Теплый на ощупь пол, теплые стены и потолок. Прозрачные окна. Тонкая резьба снаружи и внутри, по которой хочется провести рукой, чтобы ощутить рельеф под пальцами. Сгладить его или углубить. Рисунок, приносящий покой и умиротворение.
Не хотелось выходить. Но следующий дом ждал, когда человек дотронется до его стены, чтобы отозваться неслышной музыкой ветра. И мы шли дальше, цепляясь за камни, потому что дорог не было. Из любого дома можно было бы спуститься по большой трубе вниз, к морю. Но позже, когда смонтируют подъемник. Сейчас же дома были отрезаны друг от друга. Они были как крепости, окруженные со всех сторон врагами: неприступные и одинокие.
Сергей одинок, и создаваемое им становится похоже на него. Он не слушает моих слов. И отвечает непонятно.
— Что такое сорок одиноких берез? Это — лес, общность. Деревья поневоле вступают в контакт друг с другом, хотят они того или не хотят. Их никто не спрашивает. Так же и мои дома. Скоро они составят поселок, в котором будут жить люди. Хотя, почему только люди? Кто угодно может жить в этих домах!
— Мы — не будем, — резко сказал я.
— Почему? Они тебе не понравились?
— В них слишком много от человека.
— Расскажи мне о себе. Я построю дом для тебя.
Этим предложением Сергей ошеломил меня. Неужели возможно построить дом для чужого? Не для того, чтобы тому стало плохо, а совсем наоборот. Неужели люди не видят отношения к ним?
— Мой дом — мои горы.
— А мой дом — Земля, ну и что? Я же не в глобальном смысле имею в виду. Не думаю, что найдется разумный, который откажется прийти после трудового дня в свой уголок, растянуться на лежанке, какой бы она ни была, и предаться отдыху.
— Ты не знаешь, как относятся к вам грейпы. Совсем не так, как думают люди.
— Да понятно всё! — отмахнулся Сергей. — Кому нужны чуждые пришельцы, занимающие места под их солнцем? Так было всегда. И редко когда удавалось прогнать незваных гостей, поселившихся в чужом доме, как в своем. Для этого надо иметь много сил, и не только физических. Но здесь немного не так. Люди живут на побережье, а вы — в горах. Мы не лезем к вам, а вы не спускаетесь к морю, за исключением некоторых. Кстати, кто они?
— Изгои. Про них не говорят. Их забыли. Никто не примет их обратно, если они захотят вернуться. Но ты противоречишь себе, Сергей. Ты — первый, кто поднялся к нам в горы. Нет, до тебя восходили и другие. Они смотрели, любопытствовали и уходили. Так и мы иногда спускаемся вниз, чтобы поглазеть на вас и понять, что плохого вы нам принесете в ближайшее время. Но ты остался. Ты здесь надолго. И я знаю: люди останутся здесь навсегда.
— Навсегда — не навсегда, — сумрачно ответил Сергей. Редко кто из людей может скрыть свои эмоции. — Ты же знаешь — я лишь исполнитель.
— Ты — исполнитель, да. Поэтому отвечать — тебе. И ты один за всё ответишь. Я не знаю, что придумают старейшины. Но обязательно нечто такое, что заставит уйти именно тебя.
— Какой вам прок в моем уходе?
— Какой нам прок в том, чтоб ты остался?
Сергей не нашел ответ на мой вопрос. Он предпочел забыть его, выкинуть из памяти, как досадную мелочь. Такую же мелочь, как колючее семечко дергея, забившееся между перьями и прильнувшее к ости. Оно чувствуется лишь тогда, когда хочешь расправить перья, царапая кожу и вызывая нестерпимый зуд. Ты никогда не найдешь семечко на спине, сколько не вычесывай перья, сколько не перебирай их пальцами. Нужен кто-нибудь, кто поможет тебе.
Невозможно выжить одному.
Сергей говорил: «Можно». Он говорил это не словами, но поступками. Не просил помощи, не искал сочувствия. Жил. Строил. И отвечал на мои вопросы:
— Ты не прав. Нет одиночества. Достаточно изменить точку зрения, и ты поймешь, что рядом с тобой множество людей, желающих быть рядом. Интересно, это я тебя убеждаю, или себя?
— Тогда почему одинок ты?
Сергей промолчал и на этот раз. Еще одно семечко в перьях. Он не знает, что после сезона дождей дергей прорастает, где бы он не находился. На земле, так на земле. В перьях, так в перьях. И если дергей не вытащить заранее, корешки растения запросто пробьют кожу, врастая в тело. Даже скала не может остановить безумный рост зеленого дьявола. Я видел изгоев, которые полностью скрывались под низенькой зеленой порослью и кричали, кричали. Даже если сдирать слабые стебельки, то рубиновые корни всё равно останутся, продолжая прихотливо углубляться сквозь ткани, выбрасывая новые ростки.
Всегда должен быть тот, кто вытащит коварное семечко. В этом я мог довериться только Сергею. При всей своей чуждости, он понимает. Видимо, страх смерти присущ всем живым существам, даже прилетевшим к нам с далеких звезд. Но искать дергей у себя он не захотел. Сказал, что для него трава не опасна, что она умрет раньше, чем нанесет ему существенный вред. Он даже продемонстрировал это: нашел семечко, положил себе на руку и полил водой.
