Нет, никогда не мешает держать ухо востро насчет всяких там чужаков, особенно здесь, на стадионе в Медоубэнке, где он тренировал молодежную сборную Шотландии, — самый цвет, и каждый мечтает достичь той планки, за которой маячит чемпионский титул. Джимми снова бросил взгляд на незнакомца. Подтянут, в форме, но если мечтал о чемпионстве, давно уже надо было исключить курево.
Когда тренировка подходила к концу и юные атлеты принялись натягивать тренировочные костюмы, Джимми заметил, как незнакомец встал и исчез на лестнице. Когда пару минут спустя он появился снова на краю поля, тем самым давая понять, что пришел по официальному поводу, Джимми почувствовал, как мышцы шеи у него слегка расслабились — оказывается, до того они были напряжены. Старость наступает, грустно подумал Джимми. Раньше он так тонко чувствовал свое тело, что ни один нерв в нем не мог дернуться без его ведома.
Прежде чем он успел двинуться следом за вспотевшими спортсменами в раздевалку, незнакомец сделал шаг ему навстречу и помахал удостоверением. Проделано это было столь молниеносно, что Джимми, конечно, не успел разглядеть, к какому именно подразделению тот принадлежал, но что это было за удостоверение, он понял.
— Детектив-констебль Джексон, — представился незнакомец. — Простите, что беспокою вас на работе, но мне бы очень помогло, если бы у вас нашлось полчаса.
Джимми неодобрительно поцокал языком, его лицо борзой собаки еще больше вытянулось от неудовольствия.
— Мои ребята наркотиками не балуются, — сказал он, — я тренирую чистую команду, это все знают.
Леон тряхнул головой, улыбнулся:
— Ваша команда тут ни при чем. Я хочу, чтобы вы рассказали мне об одной давнишней истории. Вот и все.
В его манере не было и следа той развязности, какую он проявлял, общаясь со своими товарищами в подразделении.
— Что за давнишняя история?
Леон заметил, как Джимми проводил взглядом своих учеников, и понял, что тренеру хочется еще что-то им сказать. Он поспешно добавил:
— Вам не о чем беспокоиться, честное слово. Послушайте, по дороге сюда я заметил тут поблизости сносную забегаловку. Почему бы нам не посидеть там, когда вы с ними закончите, и не поболтать?
— Ладно, договорились, — проворчал Джимми.
Через полчаса он уже сидел напротив Леона за чашкой чая и тарелкой, где громоздились кондитерские шедевры, благодаря которым Шотландия и получила свое прозвище Сладкой страны. Лютый, наверно, тренер, думал Леон, глядя, как маленький человек расправляется с белым шариком, обсыпанным кокосовой крошкой. Все известные Леону спортсмены, достигшие вершин в метании копья, были здоровенными парнями, широкими в плечах, с мощными бедрами. Джимми Линден, напротив, напоминал средневекового аскета или классический тип бегуна на длинные дистанции: сплошные жилы и кости, зато играючи пересекают финишную линию на марафонах: взгляд устремлен вперед, вид такой, как будто единственное, чего он желает в жизни, — это одолеть очередные сорок километров.
— Так в чем дело? — осведомился Джимми, доставая из рукава футболки чистый носовой платок с монограммой и вытирая им губы с неожиданным изяществом.
— По некоторым причинам — вы сами поймете, что я имею в виду, — я не могу вдаваться в подробности. Мы расследуем дело, корни которого, возможно, нужно искать в далеком прошлом. Я думал, вы могли бы дать мне некоторые ориентиры.
— О каких ориентирах речь? Если в чем я и разбираюсь немного, так только в спорте, сынок.
Леон кивнул, наблюдая, как на его глазах с тарелки исчезла меренга.
— Сейчас я бы хотел попросить вас вернуться назад лет на двенадцать, если не больше.
— Когда я еще на юге тренировал? До того, как вернулся сюда?
— Да. Вы тогда работали с Джеко Вэнсом.
По лицу Джимми пробежала тень. Наклонив голову к плечу, он спросил:
— Вы ведь не хотите сказать, что кто-то облил Джеко грязью и теперь надеется, что это сойдет ему с рук? — В светло-голубых глазах мелькнуло веселье.
Леон подмигнул:
— Я вам ничего не говорил, мистер Линден.
— Джимми, сынок, все называют меня Джимми. Так значит, Джеко Вэнс, да? И что вы хотите, чтобы я рассказал вам о чудо-мальчике?
— Все, что сможете припомнить.
— Сколько времени у вас в запасе?
Леон улыбнулся с легким оттенком горечи. Он не забыл, что привело его в Эдинбург.
— Столько, сколько понадобится, Джимми.
— Дайте подумать. Первенство Британии для мальчиков младше пятнадцати лет он выиграл, когда ему было всего тринадцать. Я тогда тренировал национальную сборную и лишь только приметил его бросок, то сразу сказал, что он — наша надежда взять первое за последние тридцать лет олимпийское золото. — Он покачал головой. — И я не ошибся. Бедняга. Никому не пожелаешь смотреть по телевизору Олимпиаду, на которой должен был блистать, а вместо медали учиться пользоваться протезом.
Леон прекрасно понял недосказанное: «никому, даже Джеко Вэнсу».
