в «Еllе», что он здорово помогает при нервных расстройствах… Жду возращения Озана. Уверена, он скоро постучится в дверь. И мы забудем этот кошмар, снова будем любить друг друга, готовить восточные вкусности. Снова будем жить общей надеждой. Двоим легче, чем одному. Озан появится — и мои страхи рассеются. Ортакёй вновь станет нашим райским островком… Сейчас как никогда нуждаюсь в любви моего мальчика, сейчас как никогда наплевать на наши различия. С нетерпением ждем нашего малыша — самый главный символ нашей любви. Он важнее всех возрастов, статусов, происхождений.
…Теперь, когда на Стамбул опускается ночь, я мечусь, как напуганная ящерица. Я ненавижу ночь. В светлое время суток комфортнее: ясно видишь окружающих, легче заметить врагов, вычислить их в общем потоке. Я яростно защищаюсь от безжалостного мира… Звонки по-прежнему не прекращаются. Правда, изменилась периодичность. Реже беспокоит днем. Чаще звонит ночью. Сволочь, унюхал мой страх перед темнотой. Продолжается безжизненное молчание. Номер, как всегда, скрытый… Нападающий не должен уловить панику жертвы, иначе его азарт разыграется. Напоминала себе об этом, когда вслушивалась в молчание на линии. Но вчера не сдержалась: закричала, обматерила, прокляла. На том конце провода нажали отбой. Испугался он или не переносит женские слезы?…
Страх усиливается, когда держишь его в себе. С кем мне поделиться, кроме Босфора? Он-то, бедняга, слушает, вникает, поддерживает… Сегодня набрала Другу. Подсчитала время, позвонив в пять вечера по бакинскому времени. Он поднял трубку. Теплые нотки в голосе Друга мгновенно согрели мое истомленное переживаниями сердце. Я начала неоригинально: «Привет! Как дела?» Узнал сразу и обрадовался: «Саш! Ну ты так чувствуешь… Вот сейчас одевался на свадьбу и подумал — как вернусь с гулянки, сразу наберу «бронированной леди». Знаю ведь, что ты поздно ложишься… Рад слышать. Скучаю…» — «…по Стамбулу?» — «…да по тебе, зараза!» Я не выдержала, зарыдала. Выплакивала накопившуюся боль. Он слушал, время от времени произносил: «Будь сильной, Саш. Ради ребенка». Слезы опустошили меня. Мне показалось, что мы снова на набережной. Рядом резвится Айдынлыг. Перед нами раскинулся Босфор в компании любопытных подружек-чаек…
После этого разговора я успокоилась. Воодушевилась. Он приедет на три дня раньше — отец отказался праздновать юбилей на широкую ногу. Будет широкая вечеринка в ресторане и все. «Честно говоря, обрадовался — вернусь в Стамбул пораньше. Соскучился по Зейнеп, тебе, Айдынлыг. По Босфору. Передавай ему большой привет и не вешай нос, слышишь?» Я не рассказала Другу о пугающих звонках. Зачем портить настроение перед свадьбой сестры? Приедет, расскажу…
53
Консьерж постучался рано утром, я только проснулась. Сидела в пижаме на кровати. Кормила Хаяль листиком салата. Услышав стук, ринулась в прихожую — чуть не поскользнулась на бегу. Вовремя уцепилась за дверную раму. Заглянула в глазок. Надеялась увидеть Озана… Вместо него передо дверью стоял лопоухий и лупоглазый консьерж. Жутко раздражает. Он всегда пристально наблюдает за мной, но почти не разговаривает. Молчит, глазеет, ехидно улыбается, обнажая кривые зубы. Интересно, какой у него голос? Он ведь произносил несколько фраз, передавая письмо от Озана. Кажется, скрипуче-писклявый…
Разочарованная, открываю дверь. Он заглядывает в квартиру. Интересуется жизнью новой жительницы дома. А вот фиг ты увидишь что-то! Я стремительно шагаю на лестничную площадку, захлопываю за собой дверь: «Слушаю вас». Говорю жестко, хотя сама трясусь от страха. Вдруг консьерж — маньяк?! «Доброе утро… Вот…На ваше имя в 8 утра… письмо… принесли», — протягивает мне белый конверт. На нем ручкой написано: «Sen tercihini yaptin, orospu».[116] Меня прошибает пот, в глазах темнеет. «Кто принес?!» — «Один высокий парень, красивый…» — «Какого возраста?» — «Не знаю… Не знаю… Т-тридцать. Может б-быть…» Консьерж заикается, его большой лоб покрывается капельками пота. Нервничает или врет?… Я запихиваю конверт в карман пижамы, захожу в квартиру. Сползаю по двери на пол. Страшно.
