ем смутные сведения. Связь оборвалась месяц назад, что там делается, где линия обороны, в каком состоянии войска — богу одному ведомо. И Серго затерялся где-то на Северном Кавказе, молчит; через Астрахань весточку бы кинул. В Астрахань отбыл комиссар Анисимов, а на днях проплыл туда и Киров; они уж вызнают о состоянии северо-кавказских войск, сообщат.
Нынче выбрался из города. За утро околесил на дрезине круговую ветку Гумрак — Воропоново; осматривал оборонительные позиции на ближних подступах, полевые батареи. Бронепоездом проскочил с командующим участка Харченко на передовую — в Калач-на-Дону. Возвратился поздним вечером, прокопченный, запыленный, злой. На бумагах у штабистов все гладко, ровно; на местах — черт рога обломает. Безобразие, головотяпство! Снарядов не хватает, по десятку — на дуло. Голодный паек! А на иные батареи засылают калибр не тот. И где? Рукой подать, у города. Нажмут казаки… Чем отстреливаться? Не-ет, не головотяпство. Другим пахнет…
Сперва, отмечая нехватки, он находил какие-то смягчающие мотивы — недогляд, описка, случайность; на третьей-четвертой батарее ткнул блокнотик в нагрудный карман и не задавал лишних вопросов. К концу дня накалился орудийным жерлом от многочасовой пальбы; наружу, как и всегда, не пробивалось негодование, но кто знает его близко, тот старается держаться на безопасной дистанции. Из сопровождающих один Щаденко постиг эту премудрость — успел испытать на себе тихий нрав грузина. На вытянутую руку боялся приблизиться; не досаждал и словом, предоставив оперативный простор начальнику участка. По своей наивности, неведению, Харченко силился кое-что смягчить, взять вину на себя, предполагая, что вина эта полностью лежит на самих батарейцах. Щаденко, кося круглым глазом, ждал, вот-вот предвоенсовета взорвется, тряхнет за ворот надоедливого. Странно, не случилось: Сталин на диво проявил терпимость, только и заметил ядовито:
— Командир ви, думаю, лучший, товарищ Харченко, нежели… адвокат.
Кому-кому, а Сталину подлинные виновники известны. Пока поставит перед очами своими одного из них — начальника артуправления Чебышева; завтра, возможно, выстроит в один ряд с ним остальных, птиц поважнее. В автомобиле, по пути от вокзала до Военсовета СКВО, шепнул адъютанту, чтобы тот из-под земли достал главного артиллериста.
Не окатив холодной водой пропыленного лица, не переодевшись с дороги, Сталин поднял бумаги артуправления. Да, в них картина куда приятнее, прямо-таки радужная. Интересно, что запоет Чебышев? Помнит ли он цифры в подписанных им самим сводках? Подлинную картину должен бы знать — третьего дня самолично появлялся в тех краях с инспекцией, со своими подручными.
Сталин вдруг ощутил холодок на щеках. Сейчас только для него обрели особый смысл две бумаги, случайно оказавшиеся на столе. Вроде бы не имеют меж собой никакой связи. В Кривой, Музге морозовцы, отбившие на днях Калач, ему вручили пачку свежих разведданных; там, за обеденным столом, бегло просмотрел казачьи материалы, а вот теперь перечитал повнимательнее. Пространное донесение некоего подъесаула Беложирова на имя Мамантова «о расположении и доподлинном количестве красных сил под Царицыном». Среди сведений о живой силе — пехоте и кавалерии, — далеких от «доподлинных», причем в сторону явного занижения, несколько строчек уделено артиллерии, авиации и бронепоездам. Любопытно! Не поверил даже глазам. Точное число пушек и снарядов к ним; точное место их расположения на всей глубине обороны, от дальних к ближним подступам города. Совпала цифра летательных аппаратов, включая и недавно полученные из Москвы. Названы все поименно бронепоезда…
Поднявшись, он возбужденно заходил по просторному кабинету, стараясь не ступать на голубую ковровую дорожку, протянутую от двери к столу. Что это, так сработала белая разведка? Навряд ли. Сведения не «окопные»… Располагает ими только штаб. Да, вот они, обе бумаги, составленные разными людьми и совсем в противоположные адреса… Для него, предвоенсовета, нарисована радужная картина, заведомо ложная. Успокоить, конечно, отвести глаза. Генералу Мамантову сведения предназначались точные…
Не давался огонь — ломались спички. Сталин пресек себя, обругав расходившиеся нервы. Подпалил трубку. Затянулся, мысли пошли ровнее. После инспекции Чебышева никаких сдвигов не заметно — снаряды не подвозятся, не укрепляются даже оголенные участки, отмеченные в приказе. Кстати, вспомнил: Носович докладывал обратное. Да, да, работают грубо, нагло… Ведь проверить легко. Вот, выскочил же на несколько часов. На что рассчитывают? Жизнью рискуют, знают. Значит… наступление. О том, что белые готовятся к наступлению, известно. Но когда? Вот он, ответ. Не сегодня — завтра…
Сталин бросил взгляд на настенные часы. Долго матрос возится. Вкралась мысль: а не сбежал Чебышев за Дон? Прослышал, выехал, мол, на фронт; нет, штабные полагают, что отправился на Северный участок, к Миронову. С умыслом ввел в заблуждение. Успокаивало и другое — чекисты не подают тревоги. Иванов крепко вцепился уже не в одну ниточку — моток целый. Хотел позвонить ему, на Воронежскую. Не станет, дождется урочного часа: в половине первого явится сам.
