— Ты, Иван, вываливай со своим эскадроном балкой под полотно. Она выведет впору к ериковским садам… Принимай удар. Я скоплюсь возле мостика. Не обнаружат — двину во фланг, а то и с тылу… Крой!
Вскочил на Панораму. Чалов, не зная еще, как вести себя при новой должности в такой горячий момент, дергал за чембур Кочубея, тянувшегося к зеленому кусту курая. Голос подавал громко, чтоб на него обратили внимание:
— Издох бы ты, проклятущий! Голодный…
Борис, выравнивая поводья в отвыкшей левой руке, посоветовал:
— Чалов, держись Мишки. Кочубей каждую минуту понадобится. Да винтовку сдерни со спины. Загубишь коня — башку сниму.
Балка за мостиком расходилась рукавами. Правый уводил к ериковским садам, левый — в степь, навстречу белоказачьей коннице. Куница успел увести своих к садам. Его, Борисовы, эскадроны затопили всю развилку. Стоят скученно, неловко; вынув из ножен шашки, ждут команды.
Борис, спешившись, вскарабкался наверх; ощущал нараставшую тревогу. Склон не обрывист, но крут. Не каждая лошадь возьмет с маху. На гребне, в полыни, уже лежал, разбросав ноги, Блинков.
— Похоже, в мышеловке, — кивнул назад в балку. — Не дай бог, свернут на нас…
Этого боялся и он. Вздумается вон тому офицеру на вороном коне взять вправо, и в самый раз напорются. Не успеешь и развернуться в такой тесноте.
Казачьи сотни шли рысью, сомкнутые боевым строем, готовые по знаку переднего всадника раскинуться веером в лаву. На глаз — много, тысячи до полуторы сабель. Держатся настороже, неуверенно. Сведения, по всему, получили только от конного нарочного из Ериковского. А эти сами действовали наугад…
Борис загляделся на диво. Огромный янтарно-фиолетовый шар солнца лежал на самых путях.
— Сбивает до нас, дьявол собачий, — Блинков толкнул в локоть.
Кровь отлила от щек. План его рухнул. Испытанный прием — удар во фланг скачущей коннице — приносил ему неизменную победу. Теперь выход один: встретить свинцом. Расстроить, приостановить… Врубиться в лоб.
— Снять с тачанок пулеметы! Спешиться… — полным голосом отдал команду.
Блинков скатился кубарем.
Офицер, кружа над головой сверкающий палаш, звал огромную массу за собой. Держал явно на ериков-ские сады. Загудела под копытами степь…
У ног очутился Мишка. Выгнув по-кошачьи спину, тыкал плеткой куда-то назад, а языком сказать не догадывался. От ериковских садов накатывалась плотная лава. Вырвавшись далеко вперед, с опущенным к стремени клинком, мчался на серебристом скакуне Куница. Наддал и офицер. Расстояние между ними сокращалось стремительно. Вот-вот сойдутся…
В исходе встречи Борис не сомневался. Опытному, с наторенной рукой эскадронному попался противник зеленый, горячий. Бывалый рубака не стал бы бросать на горстку очумелых такую махину. Для заслона хватило бы и двух сотен… Сверху впрыгнул в седло. Наливаясь злой радостью, со звоном вырвал клинок из ножен. Подсказало сердце: пора…
Черный ветер будто прошел по степи. Тела, тела в самых невероятных позах. Лошадей мало: в сабельном бою их задевают случайно. Впервой Борис устыдился своей работы. До этого налетал — радовался. Так было несчетно раз за Манычем, у Чапрака; в Чунусовской сам едва не подставил затылок. Нынче испытывал такое чувство, вроде ударил лежачего. Вдыхая утренний воздух до зеленых мушек в глазах, дрожащими еще пальцами не мог свернуть цигарку.
Разломанные, сбитые казачьи сотни, уходя, попали повторно под фланговый удар. Из-за хутора Ери-ковского гнал недорубанные в Ремонтной остатки гарнизона Семен Буденный. Как и условились, тот отжимал их от бугра, не давал уйти к Дону. Передав ему резервный эскадрон, Борис приказал преследовать, покуда хватит духу. Сбор назначил в Барабанщикове.
Сейчас он спешил к мосту. Кравцовские сады скрывают его. Что там делается — одному богу известно. Орудийная перепалка заглохла. Пулеметная и ружейная трескотня отодвинулась к Барабанщикову.
— Судить по выстрелам… Маслак оседлал мост, — предположил Куница.
Блинков высказал сомнение:
— Небось «Жучок» приветствовал бы нас свистками…
Не возразишь. Головному бронепоезду самый раз быть уже в Ремонтной. Хода, значит, нет. У кравцовских левад — всадники. Без бинокля узнал начальство. Оставив эскадроны, придавил шенкелями кобылицу. При Шевкоплясе — начальник штаба и орловец Ковалев. По их расстроенным лицам учуял неладное.
— Взорвали один пролет, сучьи дети, — Шевкопляс с досадой плюнул. — Вот ездим по хутору, приглядываем, чем бы залатать…
— А что с Маслаком?
— Маслак сделал свое. Вдребезги расколотил пластунов, захватил батарею… Пленных вон… девать некуда. Они загодя приготовились: спичку успели под-несть…
Федор Крутей дернул его, шепнул:
— Ольга на пулемет напоролась…
— Какая Ольга?
— Сестра милосердия твоя.
Немели у Бориса губы, терпла кожа щек. Федор, вызванивая уздечкой, между прочим, добавил:
— Возле моста братскую могилу копают…
Молчком крутнул поводья. Панорама легко шла по песчаной тропке, сбоку шпал.
