— А шо, Маслак у бога тыля ззив?
— У бога своих много. А у мужика, у какого ты на постое, одно. Зато в хате, на печи, до дюжины ртов…
Отвлекся с Маслаком… Ага! Пристукнул черенком плети в коленную чашечку.
— Укажите взводным, чтобы следили за бойцами. Заметил что, должен донести. А вы взыскивайте по всей строгости военного времени. И еще… Не производили бы напрасных выстрелов, кроме как починки. Знайте, один напрасный выстрел дает подрыв нашей революции! От напрасного выстрела портятся пулеметы. Много уже испорченных, какие не были еще в деле. Все испорченные пулеметы немедленно доставить в штаб бригады. Тут осмотрят и поставят на боевой взвод.
До начала совещания у Харченко ровно час. Долго ждать. Пройтись пешком по селу, все одно останется время. А его Борису не хотелось иметь — боялся, заглянет в общий отдел штаба. Нынче он должен увидеть ее на этом пороге. На худой конец, пусть сама найдет способ сообщить о своем согласии покататься вечером. А уж коль ответа не поступит…
Подождал, в комнате остался один начштаба, попросил:
— Тут, могло быть, интересоваться мною будут… Отыщешь. Я у Харченко. Не отлучайся.
Не желая видеть Ефремкину ухмылку, сорвал с гвоздя шапку, вышел.
Она пришла, когда ее уже не ждали. После совещания у командующего Южным участком, наскоро перекусив, Борис вернулся в штаб. Просвистал до вечера у окон, выходивших на улицу; не замечал в просторной горнице штабистов. Ефрем, догадываясь о причине необычного состояния комбрига, шепнул коменданту:
— Вели часовому… Всем, кто до Думенко, поворачивать оглобли от ворот.
Синяя тень от дома перегородила рыжую улицу. Борис, ткнувшись лбом в стекло, наблюдал за хохлаткой, копавшейся в пыли. Резко повернулся на топот в передней. В дверях, загораживая вечерний свет, встал человек в солдатской шинели и кубанке. По порожнему обшлагу правого рукава догадался, что за гость нагрянул.
— Товарищ Кучеренко?
— Он самый…
Помог стащить со спины солдатскую холщовую сумку. Кивая на рукав, смущенно спросил:
— Не отросла?..
Белозубая усмешка подсветила серые впалые щеки комиссара.
— Пока нет… Но врачи обещают.
Ефремка, как домохозяин, зажег двадцатилинейную лампу-«молнию», висевшую под белым в цветочках абажуром над столом; оставив их, убежал на другую половину хлопотать насчет ужина.
Еще не сняв шинели, Кучеренко начал объяснять, каким ветром его занесло.
— Прямо со станции Абганерово… Панченко, снабженец твой, на тачанке доставил. За дорогу и в курс дела ввел. Ну, ну… рад за станичников. Даже отступая, не осрамились.
— А нам самим не казалось, что мы отступаем… Наоборот, проламываемся.
Присели к столу. Гость тотчас принялся вываливать из карманов табак, спички. Борис с неловким чувством глядел, как он неумело сворачивал цигарку, помогая култышкой.
— Из Царицына я. Григорий Шевкопляс горячий привет передает.
— Скоро его там заштопают?
— На поправку… Дивизию от Ковалева, наверно, примет. Виктор Семенович всерьез болен… Чахотка. Ссылки кровью выходят. На станции и Федор Крутей со штабом. Завтра-послезавтра из вагона сюда, в село, перетаскиваются, поближе к позициям. Федор оставлял… Поспешил до конников. Много уж разговоров о них ходит…
— Новости какие там, в верхах?
— Много. С образованием Южного фронта дела выравниваются. Создали Десятую армию. Ворошилов утвержден командующим. По тому случаю и забегались мы. Общегородская партийная конференция обязала каждого партийца стать в первые ряды бойцов. Я вот и то… В строй негож, стрелять, рубать. Оружие мое теперь — язык. Пока политотдел наберет в армии силу да пришлет в части политических комиссаров, я попробую разворочать в нашей партизанщине партийную жилу. Ты как сам?.. Готов к оформлению в партию?
Борис откинулся на спинку стула.
— Ты, Иван Павлович, смеешься. Куда мне до пар-тейцев… По военному ремеслу бы подучиться. Как Курепина вон, послали в Москву. Это дело. С генералами воюю…
— Хвати-ил, — Кучеренко замотал стриженой головой. — Ты их бьешь, генералов!
— Не дюже. Все живые: Мамантов, Попов, Быкадоров…
— С учебой погоди… Поснимаешь головы со всей контры на Дону и поедешь. На курсы красных генералов. А насчет принадлежности к партии сейчас уже подумывай… Да, еще новость. Клим Ворошилов грозится нагрянуть до вас в Абганерово.
— Чего такое?
— Нужда одна… Формирование. Да и успехи наши ратные не ахти какие. Слов нету, героизм отдельных частей, бойцов — сказочный. А топчемся у стен города. Все лето, осень. Досадно, соотношение сил в нашу пользу…
— Конницей давит, дыхнуть не дает.
— Ото ж… Весь Дон всколыхнулся. Уж если на то пошло, с казачеством мы перегнули палку… Добро бы кулачье, середняк густо повалил за генералами. Вот она откуда у него конница. А у нас? У Жлобы маячут захудалые конишки, в Стальной дивизии. Проезжали, видал. Костей Булаткин где-то со своей горсткой. У морозов-цев есть еще… Твоя бригада. Пожалуй, и все на армию.
