— Откуда ты такой… страшный?
— С Гаю, — потупился пулеметчик.
— Кличут как?
— Гришкой. По прозвищу — Беркутов.
Иван сузил лихие синие глаза — посомневался. Указывая на маковку лавочникова тополя, спросил:
— Срубаешь короткой?
Гришка прищурился, оголяя белые зубы:
— Патронов жалко… Кадета лучше лишнего ссадить с седла…
— Приказываю.
Расстегивая душивший ворот, Куница проглядел, как тот вцепился в рукоятки. Шапкой съехала набок верхушка дерева. Сваливаясь с ветки на ветку, упала на поржавевшую цинковую крышу.
— Беркут, вправду беркут! — Куница с удивлением заглядывал в орлиные глаза пулеметчика. Вдруг его осенило:
— Знаешь, Беркут!.. Стаскивай вниз «максимку». На тачанку установим. У лавочника вон в сарае… Во, бра! Это тебе — не с колокольни… Секанешь так секанешь. В упор! Лучших коней впряжем. Трояк! Своего Донца не пожалкую на лихое дело…
После спада весенних вод стеной придвинулись к сальским хуторам романовцы полковника Топилина. Крохотный отряд свой Иван Куница увел к железной дороге, в поселок Зимовники. Влился к зимовниковцам. На общем митинге партизаны выбрали серебряковского драгуна своим командиром. Безлошадную часть в слитом отряде возглавил кучманский прапорщик Тимофей Кругляк.
Остервенело напирали казаки, силясь оседлать железную дорогу. Рвались к мосту через Сал в четырех верстах от хутора Барабанщикова. Мокрогашунский конный отряд Скибы и зимовниковцы Ивана Куницы выбивались из последних сил: отдать мост — все равно что перехватить себе становую жилу. Тимофей Кругляк оббил аппарат на вокзале, умоляя Великокняжескую подбросить снарядов и патронов.
Где-то еще в марте, до того как тронулся лед в Салу, в Верхнюю Серебряковку дошли слухи о манычском партизанском вожаке-коннике. Слухи прибились с Дону. Побывавшие в казачьих хуторах серебряковцы рассказывали дивы. Конник тот будто устелил трупами всю степь. Передавались подробности не только о нем, но и о его кобылице немыслимой красоты и резвости.
Сам Куница не больно верил в россказни, но у отряд-ников веру не мутил: добрая, мол, сказка, полезная. В Зимовниках уже он удостоверился — в самом деле, есть такой на Маныче. Пуще огня боятся его казаки, оттого сами же распускают слухи. Правду наполовину разбавляют с небывальщиной. Узнал и имя рубаки, даже кличку лошади.
Теперь, когда великокняжевцы под орудийные раскаты подходили к Зимовникам, явно держа путь на Царицын, Иван Куница с нетерпением ждал встречи с Думенко…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Зимовники въехали утром. Только-только поднялось над сонным бугром солнце. От разъезда Амта еще Борис в бинокль разглядел сады, опоясанные Малой Куберле в глинистых берегах. Железное полотно, стремительно скатываясь в падину, в синей наволочи упиралось в краснокирпичную водонапорную башню, видную простым глазом. Влево за полотном, на отшибе, — серые тесовые строения с жестяными, не то черепичными крышами. Чуть дальше высится бурое здание, обсаженное тополями. Скособочившись в седле, он спросил, показывая плеткой:
— Во-он за дорогой… Красный дом в тополях… Не панское имение?
Ответил Кирилл Наумецкий:
— Нет, мельница. Вальцовка. А поближе, за железным мостом, то бойня. Возле вальцовки переезд через Кубырлу — мосточек деревянный.
— Ас этого боку как въехать в поселок? Вброд?
— Гребля тут. Хуторок вон — Калмыцкий.
Охрана пропустила без лишних расспросов. Придержал Борис коня возле старшего, казака-великокня-жевца.
— Как попасть в штаб полка?
— А вот и дуйте через Кучман, слободку… За ба-лочкой, там эти и Зимовники самые зачнутся. В аккурат у церквы — дом кирпичный. Богачей Ивановых… Ото и штаб.
Поддернул винтовку, отступил в запыленную колючку.
Огибая кладбище, Борис увидел глинистый свежий холм, вместо креста — дощатая тумбочка, венчанная крашеной звездой. «Братская могила, — догадался, ощущая подкатившее к горлу удушье. — Вернемся… поставлю и своим на Маныче, с звездочкой…»
В балке из тесного проулка, заросшего по пояс лебедой и колючкой, вырвались верховые. Серебристый тонкошеий кабардинец чуть не врезался в Кочубея. Заплясал, скаля белозубую пасть у самого плеча, обдавая парким травяным дыханием. За головой кабардинца — синие глаза всадника. Борис с трудом удержал плеть — так хотелось пройтись по каракулевой шапочке смельчака.
Уняв горца, всадник как-то по-хорошему, не раскрывая рта, улыбнулся.
— Угадал… Конь вроде не тот… А так все сходится.
Отводя взгляд от ясных родниковых глаз чужака, Борис поинтересовался, с кем имеет честь.
— Иванов, — назвался тот.
— Командир зимовниковского отряда?
— Был им до вчерашнего вечера… Пехота влилась в полк до Шевкопляса. При мне — кавалерия. Ждем вот Думенка…
Борис хмыкнул. Мельком глянул на конников, сбившихся кучей в проулке.
— Сколько же вас?
— Эскадрона два выставим совместно с гашунцами, со Скибой.
По нраву пришелся зимовниковец своим видом. По посадке, по тому, как забраны в пальцах поводья, понял: не случайный человек в седле.
