Достал из нагрудного кармана серебряный портсигар.
— Таскаю с коих пор, карман протер. Там в середке должно быть известно от кого…
Федор, гася усмешку, подержал на ладони подарок.
— В нем записка… на голубом клочке бумажки. Всего два слова. Проверим. — Крышка со звоном откинулась, — Все совпало. Два слова. Чего глядишь? Могу ей… Агнесе, поклон от тебя передать. Сегодня же, вот через час буквально. Хочешь? — Сине вспыхнули у него глаза. — Погоди… Ты куда? Освобожусь… Зайдем. Она будет рада. Ей-богу. Тут рукой подать, за Чапраком.
— Не могу. А поклон перекажи…
Встряхивая Федора за плечи, порадовался, пожелал семейных благ.
На митинг шли вдвоем — Марк затерялся в штабе. Григорий чуть приотставал. Двигая под кирпично-бурой кожей катухи желваков, молчал. Борис попробовал завязать разговор:
— Офицер тот… начальник штаба в отряде Никифорова. Не знаешь его? Ваш, реальное кончал…
— Помню.
Минули мосток через Чапрак, прошли и флигель кол-паковский, свернули на Атаманскую. Как ни странно, не вытерпел молчанку Борис. Хлопая черенком плети по ладони, высказал напрямки:
— Ты, Григорий, не дуйся. Дело наше, партизанское, тебе внове. Не знаешь порядков всех до тонкости. Коман-дирствовать у партизан — это, брат, не фунт изюму. Завоевать право нужно. Приедешь, доложишь: я командир. Так, что ли? Хорошо, если только обсвистят… Скажу тебе без утайки: приказ тот, штабной, в силу войдет после боя. Сам почуешь…
Напротив военно-ремесленного училища, из калитки бывшего управления окружного атамана полковника Дементьева вывернулся старший из трех братьев Колпаковых — Илья. Пристегивая на бегу ремень с наганом, сунул в спешке шершавую ладонь братьям, отмахнулся на вопрос Бориса.
— Кой там митинг! Нашли время митинговать. В имении вон Безугла беляки рабочком искрошили…
Пропал Илья в соседнем дворе — дома окружного земельного отдела; тут же из ворот вывел десятка полтора всадников станичного гарнизона. Махнув братьям, скрылся на галопе за угловым домом.
— Вот она, жизнь-жестянка…
Не понял Григорий, к чему относился вздох — к тому, что, встретившись за столько лет, случайно, братьям и поздороваться по-людски нет времени, или к порубанным комитетчикам? Стараясь не вырываться, косился на его загорелую подбритую шею. Саднило где-то под ложечкой. Не утерпел, выговорил:
— Бой покажет…
Соборная площадь битком. Кишел народ. Удивило обилие красных околышей. Рябило в глазах. Больше, нежели бабьих платков. Поработали агитаторы Донского правительства; со всех ближних хуторов съехались на клич казаки-фронтовики. Щурились на пустовавшую дощатую трибуну: скоро ль покажется заглавный из красных казаков, Дорошев?
Братья приткнулись к частоколу реального училища — в здании этом размещается окружной исполком. Не пошли на солнцепек. Трибуна, правда, далековато, не все услышишь. Задерживаться Борис не думал. Покосился на то-поля, прикрывавшие солнце.
— Через часок, пожалуй, двигать нам… Засветло чтобы к Супруну попасть, в экономию. Там пехота моя.
На трибуну взошел человек.
— Дорошев, — шепнул Григорий.
Борис кинул быстрый взгляд поверх застывших голов. Казак как казак. Простая окопная гимнастерка, шаровары. Горячо пламенели на полуденном солнце околыш и лампасы. Поправил портупею, снял фуражку. Вздел кулак над головой — пали первые слова:
— Товарищи донцы!
Ветерок будто завернул в лощину, зашелестел старю-кой-бурьяном, примял майскую зеленку — гомон усилился и опал. Замерла площадь.
— К вам я обращаю слово. Веками нас обманывали и направляли на расправу с рабочим классом и трудовым крестьянством, которых давило своей тяжелой крышкой самодержавие. А теперь черные вороны слетелись на Дон и хотят… вашими руками терзать и уничтожать ваших братьев по труду и не дать установить трудовую власть — власть Советов! Исполнительный комитет Донской республики прислал вам группу агитаторов, донских казаков, лучших и преданных делу революции, славных сынов нашего Дона. Они горячим словом расскажут вам, кто настоящие враги рабочего класса, трудового крестьянства и трудового казачества и на чью сторону надо становиться казакам!
Сорвались с колокольни голуби; у самых тополей взмыли ввысь. Борис даже папаху ухватил — провожал их взглядом. Поймал ухом оборванный край горячей речи. Охарактеризовав тяжелую обстановку на Дону, оратор закончил призывом:
— Донцы, на коня! Все силы на разгром контрреволюции!
Глухой рокот покатился по площади.
Прослушав еще двоих из приезжих агитаторов-казаков — они тоже призывали донцов сесть в седло и в братском содружестве с иногородним крестьянством пойти в смертельные схватки с врагами революции, — Борис за рукав вытянул Григория из толпы.
— Жаль, пропадут зазря такие добрые слова… — Переняв недоумевающий взгляд брата, пояснил — Раньше нужно было их высказывать. Добровольцы могли бы прибавиться. А когда грохот пушек за Манычем… Кто хотел, тот давно уже защищает Советы.