Резко распахнулась дверь. Чебышев собственной персоной. Лицо в тени от настольной лампы; руки на свету — отряхивают, одергивают нервно полы френча, поправляют офицерский ремень. Видать, не выветрилась еще у царского полковника брезгливость к «серой скотине»; конечно, не хватило у Вани убедительных слов. А может быть, они и есть, слова-то убедительные, но залежались без применения — рукам больше веры. Сталин пожалел, раньше не догадался зажечь верхний свет. Подойти бы, взглянуть ему в глаза в упор. А что особенного, включит и сейчас. Потянулся к выключателю.
— Товарищ Джугашвили!.. Я протестую… — Чебышев невольно прикрыл глаза от яркого света. — Протестую против ваших жандармских методов… Врываться по ночам!.. Чекистов бы еще прислали…
Сталин подошел почти вплотную.
— Ви, Чебышев, нэ знаете жандармских методов… Зачем говорить? Я знаю, испитал на себе. Многажды испитал. А насчет чекистов, ви правы… Недооценил вас. Но, обещаю, из этого здания вас будут сопровождать уже чекисты. А прежде… один вопрос, всего один… На какой день и час намечено наступление белых на Царицын? Именно тут, на Центральном участке. И именно наступление группы войск генерала Мамантова.
— Об этом… надо спросить… у самого генерала Мамантова, — бледнея, выговорил начальник артуправ-ления.
— Ви шутник, Чебышев. Шутку я ценю. Умную шутку. Ваша шутка умная. Арестованы ви. Оружие сдайте в приемной. Идите.
Сталин повернулся и неторопливо пошел к столу, старательно огибая ковровую дорожку, чтобы не наступить.
Утром Сталин вызвал членов Военсовета — Минина и Ковалевского. Поджидая их, просмотрел свежие донесения, доставленные из аппаратной. Телеграфный бланк от Ворошилова: «Мартыновка освобождена. Сейчас на автомобиле еду туда. По донесению Думенко, в Мартыновке 5000 бойцов. По донесению мартынов-цев; начали боевые действия на Батлаевскую. Требование Шевкопляса удовлетворите наполовину. Ночью возвращусь и буду подробно докладывать». Кинул в общий ворох; покончив со всеми донесениями, взялся было за трубку, но рука невольно отыскала желтоватый бланк.
Заново перечитал сообщение об освобождении мар-тыновцев. Царицынская горячка оттеснила на задний план тревогу за дальний Южный участок фронта, успел уже забыть какие-то моменты. Представив себя в «душегубке» — в тех раскаленных зноем степях, недовольно подумал, что Ворошилов все еще продолжает тешиться розовыми иллюзиями об успешном наступлении на Тихорецкую. Дела прямо-таки дохлые. Неужели он там, на месте, не видит этого? Поедет в Мартыновку. А зачем? Командующему группой войск всего фронта не пристало мельчить себя, подменять командиров частей. Место его тут, в Царицыне, особенно сейчас — казачьи генералы, Фицхелауров и Мамантов, туго обложили город с запада и севера, с часу на час перейдут в наступление. Появится ночью на прямом проводе — потребует немедленного возвращения; кстати, сообщит и о назначении его членом Военсовета.
Будто и не было позади суматошной ночи. Глаз не сомкнул, если не считать одного-двух минутных «отключений». Рапорт царицынских чекистов. Работка по нем! Требуются его воля и рука — он надолго теряет физическое ощущение текущего времени, не испытывает и усталости. Вслед за начальником артиллерийского управления Чебышевым на баржу, опутанную колючей проволокой, были доставлены к утру все его подручные — из бывших офицеров. Кое-кого допросили. Ни слова о Носове и Ковалевском; это не значит, что нити не ведут в штаб. Есть они, не могут не быть! Время нужно для разматывания клубка. А его-то как раз и нет, времени. Выдворит из штаба обоих; чекисты поглядят за ними на воле.
Первым явился Ковалевский. Квартира его в соседнем доме, напротив. На приветствие Сталин отозвался кивком, не пригласил сесть. Нарочно не отрывался от бумаг, наблюдал исподволь. Как всегда, Ковалевский подтянут, свежевыбрит, надушен. Ни тени беспокойства в умных глазах; разве вот… руки. Бледные длинные пальцы с отшлифованными ногтями нетерпеливо мнут ремень портупеи. Интересно, знает он об аресте Чебышева? Вряд ли, вечер провел у себя на квартире, никто к нему среди ночи не приходил, улегся рано, с курами. Могли позвонить ему… Вот что не подвластно — телефон. Надо бы Иванову продумать…
— Рано вы просыпаетесь, товарищ Джугашвили. У меня не получается. Звонок из вашей приемной застал меня еще в постели.
— Привычка…
Сталин, посапывая трубкой, бросил короткий взгляд. В самом деле или притворяется? При желании мог бы видеть, что окна председательского кабинета не гасли всю ночь. Наверное, все-таки спал: припухлые от здорового сна веки, посвежевший цвет лица…
— Повестка сегодняшнего заседания… экстренного, как я понимаю, неизвестна мне. Вчера вас весь день не было. Может, я еще успею до прихода Сергея Константиновича что-то приготовить из документации?