Что там внутри? Письмо? От кого оно может быть, с такой-то надписью? Бенал? Джемаль? Левент? Польшей?…или Озан?!. Разрываю конверт. Исписанный лист бумаги. Знакомый почерк. Читаю. Текст на турецком. «…Я волновалась, любимый. Беспокоилась. В голову лезли всякие мысли. Главное, ты жив, здоров. Остальное преодолеем. Согласен?… Озан, я была у врача. Я беременна. Ношу под сердцем твоего…» — черт, это же мое письмо. Посылала его через Польшей больше двух недель назад. Кто отправил его обратно? Письмо выкрали у моего мальчика? Наверняка уже вся чертова семейка в курсе моей беременности… Выхожу на балкон. Не хватает воздуха. Падаю на стул. Подозрений сотни. Интуиция подсказывает, что к этому причастна Польшей. Неужели это ее рук дело? Она же на днях признавалась в симпатии ко мне, советовала беречься… Эх, Алекса, наивная душа… Хватить верить людям… А может, это проделки Бенал? Может быть, Озан сбежал, вот она и взбесилась… Позвоню Польшей. Выясню все. Надоело теряться в догадках…
…Маленький парк напротив дома. Через дорогу. Она слегка раскачивается на качелях и смотрит на мой балкон остекленевшим взглядом. На ней легкое пальтишко цвета вареной сгущенки. Взъерошенные волосы. На ногах светло-коричневые колготки, черные босоножки. Странная женщина лет сорока. Третий день появляется в парке в дневное время. Когда я выхожу на балкон, наши взгляды встречаются. Мне становится не по себе. Что-то пугает в ее глазах. Они словно высохшие… В первый день я не обратила на нее внимания — подумала, какая-нибудь сумасшедшая. Однако позавчера на улице увидела эту женщину мирно болтающей по сотовому. Внятная речь. Вкрадчивый голос. Отличный турецкий. Я как раз проходила рядом, когда она оживленно объяснялась по телефону, спрятавшись в переулке. И подслушала. Она что-то кому-то обещала, умоляя немного потерпеть. Не рискнула подойти к ней — а что сказать? «Зачем вы пялитесь на мой балкон?» Или «Почему вы ходите в дождливую погоду в босоножках?» Сейчас жалею, что тогда не подошла. Вот она опять смотрит на меня. Машет рукой… Да что происходит?!
…Вместо нее отвечает кто-то манерный. Вроде парень. Представляется менеджером. Прошу позвать Польшей. «А кто беспокоит?» Беспокоит! Решила сдерзить: «Звонит мама ее будущего племянника…Алекса». Минутное молчание. Слышу хриплый женский голос, кажется, Польшей. Снова заговаривает менеджер: «Гюльшен-ханым не может с вами поговорить. Находится на студии, записывается. Я все ей передам. Она вам перезвонит, если сочтет нужным. Всего хорошего!» Сестра Озана явно не захотела со мной говорить. Почему? Из-за того, что я отказалась от аборта, или из-за присланного письма? Честно говоря, я особенно не переживаю — сейчас важнее возвращение Озана. Когда он появится, нам нужно бежать отсюда. Оставаться в Ортакёе слишком рискованно.
Думаю, Польшей сообщит (если уже не сообщила) родителям о моем местонахождении. Нагрянут, заберут Озана, сдадут меня полиции… Так. Нельзя терять время. Пора собирать вещи, Попытаюсь вместить все необходимое в одну спортивную сумку, больше взять не смогу. Придется оставить базилик, жаль. Нет. Так поступать с символом нашей любви нельзя. Унесу растение без горшка, потом пересажу… Но куда мы пойдем с моим мальчиком? Где найдем квартиру? Надеюсь, у Озана найдутся знакомые. Надеюсь, помогут… Изводит один вопрос: что делать, если Озан не появится? Тогда мне придется бежать одной? Выхода нет… Дневник продолжаю вести. Иначе задохнусь от переживаний…
54
…Она стояла недалеко от входа в подъезд. Ждала, пока я выйду на улицу. Почему не попросила консьержа вызвать меня? Сегодня она выглядела жалкой. Цвет плаща потемнел, мокрые волосы слиплись, по лицу текут капли воды — со вчерашней ночи моросит дождь. В такую плачущую погоду я не вышла бы из дому, если бы не лекарства, прописанные гинекологом. Ведь мне предстоит переезд. Кто знает, смогу ли я в ближайшее время найти необходимые таблетки…
Только я вышла из подъезда, как женщина из парка резко сдвинулась с места. Не поздоровалась. Взяла за руку, зашагала рядом, прячась под зонтиком. Я спокойно продолжала идти, не обращая внимания на странную попутчицу. Сейчас она что-то мне сообщит. В конце концов я должна узнать, зачем она меня преследует. До аптеки семь-восемь минут ходьбы. Она бормочет: «Тебе угрожает опасность… Беги… Беги, слышишь?» Крепче сжимает руку. Напряжение передается и мне. Молчу — пусть выскажется до конца. Улицы пустые. Мокрые машины спешат в разных направлениях. «…Время пошло… Оно истекает… Спаси себя, разбей часы… Пожертвуй сердцем… Пожертвуй сердцем!» Ее голос изменился, стал более властным, глубоким. «Не жди… Не верь… Отпусти… Ворон улетел туда, где жар-птицам не место… Не лети за ним…» Что за чушь она несет? Куда бежать? Какой ворон улетел? Я останавливаюсь около того самого парка. Поворачиваю голову. Смотрю на нее. Отхожу на шаг. Она смотрит куда-то вперед, бубнит себе под нос. Прислушиваюсь. «…Время проходит… Мало времени… Пора бежать… Сердце не спасти… Все решено… Александра, спасайся…» Дрожь пробегает по телу. Откуда она узнала мое имя? От кого нужно спасаться? Я хватаю женщину за плечи, слегка встряхиваю. Зонтик падает из рук. Сейчас она мне все расскажет. Я ору: «Кто ты? Кто тебя подослал?» Шум усилившегося дождя заглушает мой голос. Она продолжает бубнить. «Слышишь меня?! Эй, слышишь?!» Внезапно она успокаивается. Глаза оживают. Голос смягчается. И заговаривает на русском языке: «Лида прислала. Твоя мать».
Я обмираю. Кружится голова. Тошнит. Ее послала мама? Не может быть. В шоке сажусь на скамейку. И вдруг замечаю на ногах у женщины старые туфли красного цвета. В голове оживает история Друга об ортакёевской ясновидящей из потустороннего мира. Поднимаю голову. Женщина испарилась. Ее нигде нет! Лишь на мокрой земле валяется пара красных туфель…