— Ты вчера то же самое пророчил, — ответил Григорий неодобрительно.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
На другой день после митинга к штабу обороны на своих строевых конях с полной амуницией стали подъезжать казаки-великокняжевцы. С восходом солнца уже явились братья Фоминечевы, Дмитрий с Иваном, Лем-люкины, Иван да Павел, казаки Плетневы, Хохлачевы… Народ все бывалый, нюхавший не только пороха, но и газов; по глаза сыт кровавым хлебовом государя-батюшки.
К самому военному комиссару посовестились — ввалились гурьбой к помощнику, Илюшке Засорину.
— Тут в красные казаки записуют… Валяй, Илько, — за всех высказался Черепахин Иван. Терзая за лакированный козырек фуражку, смущенно добавил — Оно и не торопко вроде, зато в самый раз. На раздумку времени не выпадает: только и осталось, что шашку из ножон выдернуть…
Из-за спины поддержали осипшим смешливым голосом:
— Красное яичко дорого к великодню.
Ровным рядком уставились в графленый лист конторской книги фамилии: Власов, Галушкин, Кобызев, Бирюков, Войнов, Давыдов, Гудов, Федоров…
К полудню подъехали с хуторов. Не богато, правда, ожидали поболе: неполная сотня набралась. Решили подождать еще денек-другой, — гляди, агитаторы разгребут волосатыедремучие казачьи души, доберутся до живого…
И второй, и третий день, даже неделя ничего не принесли: хвост в списке добровольцев так и остался куцым. Не всколыхнулись в общей массе сальские казаки, не отозвались на жгучие призывы Донской республики. Не встали донцы на защиту красного Дона. Понял и сам Дорошев: затея их с «добровольством» лопнула, как прелая дратва. Собираясь в Сальский округ, гнал прочь всякие мысли о мобилизации. Выходит, гнал преждевременно.
Крупно вышагивал Дорошев. Табачный дым, освещенный вечерним светом, метался по комнате. Тяжелые сапоги сдирали несточенными подковками крашеный пол; на столе вызванивал стакан, шапкой надетый на порожний графин. Остановился у окна; сжимая за спиной руки, с тоской глядел на синие бугры, куда вот-вот должно уйти на покой солнце. К своим неполадкам, неудаче приме-нивалось острое ощущение тревоги за судьбу экспедиции Федора Подтелкова. Как он там сумеет пробиться сквозь взбесившиеся низовые станицы. Исполком Донской республики поручил им возглавить экспедиции: ему, Дорошеву, в Сальский округ, а Подтелкову поднять казаков северных округов по Медведице и Хопру.
Опять шагал военком. Чмокал обметанными губами, щурил красновекие от бессонницы глаза. «Что ж, добровольцев нет… Поглядим, что принесет воинская повинность. На молодежь нажимать. Из неподошедшего теста лучше печь хлебы — дойдут в форме. А с перестоявшим, выбродившимся — морока…»
Вчера на совместном заседании Сальского окриспол-кома и исполкома Донской республики решили провести мобилизацию казачьего населения. По предварительным наметкам — спискам, представленным хуторскими и станичными уполномоченными, — сотен до десятка набирается. А нынче уже поступили тревожные вести: добрая половина призывников не является на пункты. Скрываются. Вместе со строевыми лошадьми, оружием. Куда? В плавни, то ли напрямки, через бугор… Колобродит по хуторам офицерье. Коль пойдет и дальше так призыв — беда. Снять голову… Но кто они? Не всех же офицеров подряд, без разбору ставить к стенке? Есть заводилы…
Достал из поясного карманчика часы-луковицу. Половина восьмого. С минуты на минуту должен подбежать Сметанин. Увидел он его на днях у Новикова, председателя окрисполкома. Казак, хорунжий. Активист, подходящ и возрастом. По рекомендации местных властей его назначили начальником формирования; имеется в виду утвердить командиром казачьего полка. Изо всех членов окружного исполкома один покрутил носом — Каменщиков.
— Активист он, то правда… Больше Сметанина никто не мыкался по хуторам. Увещевал хуторцев оборотить лицо к Советам. И казаки вступали в наши отряды. В Орловской, к примеру, до Губарева; в наш, Великокняжеский… И воюют, грех жаловаться. Но сам-то он… ни к одному отряду еще не притулился. Вольный казак.
Насторожило в Сметанине то, что он «вольный казак». Поэтому и послал вестового за хорунжим — хотелось встретиться с глазу на глаз, пощупать…
Обернулся Дорошев на шаги за дверью. Утаптывал прокопченным пальцем в трубке горячий пепел, силком настраивал себя на мирный лад. Отвел взгляд: выдашь ненароком недоверие.
— Здравия желаю, товарищ Дорошев. Казак Сметанин явился по вашему требованию.
Игривое приветствие. Указав на стул, исподлобья со спины оглядывал сухопарое, длиннорукое тело хорунжего в суконном мундире со споротыми погонами. «Под казака рядится…» — шевельнулось холодком. Обошел стол, опустился в просторное кожаное кресло.
— Пригласил вас по какому поводу… О вчерашнем решении окрисполкома и исполкома Донской республики, думаю, вы осведомлены.
Густющие черные брови хорунжего приподнялись.
— Так точно. Уже успел в Орловской станице побывать.