Флаер задирает нос, чуть не сбрасывая нас с площадки, и косо садится на камни. Поднимается дверца, приглашая Сергея. Он подходит к человеку, который сидит внутри, и негромко говорит с ним. Я не прислушиваюсь, но слышу.
— Зачем ты меня сюда вызвал? Еле сел. Не мог к месту высадки прийти?
— А потом тащить его сюда? Кстати, привез?
— Привез, конечно! За кого меня принимаешь? Только опять же не пойму — для чего он тебе?
— Летать, конечно, — Сергей усмехается.
— Летать… А флаер на что? Надежная машина. А это… Пленка одна. Порвется, я тебя по ущельям разыскивать не буду.
— Будешь, — улыбка не сходит с лица Сергея. — Да и не порвется.
Он берет из рук прилетевшего на флаере небольшой сверток, машет ему рукой, и машина резко поднимается в воздух. Зависает на время удара сердца, разворачивается на месте и устремляется прочь.
Мы опять вдвоем. Двое живых и ветер, свистящий нам в уши.
Сергей бережно распаковывает сверток, придерживая края рвущейся по ветру ткани.
— Держи здесь, — указывает он, и я послушно хватаюсь за край. Материя под пальцами мягкая и упругая, прочная и невесомая. Материя Земли. Сергей встает рядом со мной и одним взмахом расправляет ткань.
Получается нечто темно-синее, серповидное, выгнутое в широкой части, рвущееся из рук.
— Это крыло. Странно, что никто из отдыхающих не пользуется им. Ветер хорош, подъемная сила будет приличной, — говорит Сергей, видя непонимание во мне.
— Птицы. Они не любят чужих в воздухе. Нападают. Возможно, об этом знают там, внизу, — я киваю на море.
— Возможно, — легко соглашается Сергей. — Но ты ведь свой. Что тебе птицы? Ты сам — как птица.
— Не говори так. Птица — вестник смерти. И вестник новой жизни. Чтобы родиться, надо умереть.
— Философы, понимаешь, — непонятно высказывается Сергей. — Не можете воспринимать мир, как он есть.
— Мир таков, каким мы его видим, — ответил я.
— Я и говорю — философы. Вам бы преподавать в земных университетах, — Сергей вдруг воодушевляется высказанной идеей. — Хочешь, отвезу тебя на Землю? Познакомишься с нашим ученым людом?
— Нет, — только и отвечаю я.
— Твое дело. Возьми крыло. Оно поможет полететь тебе. Претворить мечту в реальность.
Как завороженный я наблюдаю за движениями Сергея, прикрепляющего крыло над моими плечами, пристегивающего его к рукам и поясу. Он заканчивает, придирчиво осматривает меня и с небольшим сомнением говорит:
— Вроде, всё. Ну, как, не жмет где? Боишься?
Я не боюсь. Ветер не обманет меня на этот раз. Он будет служить мне без всяких обязательств. Потому что я сильнее его.
Толчок от скалы подбрасывает меня вверх. И я застываю в воздухе, раскинув руки по крылу.
Странно и пугающе не чувствовать прочной опоры под ногами. Знать, что внизу ничего нет, кроме воздуха, который не станет тебя держать. Он — враг. Но он и друг. Вернее, временный союзник, который в любой момент откажется и от тебя, и от клятвы, и от взятых обязательств. Ошибись и узнаешь, с каким злорадством он будет кричать тебе в уши, радостно вопить в предвкушении твоей смерти. Но сейчас он молчит и держит тебя, надменно не замечая твоих усилий. Ты — гость. Незваный гость. Тебя не будут выпроваживать, но всеми силами дадут понять, что никому ты не нужен, что зашел сюда по ошибке, что будет лучше, если ты уйдешь. Как можно скорее. Тебя подтолкнут в спину, несильно ударят в грудь, потреплют по плечу, взъерошат перья на голове. «Прощай, мы не ждем тебя снова!»
Я смотрю вниз. Никто и никогда не видел скалы отсюда. Полет стоит того, чтоб увидеть. Когда видишь — понимаешь, каков твой мир. Он входит в тебя, и ты становишься его частью. Ты уже забыл, что мир отверг тебя. Что жизнь твоя — из милости человека. Не надо помнить плохое. Оно всё равно вернется к тебе, когда ты встанешь ногами на камень и будешь вновь учиться ходить.
Я лечу… Я — лечу!! Нет большего счастья. И нет большего горя. Потому что полет не может длиться бесконечно. Он закончится, и я умру. Чтобы снова родиться. Многократно. Смешать жизнь со смертью, что может быть сладостнее? Я могу наслаждаться каждым мгновением, но я помню — чем я заплачу. Жизнью. Полет — всего лишь отсроченная смерть. Я уже понял. Устремляясь в небо, я перестал быть живым. Полет — последнее счастье, что выпадает грейпу. Его нельзя переживать много раз. Безумие приходит к тому, кто пытается обмануть смерть. Я — обманул.
Ветер смирился с моим присутствием. Он даже может поиграть со мной. Повернуть в одну сторону, закружить в другую. Приподнять, резко опустить так, чтоб захватило дух, и ты не мог бы издать ни единого звука. Я чуть наклоняюсь и делаю разворот. Теперь видно место, с которого я взлетел. Одинокой фигуркой стоит Сергей и машет мне. Надо возвращаться. Время ограничено. Даже у мертвеца.
Самое сложное — посадка. Надо угадывать с порывом ветра, чтобы он смягчил удар, а не пропахал твоим лицом по каменной крошке. Чтобы он не подхватил тебя еще раз, не перевернул и не ударил спиной, рассекая земную ткань. Чтобы не бросил тебя на край скалы, за который сложно зацепиться пальцами.
