свежую воду — Пелагея успела сбегать к колодцу.
— Не ждите вечерять… Братва в карты кликала.
В воротцах столкнулся с Красносельским.
— Так и не впустишь?
— А я до Степаниды разогнался… Входи, какой спрос.
Присел Петр на завалинку; принимая кисет, нарушил неловкое молчание:
— Ты, служба, не удивляйся… Хотелось поговорить один на один.
— Послушаю… Давеча показался не дюже из говорливых. Чего ж на холоде? Бабы мои не помешают.
— Покурим на воле…
Улеглись вечерние голоса хутора. Худоба напоена, птица накормлена, заперта в катухах. Синие сумерки, густо пропахшие кизячным дымом, мягко кутали сады и плетни; прибавилось огоньков.
— Рана ноет.
— К перемене. Ветерок задувает с теплого края. Навалит к свету снегу.
— Чудная зима у вас. До рождества давил мороз. А все праздники теплынь, как осенью, хоть скотину выгоняй.
— Море близко… Сам-то, слыхал, царицынский. Не шибко далеко вроде…
— С батьком в ладах живешь? — спросил Петр, сменив вдруг разговор. — Землянка, гляжу…
— Зато своя. Ни клятый, ни мятый. А с батьком нечего делиться — моей доли в его хозяйстве нету.
У калитки кто-то возится — не найдет вертушку. «Из чужих… — подумал Борис, взглядываясь. — Нет — брательник». Одинаковым со всеми делали шинель и шапка.
— Ларион? Забыл, как в родную хату попасть?
— Тут забудешь… Не один ты, братушка…
Возбуждение брата удивило Бориса. Новости из Веселого. Постороннего стесняется. Что может быть? Мачеха делилась слухами о событиях в Новочеркасске…
— Выкладывай, не таись.
— В Багаевской офицеры появились… Новочеркасск захватили красные.
— Слыхал брехню такую.
— Не брехня, — отозвался Красносельский.
С этой вестью шел. Что еще у него? С глазу на глаз говорят не пустое. Заметив, брат садится, выпроводил:
— Ты, Ларион, ступай до бабки Степаниды. Хлопцы там… Мы погодя подойдем.
Надоело и самому Красносельскому петлять по закрайку. Не дождавшись, покуда младший Думенко свернул в проулок, заговорил:
— Новочеркасск и Ростов в самом деле взяты революционными войсками. Атаман Назаров арестован. Власть на Дону в руках Военно-революционного комитета.
— Эка, сведения, — усмехнулся Борис, все еще не одолевший внутренний натянутости к этому человеку. — Проводов в хутор нету…
— Я ночью из Торговой. Сведения самые достоверные — по телеграфу. В Великокняжеской тоже изгнали окружного атамана. Готовятся к съезду… выбирать Советы.
— Вон куда уже… Де-ела.
— Борьба за Новочеркасск и Ростов может возобновиться. На Дон сбежались тысячи офицеров и генералов. В Ольгинской Корнилов сбивает войска. Донская контрреволюция пытается поднять богатых станичников. Недаром в Багаевской объявились офицерские части. И в нашем хуторе немало таких, кто готов сесть в боевое седло. Старики — поголовно, наполовину и фронтовики.
— Меня до каких причисляешь?
Петр не обратил внимания на его усмешку.
— Великокняжевцы создают партизанский отряд. Скликают добровольцев, фронтовиков, молодежь. За Ма-ничем такие отряды уже есть в Платовской, Большой Орловке, Большой Мартыновке… А в наших станицах нет. Поезжай до самого Новочеркасска. Затем и пришел… Посоветоваться.
— Не знаю, чем могу… Я не большевик.
— Но Советы, думаю, тебе не чужды. Или устраивает атаман?
— Думаешь, артиллерия, ты натурально… — Борис хлопнул перчатками в колено. — А вопросы ставишь глупые. Из давнишних казачинцев никто бы такого у меня не спросил.
— Не обижайся. Другой раз в глаза видим друг друга.
— А чего зря болтать? Атамана я со спокойной совестью… Винтовка моя в порядке.
— Гм, сагитировал…
— Видал таких агитаторов. Были на батарее. Не бойсь, не докладывал по начальству, а службу спрашивал.
Петр поднялся.
— Что ж… по рукам, Думенко. За тобой пойдут. Особенно ребятня. Завтра созовем набатом хутор. Пусть избирают Советскую власть.
Рукопожатие получилось крепким.
Ветер трепал полы шинели, спутывая ноги, мешал идти, вырывал из цигарки искорки и уносил в свинцовую мглу. Крупа больно секла лицо.
К бабке Степаниде можно было попасть напрямки, огородами, но Борис нарочно пошел через плац: захотелось обдумать, поставить все на свои места. Поэтому отправил и Красносельского: иди, мол, догоню. Разговор его взволновал: понимал, взыграла в нем застарелая обида. Выставит принародно Филатова, унизит, утолит свою давнюю ненависть. Но к этому примешивалось и другое, наиболее важное — рушится старое, страшное и унизительное, чему возврата он не желает…
Постоял возле церкви. Ветер гулял по звоннице, раскрытой со всех сторон, простуженно пел в колоколах. Вспомнилось, как они разговлялись на колокольне жаренным в тесте гусаком бабки Домны. Усмехаясь, обежал взглядом неясную цепочку плетней, угадал знахар-кин курень. В летней кухне светился огонек. «Куренку гонит…»