В дверь просунулся Ефремка.
— Я вот… Вечерять с нами, Иван Павлович? Покажу покуда постель вам… Со мной устроитесь на ночлег. Тут в штабе. Борис Макеевич зараз ослобонится…
— Ну, ну…
У Бориса застряло слово в горле. В дверях — о н а. Голову кутал черный шарф, на ногах красные гусары. На белом лице — одни глаза. Взялась за дверной косяк. Шарф ссовывался по цыганским волосам на плечи.
— Не пришла я днем… Боюсь.
Рука его, лежавшая на столе, будто застеснялась безделия — сползла на колени.
— Сиди… ради бога…
Крадучись, словно в потемках боясь натолкнуться на что-то, подошла. Кончиками пальцев тронула жесткие волосы.
— Не провожай…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С ржавым визгом распахнулись дверные створки. В сумрачном проеме пауком распялся Ефремка.
— Белые!
Застегивая галифе, Борис осадил.
— А яснее?!
— Конница… Прорвали оборону. Вот, светом. Влетают в село! Туман, черт… Трубачу отдал команду. Сбор на условленном месте.
В одном сапоге не оказалось портянки. Всунул ногу босиком. Ремни затягивал уже у ворот, возле рвущейся Панорамы.
Пальба на южной окраине села. Учащалась, набирала силу — очухалась пехота. По улицам конский топот; вихрем вылетали из ворот тачанки, артиллерийские уносы, брички…
Ефремкин крик в горнице, в душной тесноте, сжал сердце ледяной рукой — на воле, в свету, отпустило. В стрельбе, в топоте, в перестуке колес не ощутил паники. С облегченным чувством вскочил в седло.
Из тумана вырвался Семен Буденный.
— Борис Макеевич, силы противника не цыяснены… Кабы не вся конница князя Тундутова. Малым числом не рискнул бы. Знает, стерва, мы все тут.
Такое же мнение и у самого. Пока скакали к плацу, отдал распоряжение:
— Полками охватить село. Сходиться на шум боя. Дивизион поведу сам, по улицам… Видимо, прорвались передовые части. А главные силы где-то рядом… Ждут, опадет туман. Не кидайтесь сломя голову.
С лету вытеснили с окраины села на выгон скапливающиеся сотни. Вырвавшись из тесных проулков на простор, Борис увлек дивизион в атаку. Казаки, доглядев подступавшие полки, крутнули коней.
Солнце показалось высоко над согнутой хребтиной приволжского бугра. Туман припал к бурьянам, скатываясь в падину. Из-под ладони Борис различил по склону темную массу. Поднял бинокль. Вот они, главные силы… Так и есть, ждали, пока ободняет, осядет туман. Сейчас офицер на золотистой лошади подаст команду…
Не останавливая полки, комбриг вырвался вперед. Застоявшаяся Панорама вытянулась в струну. Черными крыльями билась за спиной кавказская бурка. Наскучавшая по клинку левая рука нетерпеливо сдавливала колодочку. Ветром выдуло одурь, вызванную васильковыми глазами. Единое желание — дорваться до оскаленного золотистого дончака…
Резкий короткий взмах — знакомый толчок в плечо. Синеверхая папаха приникла к гриве. Свалил еще двоих. Панорама, утратив разгон, сбилась с ноги, боком понесла на вражеский раздерганный строй…
Не успел князь Тундутов развернуть главные силы. Обрывая жеребцу губы, вздыбливая его, силился повернуть назад…
В пылу Борис видел, как всадник в белой мохнатой шапке остановил все-таки половину сотен и вывел их из-под гибельного удара. Уходя, еще сделал маневр — разделил. Двумя рукавами потекли казаки в сторону села Аксая, завешиваясь тучами глинистой пыли…
В погоне кавбригада сбила окопавшихся пластунов по хребту Водино, между селом Аксаем и станцией Гнило-аксайская. Бросая орудия, пулеметы, они в панике бежали к камышам. От думенковских сабель отвела ночь.
К полудню на другие сутки собралась бригада в селе Аксае. Пропавшие за ночь эскадроны с Окой Городовиковым, увлекшимся преследованием конницы Тундутова до хутора Жутов-второй, отыскались в Абганерово.
В комбрига вселился бес. Наступать! Гнать до самого Котельниково! Топал по скрипучим половицам казачьего куреня, мял в руках нагайку.
— Сбили! Самое теперь гнать, покудова не очухался. Обсел пехоту. На самом загривке, вот тут… Дыхнуть нечем! А моих конников дергаем всякий раз… Чаще по пустякам. А дадим прикурить — до зимы не сунется.
Пыл его остужал начдив Ковалев. Откашливаясь в кулак, простуженно басил:
— Голова твоя буйная, куда бригаде отрываться от дивизии? Ты — на Котельниково, а казаки из Дону — на пехоту… Конница же! Ты будешь с ихними пластунами там разделываться, а они нас тут в капусту покрошут…
Ковалев, показав ладони, снова упер их в расставленные колени. Взглядом искал поддержки у Ефремки Попова. Тот отворачивал носатую рожу, косился на Думенко — знал, от кого лиха схватит больше.
— Наступать, так всем участком фронта… А это уже, сам знаешь, дело Харченко. Скачи до него. — Начдив, кашлянув, заключил — Так что не кипятись… Заворачивай бригаду в Абганерово, на старые квартиры. Ворошилов должен на днях быть. Уж на твою бригаду он непременно захочет глянуть. Вот и представишься ему.