— У него не было мысли участвовать в играх для инвалидов?
В ответ Джимми только хмыкнул:
— Джеко? Для него это значило бы признать, что он инвалид.
— Итак, вы стали его тренером, когда ему было тринадцать?
— Именно. Он был трудяга, нужно отдать ему должное. Ему повезло, они жили в Лондоне — так он познакомился со мной, и все, что нужно, было к его услугам. И уж он постарался, нечего сказать. Я частенько спрашивал его, есть ли у него вообще дом?
— И что он отвечал?
— Ничего, плечами пожимал. Мне казалось, что мать и думать о нем забыла, как только он перестал цепляться за ее юбку. К тому времени она, конечно, уже разошлась с его отцом. Развелись или просто не жили вместе — не знаю.
— Что же, значит, его родители не появлялись на стадионе?
Джимми покачал головой:
— Матери я вообще никогда не видел. Ни разу. Отец однажды пришел на соревнования. Если я правильно помню, Джеко тогда чуть юношеский рекорд не установил, но не вышло. Отец чуть душу из него не вытряс. Я отозвал его в сторонку и сказал, что если он не может поддержать своего мальчишку, то ему лучше не приходить.
— И как он это воспринял?
Джимми глотнул чаю:
— Этот идиот обозвал меня задницей. Тогда я сказал ему, чтобы он валил отсюда, и больше мы его не видели.
Мысленно Леон сделал зарубку на память. Он знал, что Тони это будет интересно. Выходило, что Джеко в юности страдал от недостатка внимания. Мать относилась к нему безразлично, отца не было, и он возложил все свои надежды на спортивные достижения, думая, что таким путем сумеет заслужить похвалу.
— Он был одинок — Джеко?
Леон закурил сигарету, не обращая внимания на явное неодобрение, отразившееся на худом лице тренера.
Джимми обдумывал его вопрос.
— Он мог водить компанию с кем угодно, но никогда не считался у них по-настоящему своим. Вы понимаете, что я хочу сказать? Слишком уж был поглощен спортом. Не умел отдыхать на полную катушку. Нет, нельзя сказать, что он был одинок. Джилли всегда ходила за ним хвостом, крутилась рядом, твердила, какой он замечательный.
— Они так любили друг друга?
— Она — да, любила. А он любил только себя, но ему нравилось обожание. Нравилась эта слепая преданность, как у собаки-колли. Но даже Джилли иногда обижалась. Я чего только не делал, чтобы они не разбежались. Каждый раз, когда ее с души воротило от всех этих тренировок и соревнований, я обычно подбадривал ее, говоря, какое счастье ее ждет, когда он будет стоять на пьедестале почета и ему вручат золотую олимпийскую медаль. Я говорил, что единственное золото, на которое может рассчитывать большинство девушек, — это обручальное кольцо, а ей достанется золотая медаль.
— И такие разговоры помогали?
Джимми пожал плечами, одной рукой отгоняя от лица дым.
— Честно говоря, со временем они стали тем единственным, что ее еще как-то удерживало возле него. Когда он начал участвовать во взрослых соревнованиях и Джилли тоже стала чуть старше, она стала замечать, как другие ребята обращаются со своими девушками. И Джеко не очень-то выигрывал от такого сравнения. Если бы он не потерял руку, она могла бы еще как-то смириться с этим ради славы и денег, которые должны были прийти, потому что к этому возрасту атлеты как раз начинают заколачивать бешеные бабки, и все говорило за то, что бабок этих будет немерено. Но едва она поняла, что не быть ему ни машиной, печатающей деньги, ни мировой знаменитостью, как тут же от него сбежала.
Леон насторожился:
— А разве не он ее бросил? Разве не написали в свое время в газетах, что он разорвал их помолвку, потому что больше не был тем мужчиной, за кого она согласилась выйти, и было бы нечестно связывать ее обещанием? Что-то в этом роде?
Губы Джимми сложились в презрительную усмешку.
— И вы купились на эту болтовню? Чушь собачья, которую Джеко состряпал для прессы, чтобы выглядеть в глазах всех великодушным героем, а не бедолагой, которого бросила девушка.
Значит, Шэз вполне могла быть права, подумал Леон. Так совпало, что два болезненных побудительных мотива наложились один на другой. Сначала Вэнс потерял руку и будущее. И сразу вслед за этим — единственного человека, который верил в него как в личность, а не как в метательный аппарат. Нужно быть очень сильным, чтобы пройти через подобное и сохранить себя. А не выдержавший испытания человек ощутит потребность мстить тому миру, который такое с ним сотворил. Леон потушил сигарету и спросил:
— Это он рассказал вам, как было дело?
— Нет, Джилли. Это я в тот день отвозил ее в больницу. И зашел к Джеко после того, как она ему все сказала.
— Как он это воспринял?
В глаза Джимми мелькнуло презрение.
— Воспринял, как и положено мужчине. А в разговоре со мной назвал ее бессердечной сукой, у которой на уме только одно. Я сказал ему, что он не должен сдаваться и что можно подготовиться и выступить на играх для инвалидов. Еще я сказал, что лучше узнать правду о Джилли сейчас, чем потом. Он велел мне убираться и никогда больше не попадаться ему на глаза. Это был последний раз, когда я видел его.