У моста — людская кутерьма. Оба берега забиты пехотой. На той стороне у самого края взорванного пролета чмыхает «Жучок»…
Наугад пустил кобылицу с насыпи. Бойцы расступились. Возле брички, поставив ногу на ступицу, понурился доктор Петров. Она лежала поверх сена, прикрытая до подбородка шинелью. В мальчишечьем остроносом личике — ни кровинки. Побелели и конопушки. Выгоревший хохолок бедово торчал из-под крестастой косынки.
Панорама, дрожа ноздрями, горячо дыхнула ей в щеку. Борис снял папаху. Не слезая с седла, потянулся, подоткнул полу шинели, свисавшую до колеса.
Нюрка, Нюрка!.. Так и не успел объяснить, почему назвал ее тогда этим именем…
Кружа по балкам, кидаясь с правого на левый берег Сала, конный полк неделю отбивал беспрерывные атаки. Дугой обложили беженцев и эшелоны пехотные части. Бойцы изнывали, под палящим солнцем в тесных ямках-окопах. Ночами ротами уходили к мосту — помогали восстановительным бригадам. С ближних хуторов по обе стороны от путей стянули все, что можно вложить в воздвигаемый на месте пролома бык, — плетни, телеги, бревна; разбирали амбары, сараи.
Днем одолевала казачья артиллерия. Беженцам, бабам и детворе, прибавилась работа: раскладывали под ветерком мокрые костры — завешивали мост дымом.
Конники наловчились выкорчевывать с высоток обнаглевших пушкарей. Малыми группами обегали скрытно, балками, в капусту крошили прислугу. Удавалось — приволакивали пушку, не выпадало — портили замки, заклинивали стволы. За время топтания у разбитого моста полковой артдивизион пополнился таким способом батареей новехоньких зеленых трехдюймовок.
По восстановленному мосту первым осмелился пройти «Жучок». Шел, не дыша, прислушиваясь к скрипу, стону быка. Тысячи людских глаз, не моргая, провожали его, как канатоходца. Перекатив на тот бок, «Жучок» с облегчением выпустил лишний пар, радостно, призывно залился медный свисток: даешь, мол, смелее…
Дотемна перегнали эшелоны. Последним переправился бронепоезд «Черноморец». Одним снарядом разворотил за собой недельный труд тысяч человеческих рук.
В Ремонтной эшелоны и обозы с беженцами не задерживались. Под напором конницы полковника Полякова пехота пылила по обочинам полотна. С полустанка Семичный, на полпути между Ремонтной и Котельни-ково, бросили по железке Маслака с тремя эскадронами. Шевкопляс был против этого рейда — не хотел отпускать от себя далеко кавалерию. Думенко стоял на своем:
— Не держи, Шевкопляс, конницу на приколе. Ее сила — на воле, в рейдах, внезапных налетах. Отчего нам казаки сопли бьют? Все оттого же… Мы мост за собой развалили, а им и бай дюже. Вот они у нас, на загривке. Вплавь взяли Сал. Ко-онни-ица-а. А по моим сведениям, в Котельниково Штейгера уже давно нету. Нужно искать его где-то на речке Аксай Есауловский. А до Аксаю того за сотню верст. Ту стенку, значит, проламывать все одно кавалерии.
Шевкопляс сердито дергал выгоревшие добела усы. Не найдя в глазах начальника штаба поддержки, пробурчал:
— Упрямый черт.
В самом деле, в Котельниково белые. К утру Гришка Маслак прислал донесение. На газетном обрывке, размером на закрутку, стояло корявым почерком: «Беляков до бисовой матери. Атакую. Гр. Мас».. Взмыленный вестовой оказался ненамного щедрее.
— Полка два, наверно. Это в самих Котельниках. И далее скрозь до самого Царицыну — тож беляки.
На диво, Шевкопляс не противился.
— Пробивайся. Громи в хвост наступающую на Царицын контрреволюцию.
Не трудно сказать, каков был бы исход для Маслака, не подойди Думенко вовремя. Главные силы белых недвижимо стояли на высотках, в западной стороне поселка. На их глазах малая конная часть красных лихо вырубала у крайних огородов дружину есаула Бакланова. Не шевельнулись — знали, это затравка. В получасе ходкой рыси, за увалом, подступает черная хмара — сам Думенко. Какой уж там выручать задавастого есаула, тут бы самим устоять…
Борис, оставив бинокль, потянулся к эфесу. Не окажись они здесь, не на чем бы уже носить Маслаку мохнатую белую шапку. «Погоди, сатана рябая… Выбью из башки твоей дурь. Ей-богу, выбью», — побожился, вспомнив его донесение. Первым влетел на Кочубее в казачью лаву…
Будто в свинцовой донской волне захлебнулись казаки. Ничего схожего по силе их пикам и шашкам не попадалось ни в далеких полях Галиции, ни в гористой туретчине. Сбитые, ошеломленные, два десятка верст гнали взмокревших коней. Опамятовались дома, на Дону…
Не убавляя напора, держась железнодорожного полотна, на полустанке Гремячий полк Думенко ископытил хвост наступающих частей генерала Быкадорова. Казаки, не принимая боя, отхлынули. Разгадка вскоре пришла. Передовые разъезды столкнулись у степного хутора с цепями котельниковцев…
Военсовет СКВО телеграфировал Сальской группе войск занять оборону на прежнем рубеже — по реке Сал. Пехота опять втиснулась в насиженные окопчики по-над извилистым высоким берегом. Конники скопились на флангах. Квартиру и канцелярию Борис обосновал в слободе Ильинке. Часть эскадронов разместилась за железной дорогой, в хуторе Барабанщикове.