— Слыхал, как же… В штабе обороны. Какой-то Куница из Зимовников все огоньку просил подкинуть.
— Наседают, стервы, отбою нема. С самой весны как есть… Дыхнуть не дают.
Проехали мимо магазинов. На базарной площади, забитой возами беженцев, Борис спросил:
— А те, на могилках… Недавние?
Скорбная складка обозначилась на переносице у Куницы:
— Всех туда посвезли… На нонче митинг там назначен…
Выбрались из толчеи. Короткая уличка упирается в церковную площадь. Кругом ограды кишмя кишат войска. Побудки, видать, еще не было, но сон далеко до восхода солнца оставил крестьян-бойцов. Копались в бричках, в торбах своих, разбирали винтовки — похоже, в степь, на сенокос собирались.
— Доррогу-у! Черт несет Серегу… Стопчу-у!
Со двора вымахнула разномастная тройка. Беловолосый парнишка в солдатской выгоревшей рубахе с подвернутыми рукавами, опоясанный пустой полотняной лентой, стоя размахивал концами вожжей.
Борис так и ахнул: тачанка! На задке — зеленый «максим». Не диковинка для него пулемет в бричке, даже на автомобиле. Но при виде такой панской роскоши кинуло в дрожь.
Иван Куница, будто читая его мысли, поднял руку. Парнишка-ездовой, упершись босой ногой в грядушку передка, завалился спиной на сиденье. Остановил. Из-за его плеча высунулась кудлатая голова. Рябое, смуглое до черноты, как сковородка, лицо живо напомнило Борису табунщика Чалова. В седле подался, вглядываясь: до чего схож, две капли воды. Молодой только, без седины…
Поймав на лице Думенко какой-то непонятный интерес, Куница поспешил выгородить пулеметчика:
— Ты, товарищ Думенко, не гляди, что вид у него квелый. Короткой срежет крестик на луковке церкви. Дозволь?
Борис с укором покосился на него. Молчком тронул Кочубея, правясь к крыльцу штаба.
Шевкопляса в штабе не оказалось. Сидел один Федор Крутей.
— Борька… Ты!
Кривился, разминая обеими руками поясницу; видать, всю ночь гнулся над столом.
— Вот кстати… А я башку тут ломаю.
Вышел он из-за стола, открыл оконную створку. Потягиваясь, двинул согнутыми в локтях руками.
Борис неодобрительно покачал головой:
— В дугу своротит так, Федор. Размяться бы с клинком.
— А возьмешь?
— Поделился бы лучше новостями.
— Могу порадовать… Имеем на три полка бойцов. Пехотных полка. В достатке и командиров. Правда, сам знаешь, на унтерах выезжаем. Но воевать нашему мужику что затирку нам с тобой королёвскую хлебать… Есть опыт. К примеру, возьмем тебя… Беляки не случайно приглядываются к Думенко. Не храбрость его конников прельщает их, не одно умение владеть шашкой. У казаков своих рубак предостаточно. Заметили что-то новое в твоем ведении кавалерийского боя, именно кавалерийского. Мы еще и сами не знаем… А им это — нож к горлу. Дай! Полки ведь целые! Конницы. А у тебя горстка, тысяча сабель…
— Тыща?! — Борис крутнул шеей, будто выворачивался из цепкой руки.
Федор ткнул в верхнюю бумажку:
— Вот наметка приказа… «Из всех отрядов, вошедших в состав 3-го сводного Крестьянского Социалистического полка, выделить конные части и образовать 1-й кавалерийский Крестьянский Социалистический полк под командованием тов. Думенко». Ну?
Струйка дыма от частой дрожи в пальцах вилась мелкой стружкой. Негромким голосом Борис внес добавку:
— Карательный полк… Такое вставить нужно.
Раздумывал Федор недолго; сверху вписал карандашом «карательный».
— Построишь сегодня весь полк. Шевкопляс поприветствует бойцов, поздравит с рождением… Он вернется с позиции. А сейчас мы с тобой поступаем в распоряжение Агнесы. Подымайся.
В коридоре путь им преградил вестовой. От бешеной скачки не мог слова выговорить. Шало бегал бесцветными глазами. Выворотил все карманы, заглянул в облезлую баранью шапку — искал донесение. Нашел в пазухе.
Федор по синему клочку бумажки угадал блокнот Шевкопляса. Первые же слова заставили бегом вернуться в штабную комнату. Сгреб на пол со стола ворох бумаг, очистил карту. Борис не мешал, стоял в сторонке, ждал. Приспел его черед. Сомнения не было.
— Большие конные массы с рассветом из Граббев-ской выступили на Гашуны. Шевкопляс вот пишет… Возможно, они уже в Бурульской… Гляди. Приказывает двинуть наперерез кавалерийский полк. Через Власовскую, вот… На Чунусовскую, а то ц Эркетинскую. Калмыцкие станицы это все. Тут и перехватить…
— Знаю те места.
— Вот и дело твоему полку, — Федор едва приметно улыбнулся запекшимися губами. — С вами я…
— Не помешаешь.
— Размяться. Коня бы…
Трепля за челку Кочубея, смирно стоявшего у брички, Борис предложил:
— Вот садись.
Мишка, не дожидаясь знака, живо подседлал Панораму.
С полком встретились на выгоне, у железнодорожного переезда. Шел он поэскадронно. Строй неровный, но интервалы соблюдались нужные. Ведет Семен, пла-товец. Крепко держится в седле. Ноги в яловых сапогах ладно облегают утянутые подпругами бока буланого черногривого коня. К нему кучно жмутся эскадронные. Издали еще выделялась мохнатая белая шапка Гришки Маслака.