Дергей прорастает не сразу. Ему надо вспомнить свое предназначение. Что он такое, чтобы забывать? Я с ужасом смотрел, как просыпается семя, выпуская клубок корешков, похожих на красные ножки ядовитых фаланг, беспрерывно бегающих в поисках жертвы. Корешки тыкались в кожу Сергея, пробуя ее на вкус и мягкость, и каждый раз избегали соприкосновения, как человек отдергивает ладонь от пламени костра. Растение не может бегать. Оно должно укорениться там, где проросло, иначе умрет. Дергей тоже цепляется за жизнь, как и мы. Как бы ни была ядовита почва, выбирать не из чего.
Корешки еще немного подергались и нехотя погрузились в ладонь, держащую их. Кончики рубиновых корней тонки, иначе им не прорезать камень, и человек не чувствует ничего. Но потом они расширяются, набирая питательные вещества, набухают кровью и доходят до костей. Кости — то, к чему стремится растение. Именно из минералов, что их составляют, дергей строит свой организм. Когда корешки дробят кости, тогда приходит боль.
Она пришла. И Сергей улыбнулся.
— Боль доказывает мне, что я еще жив, — сказал он.
— Ты не веришь словам других?
— Нет. Обман люди усвоили лучше всего. Он привычен. Все слова — обман. Все чувства — обман. Человек — это ходячая ложь.
— Ты не любишь людей, — сказал я. — Зачем ты строишь для них?
— Я строю для себя.
Разговоры отвлекают от боли, уводя ее от нас. Дают надежду. Растягивают время. Я не заметил момента, когда листья дергея на руке человека начали буреть и скручиваться. Он еще пытался выжить, выдергивая корешки из, казалось, гостеприимной плоти. Но яд человеческого тела убивал быстро. Растение рассыпалось прахом, и Сергей сдул его с руки.
Там, где дергей пытался укорениться, остался темно-багровый шрам открытой раны.
И почему-то мне подумалось, что мы ничем не отличаемся от этого примитивного растения, которое не понимая, что грозит ей смертью, упорно поглощает яд чуждого организма. Земля с радостью дает нам этот сладкий яд: всё больше изгоев уходит вниз. И еще подумал я, что даже если мы станем противодействовать, то конец будет тем же. Может, агония будет дольше, а на теле Земли появится маленький шрам, который зарастет через восемь дней. Но разве это цель разумного — продлевать свою агонию?
Наглядный пример.
Я хотел подтверждения своим мыслям.
— Ты доказал, что ты иной. Я это знал и так. В чем цель демонстрации?
Сергей приподнял плечи и опустил их.
— Во мне сейчас ничего нет. Я пуст. Только тогда, когда я строю, что-то появляется внутри, но сразу уходит, едва дом построен. Мне безразлично, кто поселится в этих домах, и что с ними станет дальше. Я живу, когда строю. А это… Всего лишь попытка наполнить себя чем-нибудь еще.
— Глупо. Неужели нет ничего другого?
— Предложи.
— Я всегда хотел летать…
Почему эти слова вырвались у меня? Ведь это мои желания, а не желания Сергея. Что ему до них?
Чтобы летать, надо иметь крылья. Чтобы не падать, надо знать, как ходить. Чтобы жить, надо иметь цель. Простые истины, которым сложно следовать. Мы пытаемся взлететь, мы падаем, спотыкаясь, мы бесцельно тратим время. Мы. Все.
Например, я. Что дала мне отсрочка? Смерть всё равно придет за мной. Хотя ее лицо может быть различным, но оно будет лицом смерти.
— У тебя будет такая возможность, — сказал Сергей.
Надо было подняться выше в горы. Зачем? Сергей не стал объяснять. Сказал, что узнаю потом, и что он не станет лишать меня радостной неожиданности. Он мог прерваться в работе. Вопреки своим словам, Сергей любил жизнь.
Человек не чувствует гор. Он не видит — куда можно безопасно поставить ногу, чтобы в следующий миг не свалиться со скалы. Человек слишком уверен в своих силах. Его уверенность глупа. Я не могу предупредить его — окрик лишь собьет с шага, и Сергей оступится. Уж лучше идти сзади в надежде, что успеешь подхватить падающее тело, и оно не собьет тебя в пропасть.
Собьет. Это — закон. Надо делать шаг в сторону, когда на тебя падает человек. Тогда это не повредит ни тебе, ни ему: люди всегда применяют веревки, чтобы удержаться на скале. Все, кроме Сергея. Он поднимается легко, четко, одним движением, не раздумывая, не отрывая больше одной конечности от скалы. Мы называем это «лететь над скалой». Но скоро Сергей устанет. И сорвется. Это неизбежно, как рождение солнца.
Куда мы поднимаемся? Я не раз бывал на маленькой плоской площадке на вершине этой скалы. Там ничего нет, я знаю. Ветер, пыль, голый камень. Даже дергей избегает этого места. Непонятны мысли людей, не ясны их цели.
Мы добрались. Никто не упал. Я обдумаю это позже. Сергей стоит на краю скалы и смотрит вниз, в сторону моря. Может, он вспоминает, как там хорошо, тепло и влажно? Жалеет о том, что он сейчас не там? Я не собираюсь расспрашивать об этом. Я жду, что он скажет сам. Человек молчит, подставив лицо ветру, который выдувает жидкость из его глаз. Он ждет. Я уже вижу — что.
Летательная машина землян. Как они ее называют — «флаер». Неужели Сергей мог подумать, что я полечу в их машине? Тогда он ошибся во мне. А я — в нем.