Я ошибся. Теперь крыло на спине — опасный лишний вес, которым ветер, всё-таки обманувший меня, никак не наиграется. Он мотает меня из стороны в сторону, подталкивает к гибели и шепчет: «Отпусти, отпусти». Еще немного, и я последую его настойчивой просьбе. Чуть погодя. После того, как я скажу Сергею несколько слов. Вот и он. Слушай…
Сергей не слушает. Он хватает мою руку, срывает остатки крыла и дергает меня вверх.
Я лежу на камне. Скала неподвижная и теплая, нагретая за день солнцем. Я понимаю, что не хочу уходить с этого места.
— Сколько раз я буду вынимать тебя из пропасти? — спрашивает Сергей у самого себя. Он не смотрит на меня — я никуда не денусь. — Когда-нибудь я улечу с Грейптадора.
Я не буду отвечать. Я не знаю. Некоторым суждено падать в пропасть. Другим — вытаскивать. Иногда они меняются местами и тогда могут ответить добром на добро. Как ответить добром врагу? Стать ему другом? Но перестанет ли он от этого быть врагом?
И главный вопрос: для чего я всё-таки остался жить?
Можно бесконечно сидеть на краю скалы и смотреть вниз. Видеть море, берег, где толпятся далекие люди и мои соплеменники, сошедшие к ним. Видеть их суету. Сознавать, что ты ее выше. И неспешно играть на флейте, выводя простой мотив. Такой простой, что забываешь, когда начал играть, и не в силах остановиться. Флейта становится частью тебя. Ты сам — песня. Каков ты — такова и она. Вы будете существовать вечно, пока вас не прервут, тронув за плечо.
Его перья гудят на ветру. Он силен, он значим. Зачем Цертисс пришел к отщепенцу? Ко мне.
— Кто он? — спросил Цертисс. — Почему ты не возвращаешься? Почему остался с ним? Почему играешь песню ветра?
— Зачем мне возвращаться? Чтобы взойти на скалу духов? Чтобы потом лететь вниз? По крайней мере, я жив.
— Если ты убьешь человека, никто не посмеет указывать тебе. Избавься от него — и станешь неподсуден. Ведь это просто. Люди не умеют лазать по скалам. Неосторожный шаг. Непрочный камень. Непротянутая рука. Даже в глазах их закона ты будешь невиновен.
— Что мне законы, Цертисс? Неужели ты думаешь, что я подниму руку на друга?
— Друга?.. Вот как… Ты пожалеешь. Запомни, для тебя один выход: смерть человека. Иначе ты умрешь вместе с ним. Времени на раздумья у тебя немного — мы видели, что творит этот человек.
Цертисс сделал шаг в сторону, вверх, еще вверх и скрылся в расщелине.
— Зачем он приходил? — спросил Сергей. — Это твой знакомый?
— Знакомый, да. Спрашивал, что я здесь делаю.
Сергей издал непередаваемый звук.
— И что ты ему сказал?
— Сказал, что живу здесь.
— Информативно, да.
— Ты многого не знаешь и не понимаешь.
— О, да! Куда уж мне. Да только как понять, если никто ничего не говорит? Если не понял, так это я про тебя.
— Они не хотят твоих домов, — сказал я прямо.
— Это не им решать. Как они могут помешать мне? Встать всем племенем вдоль участка, взявшись за руки? У вас столько людей?
— Да, нас мало, — признал я.
— Если же они просто встанут, мне достаточно сделать шаг в сторону и строить там. Место на Грейптадоре — не принципиально.
— Сколько всего будет домов?
— Сорок восемь. По крайней мере — таково задание. Столько у меня зурма.
Он думал об одном — как он будет строить. Недальновидно. Словно висящий на одной руке над пропастью вдруг задумается о состоянии прически: не истрепались ли волоски на перьях. Нет, перья в порядке. Они изломаются позже, когда разожмутся пальцы, и ты встретишься с дном ущелья. Лети.
Сергей редко обращал внимания на посторонние мелочи. Перед ним стояла задача построить, и он не отвлекался от нее. Лишь иногда садился отдыхать и смотрел вниз, на море. Искал вдохновения? Вспоминал о том, как раньше ему было хорошо здесь? Но после такого отдыха его дома становились иными, чем раньше. А может, он мечтал о полете? Ведь его крыло сломано и мечта недостижима. Мечта всегда такова. Если ее не добиться — мы страдаем. Если же она осуществляется, мы остаемся разочарованными. Даже не результатом, а тем, что мы что-то теряем внутри себя. Утрачиваем самую возвышенную часть души.
Моя мечта воплотилась.
Из меня выдернули самое главное — стержень, который не давал мне согнуться и стать как все. Что я теперь? Чем отличаюсь от остальных, никогда не поднимавших голову к небу, верящих в птиц и предначертанное? О чем теперь будут петь мои перья?
Я знаю, что такое полет. Знать и оставаться живым при этом — что может быть страннее?
А еще я знаю, как старейшины расправятся с нами. Я видел, куда шел Цертисс.
Просто отворить каменную жилу, если знаешь, где она проходит. Сложнее заставить ее служить тебе. Как управлять расплавленным камнем, хлещущим из разверзающейся ямы? Да, он течет вниз. Но куда? Я думаю, что Цертисс рассчитал правильно, и лава будет течь прямо на нас. Еще до заката она сожжет всё, что построил Сергей. Или уничтожит другим способом.